Михаил Бубеннов - Белая береза Страница 49

— Гроб делают?

— Делают, товарищ капитан.

— А могилу… роют?

— Роют… — И Уралец отвернулся к стене.

— Камни где? Дай сюда.

Пряча от Озерова опухшие, влажные глаза, Петя Уралец высыпал из кармана на стол горсть мелких разноцветных камешков, которые комиссар Яхно нес от самой Вазузы.

Капитан Озеров пощупал камешки и, вздохнув, сказал:

— Сбереги. Будет случай — отправим.

— Сберегу, товарищ капитан.

Сгребая со стола камни, Петя Уралец сообщил:

— И сейчас лежит, как живой. И улыбается. Даже хоронить такого страшно. Никогда я не думал, что люди могут умирать с улыбкой.

Озеров поднялся у стола. С минуту он стоял молча, опустив голову, будто перед самой могилой Яхно.

— Это был настоящий большевик, Петя, — сказал он затем, слегка приподняв голову. — Великой веры человек! С такой верой в наше дело, как у него, и жить, Петя, легко и умереть легко! Только вот расставаться с такими людьми трудно…

У дома остановилась легковая машина.

— Генерал! — сообщил связной.

Озеров вышел навстречу командиру дивизии.

Генерал Бородин, в светло-серой шинели и сам весь светлый от седины, с ловкостью молодого выскочил из машины и не дал Озерову вымолвить слова. Крепко притянув Озерова к себе, он три раза поцеловал его в обветренные, шершавые губы. Потом вытащил из кармана шинели платок и, заметив, что все люди, которые уже успели с разных сторон появиться у крыльца, смотрят на него с удивлением, закричал сердито, дергая седыми стрельчатыми усами:

— Ну, что смотрите на меня? Не смотреть! Думаете, раз генерал, так и… Не смотреть! — крикнул он еще раз и, обтерев глаза, указал на Озерова: — Вот на кого смотреть надо! Смотрите, удивляйтесь и завидуйте его счастью! Он показал, как надо служить Отечеству и быть верным своей армии! — И генерал, распахнув полы своей шинели, пошел в дом.

В горнице генерал сразу разделся и, молча отстранив Озерова, сам повесил шинель на гвоздь у двери, — он собирался пробыть в полку долго. Растирая руки, он некоторое время смотрел на Озерова, будто стараясь определить, какие произошли в нем перемены за месяц после их встречи на берегу Вазузы. Генералу очень понравилось, что во внешнем виде Озерова ничто не говорило о его долгих и трудных скитаниях: гимнастерка и брюки были на нем хорошо выглажены, сапоги начищены до блеска, а сам он чисто выбрит, и от него еще сильно пахло одеколоном. "А ведь не забыл о замечании, что сделал я ему у Вазузы!" — с большим удовольствием подумал генерал и, неожиданно поймав Озерова за руки, сказал наконец то, что хотел сказать прежде всего при этой встрече:

— Ну, спасибо, дорогой, за все, за все! Спасибо тебе, русская ты душа! Горжусь, что в моей дивизии такие офицеры!

Озеров выпрямился перед генералом.

— Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!

— Хорошо служите! Хорошо, товарищ майор!

Озеров хотел что-то сказать, но Бородин, подняв ладонь, остановил его:

— Майор! Я лучше знаю, кто вы! — Он пошарил в кармане брюк, вытащил и показал четыре металлических прямоугольника, покрытых рубиновой эмалью. Примите новые знаки. Только вчера получен приказ о повышении вас в звании. Знаки наденьте сейчас же, а потом и разговаривать будем.

Около двух часов пробыл генерал Бородин наедине с Озеровым. Он подробно расспросил Озерова о том, как полк вел бой у переправы, а затем пробивался на восток, в каком состоянии сейчас находятся люди, в чем они нуждаются, что нужно предпринять, чтобы быстро и полностью восстановить боевые силы полка. Раненых и больных Бородин приказал немедленно отправить в полевые госпитали, а всем остальным предоставить полный трехдневный отдых. Он сообщил, что по приказу командующего армией к вечеру в село прибудут машины с полным зимним обмундированием и продуктами питания для полка. Сегодня же все люди должны быть вымыты в бане, одеты, обуты и хорошо накормлены. Только после отдыха полк перейдет на участок, который занимает дивизия, получит пополнение людьми и необходимое оружие.

— Кстати, все ваши тылы, — сообщил Бородин, — находятся при дивизии. Я уже сообщил им о прибытии полка.

— Как они там, товарищ генерал?

— А в полном порядке. Все время шли с нами.

Генерал Бородин поднялся от железной печки и пересел к столу. На столе шумел большой помятый медный самовар, — Петя Уралец знал, что генерал любит побаловаться чайком. Бородин сам налил себе чаю и спросил, взглянув на Озерова:

— Теперь ты ждешь, что я расскажу?

