Александр Бологов - Один день солнца (сборник) Страница 43

Мишка учился хорошо, — никогда в школу не вызывали и не ругали, как других. Все правильно, поэтому один и получил полное образование. Высшее — выше уже нету. После техникума поработал и дальше учиться надумал. И Санька мог бы тоже лучше учиться, тут уж и жить стало легче, да больно ветру много в голове было. Все сквозь пальцы утекло. Мишка б — тот не выпустил, не-ет… Эхма…

А вон Коля Подчуфаров — с ним Мишка был ближе всех, Докукин, вон — этот, дай бог память… нет, забыла… Вот Литков, Сережа, Вера Видулина… А вот и Тамара. Тамара…

Ольга воскресила в памяти тех одноклассников сына, с которыми до сих пор изредка сталкивалась в городе: на вокзале, где работал дежурным потучневший, мешковатый Докукин (имени его Ольга не помнила), около стадиона — тут она встречала иногда Сергея Литкова, ставшего футбольным тренером. Литков рано облысел, еще парнем, потому-то, видно, и играть сам вскоре перестал и переключился на обучение других. Он, кивая головой в ответ на Ольгин поклон, смутно представлял себе, с кем здоровается, — память никак не возвращала нужных минут из детства, — но делал это всегда охотно и приветливо.

На Тамару Позднякову, девочку, сидевшую в центре снимка рядом с учительницей, Ольга смотрела очень долго; притаив дыхание, вглядывалась в крошечное светлое пятнышко лица, угадывая в нем хорошо знакомые ей черты взрослого человека.

В свое время она видела Тамару часто — были, можно сказать, соседями, жили в двух кварталах друг от друга. Удобнее всего в город было идти через второй проулок, и Ольге по пути на завод волей-неволей приходилось миновать большой, с четырьмя окнами на улицу, дом Поздняковых. В те же утренние часы торопилась в свою лабораторию и Тамара, — она была микробиологом. Когда случалось им встретиться глазами ц Ольга поспешно произносила одно и то же: «Здравствуй, Тамара», та коротко и тихо отзывалась: «Доброе утро» или «Добрый день»— и уходила своей дорогой, уходила быстро, не оглядываясь, не оставляя и намека на возможность добавить или воспринять еще хотя бы слово.

В первое мгновение у Ольги стыло сердце, она теряла власть над своим лицом и выглядела, как осознавала позже, нехорошо, глупо, и почти непроизвольно вырывавшееся приветствие «Здравствуй, Тамара», только усугубляло ее смущение.

Но Тамара удалялась — словно таяла, и Ольга, со стеснением в горле, потерявшими твердость шагами шла следом.

Потом Тамара куда-то исчезла, ни разу не попадалась она Ольге на глаза. Оглядываясь на высокие, ровно занавешенные окна ее дома, Ольга не замечала никаких видимых изменений, новых примет в его привычном облике, но, с другой стороны, его обособленность, тихость, пустота крупного скошенного крыльца, которое давно не использовалось (ходили через двор), приобрели вдруг для нее новый, тревожно-таинственный смысл.

Она вроде бы различала за застывшими шторами какое-то зыбкое движение, улавливала горячечный шепот и горькие вздохи. И долго еще, пока суета большой улицы не подхватывала и не закручивала ее в гомонящем водовороте, ощущение неясной вины и тревоги не покидало Ольгу. «Кругом виноватая»— так бы определила она свое состояние в эти минуты. Человек совестливый, Ольга многие чужие вины перетапливала в сердце как свои, оттого душа ее редко пребывала в равновесии и покое. Никогда не удавалось ей совершенно забыться и спокойно, быстро и глубоко уснуть вечером, отойдя от действительных забот и мнимых.

…Михаилу было уже двадцать пять лет, и он уже заканчивал институт. Отдых у него был небольшой, недели полторы, а до этого он без малого два месяца проработал со стройотрядом в Белоруссии. Он купил себе выходной костюм и — что было для него не совсем обычным — все эти полторы недели прожил праздно: купался в речке и пролеживал по нескольку часов на пляже, ходил в кино, гулял по городу.

Однажды возвратился домой далеко за полночь, на манер Саньки, — у того в свое время это было в порядке вещей, особенно в последние дни перед армией.

— Сынок, я уж беспокоиться стала, — сказала Ольга, отворив дверь.

Михаил вытянул руку к притолоке, согнулся и на ходу ответил:

— Да брось ты, мам, что со мной случится?..

Он молча разделся, повесил костюм на спинку стула и лег, — вроде бы сразу уснул — так показалось Ольге. Но Михаил не спал. Долго, очень долго, вытянувшись во весь рост, лежал он с закрытыми глазами и, не торопясь, последовательно, стараясь как можно ярче, «натуральнее» оживить в воображении картины происшедшего, воскрешал в памяти события минувшей ночи.

