Геннадий Казанцев - Страна Лимония Страница 41

— Перец?

— На хэйр! Перес — морч. Мая — Морчак!

Видя нервное беспокойство своего русского друга, афганец сложил на коленях три круглых перчинки, выдернул из носа пучок волос и приделал к миниатюрной скульптуре шесть ножек.

— Муравей! — обрадовался Герман.

— Саист, мушавер-саиб! — подтвердил его догадку агент «Муравей».

Весь вечер ушёл на оформление состоявшейся вербовки. Герман периодически выбегал из палатки в поисках нормативных документов. Наконец он вывел заключительную фразу в финансовом отчёте: «Достоверность и целесообразность произведённых расходов в сумме N афгани подтверждаю. Полковник Стрельцов. 12 февраля 1981 года». «Фу-у-у!» — удовлетворённо вздохнул Герман и поспешил в штаб. Капитан Гаджиев даже не стал читать документы и послал его на сверку к Виктору Краснову, тому офицеру, у которого слепая бабка что-то там видела в тумане.

Виктор уже не был тем испуганным человеком, каким его запомнил Герман в вертолёте. Напротив, перед ним сидел красивый, подтянутый брюнет с аккуратно подстриженной бородкой и расчёсанными на пробор волосами. Работник штаба привычно принял документы и углубился в чтение. Периодически он вносил исправления, укоризненно покачивая головой.

— Ну как бабушка? — не выдержал Герман.

— Какая бабушка? Ах, бабушка! Спасибо, хорошо, — не поднимая головы от бумаг, ответила штабная крыса. И чтобы пресечь разговоры на трансцендентные темы, внук слепой старушки назидательно заметил:

— Вам, Герман Николаевич, надо обращать больше внимания на штабную культуру.

— Понятно, товарищ старший лейтенант.

Герман взял бумаги, испещрённые фиолетовыми пометками, и, поминая недобрым словом щелкопёров, пошёл прямо к Стрельцову.

Полковник сидел в штабной палатке за кипой документов и щипал в носу волосы.

— Тебе что, капитан? — хмуро спросил командир.

— Завизировать вербовку и выдачу вознаграждения.

Полковник взял бумаги и бегло их оглядел.

— Какой псевдоним выбрал агент?

— «Морчак».

— А это что такое?

— Муравей.

Стрельцов поднял голову.

— У вас, — переходя на «вы», — какое-то легкомысленное отношение к службе.

— Почему?

— Что значит «Муравей»? Это же несерьёзно. Вот у товарища Селиванова есть агент «Свет революции», у Малышкина — «Пророк», «Гранит», у Филимонова — «Гром», а у вас — «Муравей».

— Так источник сам псевдоним выбирал, его ж за волосы в носу никто не тянул...

— Вы это нарочно? — спросил старый полковник, сбрасывая со стола пучок только что выщипанных из мясистого носа волос.

— Я вас совсем не имел в виду, — начал оправдаться Герман, постепенно раздражаясь.

— А я заметил ваше неуважительное отношение к начальству!

— Неужели?

— Да, представьте! А кто, позвольте вас спросить, назвал моего заместителя ублюдком?

— Я! Однако и я вас хочу спросить. Вы подпишете документы, или мне лететь в Кабул?

— А вы-ы-ы не угрожайте! — Стрельцов размашисто завизировал документы и бросил их в папку. — Свободны!

— Есть!

Герман в полной ярости ворвался в свою палатку. Друзья, оторвавшись от своих дел, уставились на него. Жертва штабного произвола поведала им о своих непростых отношениях с начальством. Офицеры, как могли, его успокоили, охотно соглашаясь, что «Дон Педро» — законченный дурак, однако его раздражение по отношению к дедушке не поддержали.

— Зря ты, Гера, на старика окрысился, — высказал общее мнение Селиванов, — он человек душевный, с немцами воевал, а это тебе не бомбочки по кишлакам из вертолёта раскладывать. Ты же знаешь, как в песне поётся: «...старикам везде у нас почёт». Что, Брежнев лучше? Наш хотя бы не шепелявит и «сиськи-масиськи» не говорит.

— Это точно, — подхватил капитан Репа, — в Кремле одни старые пердуны, зато народ нормально живёт. Я вот в прошлом году «Запорожец» купил. Вернусь — «Волгу»...

— Да ладно тебе про «Волгу», — перебил его Колонок. — А космос? Если б мы с Луной не облажались, то впереди бы и остались, — неожиданно в рифму пояснил он. — Америка нас боится, ты понял, бо-ит-ся! Ты думаешь, они просто за здорово живёшь старого хрыча Рейгана выбрали президентом? Посмотрели на нас, прикинули и решили, что лучше пенсионеров политику никто не разрулит.