— Жду, товарищ генерал!

— Я вижу.

Отхлебывая небольшими глоточками горячий чай, генерал Бородин начал рассказывать о том, как дивизия, вырвавшись из немецких тисков, отступала от Вазузы, как, отходя, сражалась с врагом на каждом удобном рубеже, нанося ему тяжелый урон. Он, видимо, с трудом сдерживал волнение. Не допив чая, он встал из-за стола.

— Наше отступление в октябре, — заговорил он, шагая по горнице, историки будут изучать с таким же интересом, как изучают победоносные наступательные операции. Как известно, считается более обычным, что при таком тяжелом отступлении в массе солдат развиваются самые худшие человеческие качества, которые, в конечном счете, превращают войско в стадо. У нас же этого не случилось: как ни тяжело было армии, но она жива. Она действует и крепнет! И никогда не был таким чистым наш человек, как в эти дни, совершая благородные подвиги во имя Отечества!

Генерал остановился у окна, и Озеров заметил, что он едва удерживает слезы: так переполнили его воспоминания, восхищение людьми и печаль о погибших.

— Да, я старый человек, — продолжал генерал, — но как взгляну я на солдат наших, так и повеет во мне весной и молодостью: какие люди народились в нашей стране! За годы советской власти у наших людей появились новые черты: необычайная верность великим идеям и великому делу своей страны, чувство коллективизма, чувство ответственности за судьбы всего мира. Весь мир должен любоваться, глядя на наших людей, и должен учиться у них выполнять человеческие обязанности!

Мимо дома прошла группа солдат. Они были в замызганных шинелях и разбитой обуви. Тащились они по грязи устало, но разговаривали оживленно, радостно. Генерал Бородин смотрел на них до тех пор, пока они не скрылись в переулке, затем перевел взгляд на куст сирени в палисаднике, — он был хорошо обмыт дождем.

— Странно, — сказал вдруг генерал задумчиво, — листья сирени состоят из того же вещества, что и листья других кустарников. Но вот на всех кустарниках листья пожелтели и осыпались, а на сирени они все еще держатся крепко. И, знаете, — обратился он к Озерову, который тоже подошел к окну, — листья сирени держатся так до самой зимы. И падают только зелеными! Это прекрасно!

Он отвернулся от окна и неожиданно приказал:

— Постройте ваш полк.

— Есть построить полк, товарищ генерал! — ответил Озеров. — Разрешите спросить: вы будете говорить с солдатами?

— Я хочу поклониться вашим солдатам.

XIII

Андрей сидел на низеньком чурбане перед железной печкой. В печке чадили, не загораясь, сырые еловые дрова. В небольшой палатке было прохладно и тихо. Сильно пахло лекарствами. В слюдяное окошечко, полузакрытое еловой лапой, пробивался сумеречный свет ноябрьского утра. Где-то далеко громыхало, будто там перекатывали с места на место тяжелые пустые бочки.

Рано утром всех раненых и больных, находившихся в палатке, эвакуировали в полевые госпитали. Андрей остался один" и ему тошно было коротать минуты одиночества. "Эх, и муторно же здесь! — рассуждал он, ковыряя клюшкой дрова в печке. — Только попади к этим врачам — и пропал! Залечат! До чего любят, когда прихворнет человек!" Все три дня, проведенные в санбате, Андрей считал пропащими в жизни.

За время болезни Андрей изменился еще более, чем за дни похода. Лицо у него осунулось, побледнело и построжело, а глаза, должно быть, навсегда потеряли свою тихость и родниковый блеск. Поглядывал теперь Андрей на все торопливо, чуть колюче и разговаривал резко, а иногда и ворчливо. Всей внешностью и характером он вдруг стал напоминать своего отца.

Дрова не разгорались. Бросив клюшку, Андрей проворчал:

— Сбегу — и все! Чтоб я гнил тут?

Чья-то рука откинула полосу брезента, прикрывавшую вход в палатку, и раздался голос санитара:

— Здесь он, вона! Проходите.

Пригибаясь, в палатку вошел Матвей Юргин. Он был в шапке-ушанке, отделанной голубоватым мехом, и в новой длинной шинели. Смуглое лицо Юргина свежо лоснилось после недавнего бритья, — он выглядел моложе и веселее, чем в дни похода. Направляясь в глубь палатки, он заговорил свежим, помягчевшим голосом.

— А-а, вот где ты! А мне сболтнули, что тебя увезли!

Не помня себя Андрей вскочил с чурбана.

— Товарищ сержант!

На петлицах шинели Юргина вместо привычных треугольников ярко сверкали красные кубики.