Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает Страница 40

А Ульрих Фихтнер рассказывал о том, что там, где он жил, об армии как-то даже и не думали. О ней вспоминали только тогда, когда приходило время служить кому-то или, наоборот, когда солдат, отслужив положенный срок, возвращался домой. Земляки задавали демобилизованному разные вопросы: об армейских порядках, о командирах, о том, как солдат кормят, дают ли им отпуск. Демобилизованный отвечал на все эти вопросы, сдабривая их армейскими шутками.

— В армии же, — продолжал Фихтнер, — люди находятся в такой обстановке, как будто не сегодня завтра разразится война. Всех солдат заставляют подписывать приказ о сохранении военной тайны, но до сих пор никаких особенных тайн я здесь и в глаза не видел. И потом… — Фихтнер неожиданно замолчал и, вытерев руки о брюки, заключил: — И потом, никто точно не говорит, как мы должны вести себя, если из Федеративной Республики через границу попрут западногерманские солдаты, вооруженные танками и ракетами… В зависимости от обстоятельств. А что это значит?..

— Ну а ты что станешь делать? — поинтересовался Шанц.

Солдат недоуменно пожал плечами и проговорил:

— Я пастух, а пастухи — мирные люди… Такими они были и такими будут всегда.

— Выходит, что тебе абсолютно все равно, станешь ты пасти общественное стадо или отару какого-нибудь помещика?

Ульрих немного помолчал и, снова набрав горсть песка, высыпал его на землю.

— Я как-то об этом и не задумывался…

Шанц достал из полевой сумки коробку с сигарами и спросил:

— Ты не куришь?

Фихтнер покачал головой.

Светло-сизый дым на несколько секунд как бы разделил их. Полковник курил молча, а солдат думал о том, что командир взвода Анерт ни разу не поинтересовался, курит ли он. Анерта вообще не трогала прошлая жизнь Фихтнера. Видимо, он был слишком молод для этого. Совсем другое дело — Шанц, который надел военную форму, когда Фихтнера и Анерта еще и на свете не было.

— Конечно, есть у нас и такие люди, — ответил Шапц, выпуская изо рта дым, — которые будут ликовать, если те, с другой стороны, придут сюда. Но таких очень мало, и они ничего не решают. Большинству населения в нашей стране нравится новая жизнь, и потому они будут бороться за нее. Можешь в этом не сомневаться.

Больше Шанц не стал ничего говорить. Убеждать солдата на сей раз он не собирался, ведь с помощью одних слов вряд ли это удастся, а вот заставить человека задуматься можно сразу. Шанц понимал, что такой человек, как Фихтнер, слишком быстро не поверит кому-нибудь. Но если он начал задавать вопросы, это само по себе хорошо. И он обязательно получит на них ответы. Правда, в зависимости от того, к кому были обращены вопросы, ответы могут быть разными: глубокими или поверхностными, обстоятельными или короткими. А разбираться в них придется самому солдату, и на это нужно время.

О себе и своей жизни Шанц рассказывал солдатам лишь тогда, когда возникала необходимость. Его судьба была связана с судьбами многих людей, о жизни которых парни в возрасте Фихтнера знали только по учебникам, из книг, кинофильмов или рассказов родителей. Из-за множества совпадений такие биографии часто бывали похожи одна на другую и со стороны могли показаться скучными. А если их начинали приукрашивать, это не приводило ни к чему хорошему.

Фихтнеру недавно исполнилось только двадцать лет, а Шанцу двадцать лет было в июле тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. И все то, что пришлось ему пережить, было для его солдат уже историей. Но кто, спрашивается, должен был приобщить этого паренька из Тюрингии к недавнему прошлому своей страны, к событиям двадцатипятилетней и тридцатипятилетней давности? Командир отделения и командир взвода, с которыми он встречается каждый день? Не всегда им это хорошо удавалось, поскольку сами они были лишь на несколько лет старше Фихтнера. А Шанц и другие старшие офицеры, к сожалению, нечасто бывали среди солдат. Вот, собственно, почему полковнику так понравились слова дочери, что лучшие офицеры должны не сидеть в штабах, а работать непосредственно в ротах.

Позади Шанца вдруг послышались чьи-то голоса, шаги, шорохи. Это просыпалась рота. Полковник понял, что ему пора уезжать. За дальнейшим ходом учений он будет наблюдать уже с «холма полководца», как шутливо называли они НП командира дивизии генерал-майора Вернера, где находились инспектора министра обороны и представители Объединенного командования стран — участниц Варшавского Договора, которым предстояло наблюдать за ходом наступления частей дивизии. Там-то Шанц и узнает все подробности дальнейшего хода учений.