Чувство утоленного самолюбия переполняло его, напряженными ладонями, словно остужая себя, он оглаживал под одеялом свое тело, прерывисто дышал. И вместе с тем ему было как-то не по себе, как часто бывает в предчувствии неясной опасности.

А через день он уехал, — даже раньше, чем поначалу предполагал. И в вечер того же дня к Ольге пришла Тамара.

«Тамара, Тамара… Господи, как я ему скажу-то?»

На фотокарточке лицо Тамары было совсем капелечным, ничего нельзя было разглядеть, разве что общую суть. Но именно эта общая суть с годами сохранилась в ее лице вернее, чем у кого-либо другого из их класса. Брови, сомкнувшиеся еще в раннем возрасте, не потеряли со временем ни первого рисунка, ни цвета, только более уплотнились и как бы окрепли, так же как и крупные черные глаза. Другое в лице Тамары как-то не замечалось, во всяком случае при первом взгляде.

Даже по сравнению с Михаилом Тамара была более серьезным человеком. Она серьезно училась, одинаково ровно относясь ко всем предметам, серьезно разговаривала с людьми — и сверстниками, и взрослыми, смеялась и то, кажется, серьезно.

Мишка, более всего в последний год перед техникумом, подросши, втайне завидовал ее выдержке и основательности, за которыми усматривал недоступное для него достоинство. Как девчонка она не вызывала в нем особого интереса, но ее природная сообразительность, естественность реакции на любое событие, ее невозмутимость породили в нем смутную неприязнь к ней.

Желание хоть один-единственный раз сказать умнее и справедливее ее, совершить какой-нибудь невероятно благородный — ей на удивление — шаг и при этом не придать этому значения постоянно тлело в Мишкиной душе. Иногда, чаще всего при дурном настроении от собственных неудач и одновременных триумфов Тамары, это чувство превращалось в другое: хотелось унизить ее, каким бы то ни было образом покорить, поставить в безвыходное положение, требующее его, Мишкиного, участия.

В школе это никак не удавалось и не удалось. Тамара сидела впереди, за соседней партой, ее затылок постоянно находился перед Мишкиными глазами. Он изучил едва ли не каждый волосок на тонкой несильной шее, каждую линию легкой Тамариной головы.

«О чем она сейчас думает?»— часто спрашивал он себя, устремив взгляд вроде бы на доску, а между тем подробно рассматривая Тамару. Этот вопрос иногда подтачивал самую сердцевину Мишкиного существа, завладевал им настолько, что глаза его отуманивались, стекленели и затылок соседки словно растворялся в смещенном пространстве. Мишка приписывал Тамаре самые непристойные мысли и злорадно усмехался, как если бы уличил ее в каком-нибудь грязном поступке. Он шумно выдыхал воздух и оседал, далеко вытягивая ноги, касаясь ими подножки противостоящей парты или даже ног Тамары. Та в таких случаях либо непроизвольно отставляла их, либо оборачивалась и проводила по Мишкиному лицу отсутствующим взглядом, не выражающим ни сочувствия, ни досады, ни даже любопытства. Мишка тоже не задерживал глаз на постном лице Тамары, словно ему и дела до нее никакого не было.

В школе подступиться к ней не выпало момента, озабоченный совсем иными делами, Мишка уехал в техникум.

Однако всякий груз с души его спадал трудно, и, когда по прошествии нескольких лет он заявился к матери погостить после трудового лета на стройке и неожиданно, на именинах своего одноклассника, уже самостоятельного парня Николая Подчуфарова, встретил угольнобровую Тамару Позднякову, он, словно долго ждал этого и к этому готовился, устремился в атаку…

Удивленная Ольга усадила Тамару прямо во дворе, на скамейку, врытую подле сарая. Тамара опустилась было на нее, но тут же привстала, спросила, нельзя ли им поговорить в комнате. «Да, да, пойдем, милая, в комнату, конечно». Они прошли в дом, Тамара села за стол возле одного окна, Ольга напротив, возле другого. И тут только тяжело, предчувственно заколотилось сердце Ольги, и чем дольше она смотрела на неожиданную гостью, тем сильнее бухало у нее в груди.

Тамара ни на чем не остановила внимания, не осматривалась, как это обычно делают люди, попавшие в новую обстановку. Она молча сложила на коленях руки и оборотила на Ольгу глаза и так сидела некоторое время. Ольга совсем истомилась в эти несколько секунд, но что-либо спросить не решилась, только смягчала, как могла, лицо да частым морганием пыталась осушить почему-то вдруг набухший глаз.