Владимир Рудный - Гангутцы Страница 41

Белоус приказал извлечь из воды и доставить на аэродром все, что осталось от самолета: части кабины, плоскостей, фюзеляжа. Все это привезли и сложили в стороне от КП, где Белоус создал своеобразный тир. С разных дистанций, под разными углами и разными пулями он стрелял в немецкую броню. Стрелял, пока не установил, с какого расстояния и какими пулями пробивается немецкая броня.

На Ханко прилетел Игнатьев.

На аэродроме тишина. Пахнет бензином и цветами. Вянет нетронутая сирень. И кажется — все в зное дремлет.

Перед стартом в ровном ряду «чайки». Дежурные летчики в шлемах, при парашютах сидят в кабинах «чаек», борются со сном. Техники замерли, прислонясь к плоскостям боевых машин.

А на командном пункте, положив голову на руки, спит, сидя у телефона, Белоус. Он устал, устал так, что мог спать минутами, урывками, спать между телефонными звонками, между посадкой и взлетом, между первым и вторым блюдами обеда, забыться и сразу вскакивать в полной готовности…

Игнатьев разбудил Белоуса.

— Потери есть?

— Бомбят нещадно. Но потерь пока нет.

— Сейчас примем от вас дежурство. Передохните.

— Вот хорошо! Ребята смогут хоть отоспаться. Впрочем, надо строить укрытия…

— Отдохните. Мои помогут строить. Слыхал, Антоненко сбил над Таллином бронированный «юнкерс»?

— Слыхал, комиссар. У нас тут был митинг. Гриша Семенов тоже одного приземлил.

— Где семьи?

— Всех отправили в тыл. Кабанов позаботился. Только моя егоза здесь.

— Катюша?

— Осталась. Воевать хочет. Просится в госпиталь.

— Да ей же нет шестнадцати лет! Надо было силой отправить.

— Я не волен над ней. Говорит: комсомолка, долг. Имеет, мол, право. И кроме того, ей исполнилось шестнадцать…

— И мы, понимаешь, были комсомольцами… А где семья Касьяныча?

— Тоже отправили. На турбоэлектроходе «Иосиф Сталин». Из Таллина они поедут в Кронштадт. Не знают, что Касьяныч в Таллине.

— Что ты говоришь?! Расстроится наш Касьяныч. Он все просится на Ханко. Вот, смотри, он Алику прислал подарок…

Белоус разглядывал обломок фашистского самолета.

— Так. Значит, и броня не спасла… Хорошо бы этот подарочек показать нашим зенитчикам. Плохо стреляют. Не верят, что броню можно прошибить… А мы тоже броню изучаем. Пробиваема.

Игнатьев спрятал кусок брони в карман кителя.

— Буду в политотделе базы — отдам бригадному комиссару. Впрочем, сначала покажу твоим летчикам. Знаешь, где сбил Касьяныч этого подлеца? Над электроходом. Когда фашист зашел с бомбами на наших жен и детей!..

Боевые корабли из гаваней Ханко и Прибалтики вышли в море. Эскадренные миноносцы отряда легких сил, минные заградители «Урал» и «Марти» ставили минные заграждения на подходах к устью залива, к базам. Тральщики искали и уничтожали мины, густо поставленные противником. Подводные лодки, сторожевики, торпедные катера, «охотники» искали встреч с германским флотом. Но фашисты избегали сражений. Они подстерегали наши корабли у стенок, при стесненном противозенитном маневре. Они стремились сдавить балтийцев в гаванях, лишить берега, баз, справиться с русскими морскими силами без прямого, открытого боя, напором с суши. На море были первые потери от вражеских мин и бомб.

До Гангута доходили вести о тяжелых сражениях на огромном фронте от Черного моря до Заполярья. Немцы шли вперед, и тяжко было бойцу со стороны следить за этим. А на Гангуте воевали только летчики и зенитчики. Гангут ждал приказа. Приказа нет — стрелять нельзя. Ожидание это казалось труднее боя.

На Утином мысу командир батареи не отходил от стереотрубы: то примерялся к башням финских маяков, то искал врага в море.

Однажды он поймал в окуляры финский миноносец.

— Дальномерщик! — неистово прокричал командир батареи. — Дистанцию!

По всей батарее покатилось: «Дистанция!.. Прицел!..» Набрав полные легкие воздуху, командир выпалил:

— Бат-тарея…

Но, вздохнув, опустил руки.

— Дробь. Отставить.

— Ущучил я миноносец, — доложил он по телефону Гранину. — Разрешите открыть огонь?

— Точнее надо докладывать. Чей миноносец?

— Финский.

— Вот и хорошо, что ущучил… А то ваши дальномерщики за три версты только силуэты девок различают!..

Гранин тут же позвонил на командный пункт артиллерии:

— Сергей Спиридонович, друг ты мне или не друг? «Ваня-Маня» на горизонте. Может, ударим?

— «Вейнемейнен» в Турку прикрылся сетями, а миноносцев у финнов нет, гитлеровский миноносец это, — серьезно ответил Кобец. — Лучше присмотри за Моргонландом. Что за возня там на маяке?..

Кобец положил трубку и выглянул в окно.

У подножия башни находился госпиталь. Врачи, сестры, санитары рыли в госпитальном дворе убежища. Из санитарной машины выносили раненых. Это уже не те, что пострадали при бомбежке. Привезли раненных пулями на границе. Кобец знал, что есть и убитые. А формально — войны нет, финны нейтральны!

Кобец вернулся к телефону и доложил Кабанову:

— Батарея с Утиного мыса засекла немецкий миноносец. На Моргонланде скопление финских корректировщиков. Отмечен блеск оптических приборов в амбразурах маяка. На форту Эрэ к двенадцатидюймовой батарее подвозят снаряды. На вышке острова Порсэ артиллерийские наблюдатели. У Стурхольма флотилия десантных катеров. На Моэне тренируют пловцов: ныряют в воду и штурмуют свой же берег. Разрешите, товарищ генерал…

— У вас все? — перебил Кабанов. — Так слушайте: разрешаю вам строить дзоты, блиндажи и тренировать личный состав по ПАСу… — что значило: по правилам артиллерийской стрельбы.

— Есть, товарищ генерал!

А Кабанов тоже только что видел раненых. После бессонной ночи он ездил в госпиталь принимать освежающий душ. Сестры в белых халатах и надетых на туфли полотняных сапогах несли раненых в операционную. Из операционной пахло йодом и эфиром. Стоны бойцов еще звучали в ушах, когда Кабанов вернулся в штаб и сел — в который раз — составлять шифровку в Таллин: финны готовятся нанести удар. Только дисциплина не позволила ему дописать: «Разрешите начать?» Он лишь добавил о ружейном огне на границе, о том, что есть потери.

Зашел в кабинет Расскин, он накануне вернулся из отпуска, семью оставил в Таллине: не пустили на Ханко.

— И хорошо, что не пустили, — ворчал Кабанов. — Мороки меньше.

Расскин уже работал так, будто и не уезжал. Он прочитал сводку наблюдения за противником.

— Штурмуют свой берег? — вслух повторил он. — Свой легче, чем наш.

С улицы в раскрытое окно донесся грохот. Промчались грузовики и повозки армейского госпиталя. Из города госпиталь перебрался в землянки, на передний край. Снова зеленая улица опустела.

Расскин сказал:

— Убиты сержанты братья Петуховы. Оба орденоносцы, участники боев на Карельском перешейке… Что отвечают из Таллина?

— Одно и то же: ждать! А Симоняк все время докладывает с границы: финны совсем обнаглели. Лезут на вышки, открыто фотографируют наш передний край.

— Там, в штабе, виднее. В масштабе фронта наш полуостров капля. — Расскин смотрел в усталое мужественное лицо Кабанова. — А пожалуй, Сергей Иванович, передышка дает нам преимущество перед теми, кто принял на себя первый удар. Мы в лучшем положении, чем Либава.

— В чем? — в голосе Кабанова звучала насмешка. — В том, что позади нас нет так называемого оперативного простора?

— Это тоже большое преимущество, — оценил сарказм Кабанова Расскин. — По крайней мере, каждый гангутец знает, что отступать некуда. Еще только доходит до сердца ненависть к врагу. А это бойцу необходимо, как порох. Я всех политических работников держу в частях — выполняем твой приказ: строить и строить! Все, кто может держать в руках лопату и топор, строят. Мы отпечатали большими тиражами памятки — снайперу, саперу, пулеметчику, гранатометчику. Из частей мне докладывают, что все нарасхват. Воевать хотят, накал большой… Но я имел в виду другое преимущество: противник на нашем участке фронта потерял такой важный козырь, как элемент внезапности.

— Памятками, Арсений Львович, много не навоюешь. Сейчас самое время завладеть инициативой!

— Дипломатия — сложная штука, Сергей Иванович. Нам нельзя делать ни одного опрометчивого шага.

— Будем ждать, когда финны нас ударят?

— Ничего. Второй щеки подставлять не станем. Упредим.

— Вот прочти приказ: подчиняю единому командованию все части в гарнизоне. Пехота. Пограничники. Флот. Все вместе. Никаких самостоятельных держав. Барсуков пугает меня, что сверху будут фитили за самоуправство.

— Послал бы ты его с лопатой восстанавливать блиндажи, — с досадой произнес Расскин, подумал и добавил: — Я сам, Сергей Иванович, поработать лопатой не прочь. Тебе Симоняк докладывал, какую армейцы развернули фабрику стандартных дзотов?