Полковник встал, за ним вскочил и Фихтнер. Шанц посмотрел на него и сказал:

— Ты знаешь, о чем я думаю, когда мне задают такие вопросы, какие задавал ты? Я всегда думаю о родине и о том, что мне дорого в жизни и что мне не хотелось бы потерять.

Солдат молча кивнул и подумал о Фридерике. Только сейчас, когда они должны были расстаться, Ульрих вдруг понял, что все это время он разговаривал не с кем-нибудь, а с ее отцом. От одной этой мысли полковник Шанц стал ему еще ближе и дороже, и Ульриху не захотелось расставаться с ним.

— Вчера, когда наша колонна проезжала по городу, я видел Фридерику, — сказал Фихтнер.

— Я тоже ее видел, — проговорил Шанц и пошел прочь, по, сделав несколько шагов, остановился: — Еще я хотел тебе сказать, чтобы ты держался поближе к таким людям, как Айснер и Литот. И не прячься постоянно за спины своих овечек. Здесь ведь не ничейная земля. Ну, всего тебе хорошего!

Полковник направился к полевой кухне. У него было такое чувство, что он сделал что-то умное, доброе. Однако где-то в глубине души притаилось и беспокойство, вызванное разговором с полковником Бредовом и рассказом о Стефане. И Шанц невольно спросил себя: «А что было бы, если бы Стефан задавал мне те вопросы, которые задавал Фихтнер? Неужели и тогда я остался бы таким же невозмутимым? Или, быть может, рассердился бы?..»

Родителям часто кажется, что у их детей не бывает серьезных проблем, будто начиная со дня рождения все у них улаживается само собой. Однако рано или поздно наступает день, когда у детей возникают вопросы, которые не только сердят родителей, но и пугают их. И если столкновения повторяются слишком часто, то, как правило, возникает отчуждение, которое может привести к разрыву.

Со стороны окопа, который Шанц только что покинул, донеслись звуки губной гармошки. Полковник знал эту песенку. Она называлась «Нет страны прекрасней».

Когда Шанц свернул в сторону от полевой кухни и оглянулся, он увидел, как солдаты роты подошли к одному из бронетранспортеров. Унтер-офицеры и рядовые собрались полукругом, а перед ними стояли командир роты майор Пульмейер и его заместитель по политчасти. Судя по жестам, говорил старший лейтенант Фрейер.

Шанц подошел поближе, чтобы услышать, что он говорит. Но он уже закончил свое выступление. Затем Фрейер назвал фамилии нескольких солдат, и они вышли из строя. Троим из вызванных, среди которых оказался и Литош, тут же были вручены бронзовые медали. Для награжденных были приготовлены даже цветы, которые им вручил командир роты. Потом он объявил благодарность тем солдатам, которые хорошо поработали ночью на рытье окопов. Отличившимся вручали в качестве подарка книги, а Фихтнер получил сразу две штуки. От неожиданности парень так растерялся, что несколько секунд держал книги в вытянутых руках, а затем начал совать их в противогазную сумку. Все устремили взгляд на Ульриха, потому что он один замешкался и не спешил встать в строй.

Кто-то из солдат засмеялся, но беззлобно, по-дружески, Фихтнер же поднял голову и только тут увидел, что остальные солдаты, награжденные, как и он, книгами, сразу отдали их на хранение замполиту. Ульрих с запозданием последовал примеру товарищей. Когда он становился в строй, Шанц подошел к старшему лейтенанту и поинтересовался, что за книги вручили Ульриху. Оказалось, два тома «Военных рассказов» Василя Быкова.

Однако на этом построение не закончилось. Положив книги на табурет, замполит сделал несколько шагов вперед, подошел к солдатам поближе, внимательно окинул их взглядом, а затем сказал:

— Дорогие товарищи, в заключение мне хотелось бы приступить еще к одной церемонии, которая обычно проводится в совершенно иных условиях. — Замполит говорил не очень громко, однако в этот тихий утренний час голос его был хорошо слышен. — Речь сейчас пойдет об одном из ваших товарищей. И никакой тайны в этом нет. Я думаю, что перед самым ответственным периодом наших учений всем вам будет приятно узнать об этом. Ефрейтор Айснер, выйдите из строя!

Айснер вышел вперед, сопровождаемый недоуменными взглядами солдат, и остановился перед старшим лейтенантом.

Фрейер достал из нагрудного кармана маленькую тонкую книжечку и торжественно произнес: