Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая Страница 43

— Какие полчаса? — воскликнул Антипов. — Просидел пять минут и бежит. Нет уж, брат. Не пущу, и так редко ходишь.

— Как редко? В прошлый выходной у вас был. — В позапрошлый, во-первых…

— В прошлый! Что я не помню, что ль?

— Ну вот заладил. Говорю, в позапрошлый. Вспомни-ка хорошенько!..

— Хорошо помню, в прошлый. Ну ладно, я пошел…

— Посиди.

— Нет, я пошел.

Он поднимается, все обступают его, хором уговаривают остаться, но он прощается, бабушке опять говорит несколько слов о ее моложавости и уходит. Уходит, смутив покой семьи, которая еще долго сидит за столом, обсуждая новость. Опять Шевяковы обошли Антиповых, и негласное соревнование семей, которое уже длится много лет, возгорелось с новой силой.

А механик вышел на улицу и побрел дальше. Ему не сиделось на одном месте. Его куда-то тянуло, влекло вперед. Он готов был целый вечер ходить по знакомым и с каждым говорить о сыне.

«Лейтенант Шевяков!» — повторял он про себя, и как будто ком подступал к горлу, и на глаза набегали слезы.

Медленно шагал по тротуару, блестевшему от дождя, иногда останавливался, качал головой, что-то бормотал себе под нос и двигался дальше.

III. На переломе

Странно ходить по этой длинной, выкрашенной в голубой цвет комнате с широкими окнами, которую завтра покидаешь. Она, казавшаяся всегда такой большой, сейчас как бы уменьшилась в размерах, сузилась и стала ниже. Михаил ходил по ней большими шагами от стены к стене, от стены к партам, которые сдвинуты в одну сторону и навалены одна на другую. С этими стенами связана масса воспоминаний. Ему, пожалуй, немножко грустно. Ему хочется побыть одному. Человек привыкает к людям, к вещам, которые его окружают. Если он зайдет сюда завтра, он уже не будет чувствовать себя так, как чувствовал обычно. Завтра он выпадет из круга, который замыкался для него этой школой, где он проучился десять лет. Сейчас он еще не ощущает отрыва, он только несколько удивлен и взволнован. Главное, эта комната, которая ему вдруг показалась такой небольшой… Эти окна, которые, оказывается, так низко начинаются от пола… Подоконник касается его колен. Он бросает взгляд на улицу. Асфальт, проносящиеся автомобили, прохожие. Дом с балконами напротив, палисадник, там играют дети. Он помнит, как надстраивали этот дом. Раньше он видел его крышу из окна третьего этажа, где сейчас стоит. Сейчас дом вырос, крыша вознеслась вверх, на балконе третьего этажа на одном уровне с ним стоят цветы, он глядит на них, и на одно мгновение ему даже становится чудно, что вдруг на такой высоте, где когда-то гулял ветер, стоят ящики с цветами. Эта мысль мелькнула мимолетно, он как бы фиксировал в своей памяти обрывки впечатлений во всей их причудливости и странности. Еще ему кажется любопытным, что фасад дома, к его удивлению, окрашен в белый цвет. Он только сейчас заметил. Подумал, что человек в сущности проходит мимо многих вещей, не замечая их. Мир более определенен, чем мы себе представляем.

Попытался проверить себя. Закрыл глаза и спросил себя, какого цвета здание направо. Но здесь он угадал. Он сказал — кирпич. Это было верно. И еще проверил себя. Он часто глядел на садик, расположенный влево от школы, там росло несколько больших деревьев. Сколько? — задал он себе вопрос. Четыре! — ответил он. Это тоже было верно.

Сегодня все эти мелочи занимают его, может быть, потому, что он покидает эти стены, ему немножко грустно расставаться с детством, проведенным здесь, и он хочет удержать в памяти как можно больше из того, что его окружало.

В самом деле, он сегодня покидает школу. Прощание с детством заставило его снова пережить все эти годы и кое-что подытожить. Сейчас у окна стоял юноша, вполне сформировавшийся, с определившимися взглядами на жизнь. Восемнадцати лет. С острым умом, с большими желаниями, много понимавший. (По самоуверенности он думал, что понимает все, но это было неверно.) Серьезный, несколько увлекавшийся, иногда готовый идти напролом. Обладавший большим авторитетом среди школьников и часто разговаривавший с товарищами как старший, хотя все были почти одногодки. Он был секретарем комсомольской ячейки, и это его выделяло среди школьников, хотя подчас он сливался со всеми в какой-нибудь мальчишеской забаве, которые любил. Отчаянный волейболист и спортсмен. Любитель исторических и военных романов, мог читать их без конца. Собирался прыгать с парашютом, но не потому, что был увлечен этим видом спорта (в душе — он несколько трусил), просто хотел испытать себя. У этого молодого человека было много упрямства и воли.