Герман уже хотел было покаяться, но Колонок жестом его остановил и, сотворив крайне серьёзное выражение лица, сказал приглушённым голосом:

— Я вот от надёжного источника слышал, что в Политбюро голосование отменили...

— Как так? — повёлся на удочку расстроенный офицер.

— А вот так! Кто на Политбюро громче бзднёт, тот и главный. Говорят, Леонид Ильич пока вне конкуренции...

Офицеры как-то невесело засмеялись, утешительно похлопали Германа по плечу и вернулись к своим делам.

— Ладно, мужики, согласен, — проворчал Герман, — язык у меня без костей, обидел я старика. Как-нибудь в другой раз извинюсь.

Но на кающегося грешника уже никто не обращал внимания.

Ночной кошмар

Наступающая ночь так и не улучшила настроение Германа. Он лежал на кровати и бесцельно смотрел в полог палатки. Воняло керосином. Где-то недалеко квакала одинокая лягушка. Застрекотали первые сверчки. В голове у расстроенного офицера мелькали картины досрочного возвращения домой, укоризненные взгляды Михаила Ивановича, невесёлая встреча с героем «Зенита» — Юркой Дымовым. В припадке меланхолии Герман перевернулся на бок, и его взгляд упёрся в пресловутый журнал «Плейбой». Журнал вернул Белоусов сразу после выдачи зарплаты. Он хотел перевернуться на другой бок, чтобы не видеть причину раздора с начальством, но потом передумал и протянул руку к идейно-ущербной литературе.

Молодой человек листал глянцевые страницы в надежде переключить своё сознание на более фундаментальные потребности. «Вот бы эта приснилась сегодня, — глядя на роскошную блондинку, подумал страдающий офицер. — А что, если долго на всё это смотреть и незаметно заснуть? — задал он себе вопрос. — Наверняка во сне будет продолжение... Полночи будет сниться эта, а с середины ночи до утра, — и он перевернул две страницы, — вот эта». Но вместо успокоения и ухода в нирвану совсем некстати проснулся основной инстинкт. Сон выбило, как пыж картечью. «Этого мне не хватало!» — маясь от вожделения, думал несчастный.

Все уже спали. Тускло горела одинокая лампа, освещая середину несущего шеста, по которому ползали неугомонные сверчки. Ночные насекомые, спустившиеся поближе к теплу керосиновых нагревателей, закатывали оргии, отчаянно стрекотали своими хитиновыми крылышками и в порыве любви лезли друг на друга. Герман с интересом подглядывал за утехами обитателей микромира и постепенно скатывался в сон.

Вместо роскошных блондинок Герман во сне увидел Жопу-морду. Этот персонаж расстроил сюжет его привычных сновидений и заставил проснуться. И было от чего.

Викентий Авессаломович Капустин, или Жопа-морда, как его за глаза называли сотрудники N-ского управления КГБ, был бессменным хранителем всех оперативных учётов. Этот толстый неповоротливый старик, несмотря на преклонные годы, обходился без обычных для пожилого возраста морщин на лице. Его далеко не атлетическое тело было явно сконструировано по женским лекалам: широкие бёдра, крупный отвисший зад, тормозящий при поворотах, чем-то неуловимо ассоциировавшийся с его же физиономией. Казалось, кто-то оттягивал вперёд его тучное лицо, так что мясистые щёки образовывали две пухлые и неподвижные полуокружности, между которыми был зажат рот в форме бантика. Когда он говорил, двигались только губы и брови. При этом остальные детали его лица оставались без движения, демонстрируя невозмутимое спокойствие.

Викентий Авессаломович был осколком мира первых пятилеток, покорителей Арктики и суровых чекистов в кожаных тужурках. Трудно сказать — почему, но перед ним трепетал весь личный состав Управления. Герман его боялся, как дети боятся буку, Бармалея и Карабаса-Барабаса. Не было случая, чтобы карточка, заполненная его рукою, с первого раза оставалась по другую сторону конторки, за которой хранились главные тайны N-ских чекистов.

Жопа-морда брал документы на регистрацию агента, долго их изучал, делал пометки красным карандашом и возвращал нетерпеливому оперу. Таких заходов могло быть и три, и четыре... Не всякий выдерживал эту пытку.

Грозный Цербер старого мира с самого начала невзлюбил Германа.

— Кто вам дал эти чернила? — шевелились губы бесстрастного лица. — Оперативная карта заполняется только фиолетовыми чернилами, соответствующими ГОСТу. Вам это понятно? — вздымая брови, чревовещал Жопа-морда.

Герман метался по кабинетам в поисках «гостированных» чернил, макал перьевую ручку в пахучую жидкость и заново чертёжным шрифтом заполнял проклятую карточку.