— Нет, я думаю, что она придет, — сказал он, все еще глядя в раскрытое окно, где он стоял. — Сегодня она должна прийти.

Он улыбнулся чему-то и пошел к двери, откуда доносился шум, шаги, разговоры. Открыл дверь и выглянул в коридор. Тотчас же был окружен десятком школьников-выпускников. Те, которые подали заявления в военные школы, держались группкой. Их тянуло друг к другу, хотя они и шли в разные школы. Товарищи гурьбой ходили за ними, окружали их вниманием, прислушивались к их словам, удивленно заглядывали им в лица, как будто уже видели в них героев будущих боев.

Все были настроены весело и оживленно.

— А мы тебя искали, секретарь! Ты что здесь делаешь? — Они заглядывают в класс, как будто ожидают найти здесь, еще кого-нибудь.

— Миша, объясни, пожалуйста, Поликашиву, — смеясь, говорит Кузнецов. — Он хочет сразу быть полковником. Объясни ему. Он ищет школу, где выпускают сразу полковников.

— Ты собираешься в военную школу? — серьезно спрашивает Шевяков.

— Я обдумываю.

— Он обдумывает, какую бы ему школу осчастливить.

— Брось!

— Ты ведь кончил на «посредственно»? — спрашивает его Шевяков.

— Ну и что же…

— Нет, я так просто спросил.

— Ты ему объясни, в какой школе сразу выпускают полковников, — не унимается веселый Кузнецов.

— Брось, Колька!

Школьники сидят на партах, подают реплики и смеются. Курильщики вынимают портсигары и закуривают. Они это делают сейчас открыто, не боясь, что войдет учитель и призовет к порядку. Может быть, некоторым из них кажется, что со свободно выкуренной папиросы начинается самостоятельная жизнь. Все разодеты ради торжественного дня, чувствуют себя несколько принужденно и необычно, подчеркнуто вежливы друг с другом. Здороваясь, кто-то говорит другому: «Как себя чувствуешь, старик?» — «Благодарю, как ты?» Но вся эта манерность разлетается тотчас же, как только соберутся в кружок. И вот уже оживленно разговаривают, спорят, и громкий смех их сотрясает гулкие стены класса.

— А я сегодня встретил Людмилу, — сказал Кузнецов. — Просила всем кланяться.

— Почему кланяться? Разве ее сегодня не будет?

— Нет, не будет, она уезжает.

— Уезжает?

— У нее отец военный. Его переводят.

— Но она говорила, что семья пока остается, — сказал Шевяков. У него был необычный, растерянный вид. Он даже машинально взял из чьего-то протянутого портсигара папироску. Он никогда не курил, ребята удивленно глядели на него.

Неловкое молчание.

В это время более чем кстати в класс вошел математик. Увидев группу собравшихся выпускников, подошел к ним.

— А, молодые люди! — воскликнул он, пожимая им руки. — Котидзо кай копнидзо. Сижу и покуриваю, как сказали бы древние эллины, — засмеялся он.

Математик был суховатый, строгий человек, но он так любил свой предмет и настолько увлекательно и интересно преподавал его, что на его уроках постоянно была напряженная тишина и легкий вздох сожаления вырывался у учеников, когда кончался урок. И причина этой тишины была отнюдь не в строгости и педантичности учителя.

— Котидзо кай копнидзо, — посмеивался математик. — Ах, молодые люди! Молодые люди!

— Пожалуйста, Николай Григорьевич! — молниеносно раскрылись перед ним портсигары.

— Да я ж не курю. Буду я себя отравлять этой гадостью.

— Закурите, Николай Григорьевич. Шевяков и то вон закурил, — подмигнул товарищам Кузнецов. — Шевяков! Где же Шевяков?

Но Шевякова уже не было в классе. Никто не заметил, как он вышел.

— Шевяков, говорят, идет в военную школу, — сказал математик.

— Шевяков! Где же Шевяков? — оглядывались ребята.

— Шевяков — способный математик, — сказал учитель, оценивая школьников со своей точки зрения.

— Фрунзе, — сказали ребята. — Мы его зовем Фрунзе. Он увлечен Фрунзе. He может о нем равнодушно говорить.

— А вы, Альфин? — спросил учитель.

— Я в артиллерию, Николай Григорьевич!

Альфин смущенно улыбнулся. Это был тихий, спокойный ученик, любимец математика.

— За вас я не беспокоюсь, — сказал учитель. Он похлопал его по плечу. — В артиллерии вам в первую голову понадобится математика. Вы молодец, Альфин. Некоторые молодые люди, — хитро улыбнулся он, оглядывая собравшихся, — недооценивают математики…