Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты Страница 49

— Я хотела товарища Сергеева видеть.

— Слушаю.

— Моя фамилия Гиль. Я по поводу янтарной комнаты.

Суховатую сдержанность Сергеева словно рукой сняло.

— Садитесь, прошу вас…

— Эльза Арнольдовна, — подсказала женщина.

— Прошу вас, Эльза Арнольдовна. Я вас слушаю со всем вниманием.

Вот что рассказала Сергееву посетительница.

В Кенигсберг Гиль, немка из бывшей Республики немцев Поволжья, приехала после долгих странствований по оккупированной территории. Искала «красивой» жизни… Но даже работы по специальности здесь ей, врачу-рентгенологу, не нашлось: гитлеровцы не слишком доверяли своим соплеменникам, выросшим на чужой земле. Через несколько недель Эльзе Арнольдовне посчастливилось: она пристроилась не то экономкой, не то просто приживалкой в семью профессора литературы Кенигсбергского университета Артура Франца.

Здесь ее не стеснялись, фрау Эльза вскоре стала в доме своим человеком. Долгие разговоры за вечерним чаем, за утренним кофе, когда герр профессор не спешил на лекции, происходили в ее присутствии. И вот однажды Гиль впервые услышала о янтарном кабинете…

— Да, фрау Эльза, вам непременно надо посмотреть это чудо, — говорил профессор, дымя сигаретой. — Это изумительно, это неповторимо! Только немецкий народ мог создать такое великолепное произведение.

Гиль подумала, что речь идет о каком-то янтарном кабинете, созданном в Германии и принадлежащем ей. Она не слишком интересовалась искусством и о существовании) янтарной комнаты в Пушкине не имела ни малейшего понятия. Однако горячность обычно сдержанного профессора заинтересовала ее. Она обратилась к Францу с просьбой добыть ей пропуск в замок. Профессор пообещал, но вскоре выяснилось, что это обещание было опрометчивым: шло лето 1944 года, все посещения замка прекратились…

— Я уверена, что янтарная комната находилась в замке. В нашей… то есть в семье профессора. Франца о ней упоминали не раз. Что же касается бункера на улице Штайндамм, то тут мои сведения могут оказаться более определенными, — волнуясь, говорила Сергееву Гиль. — Я часто гуляла в том районе, по Штайндаммштрассе. Хорошо помню: она была сплошь застроена высокими, красивыми зданиями, только в одном месте находилась маленькая озелененная площадка. Мне кажется, что именно там и был бункер. Это место располагалось сразу же за угловым зданием, в котором размещался ресторан, около главпочтамта. Площадка называлась Кирхенплац. В глубине ее возвышалась небольшая кирха. Так вот, левее кирхи мне приходилось видеть на зеленой насыпи отдушины, какие обычно встречаются у бункеров. Входа в помещение я не видела. Мне кажется, что именно тут и был бункер, о котором упоминается в статьях «Калининградской правды», — продолжала Гиль, — если, разумеется, Роде говорил правду и если не ошибся профессор Барсов, которого Роде водил к бункеру на Штайндаммштрассе.

— Спасибо, Эльза Арнольдовна. Мы тщательно осмотрим эти места.

8

Теперь Сергеев регулярно получал журнал «Фрайе вельт» прямо из Берлина. Он с нетерпением разворачивал большие страницы, отыскивая знакомый заголовок: «Во ист дас бернштайнциммер?»[22].

Почти в каждом номере он находил что-нибудь интересное. Главное было сделано: немцы откликнулись на призыв журнала и сообщали все, что им было известно.

Так, Эмма Лупп, бургомистр города Коппенбрюкк из уезда Кириц, писала:

«Из разговора с польским военнопленным мне стало известно, что в начале января из Кенигсберга был отправлен вагон с сокровищами искусства, которые затем замуровали в подвалах замка в уезде Ландсберг. Поляки, которых заставили это делать, через несколько дней были вывезены в неизвестном направлении. Я сообщаю вам эти сведения для того, чтобы внести свою лепту в розыски всемирно известного произведения искусства».

А вот письмо Альфреда Блекка, жителя города Карл-Маркс-штадт, опубликованное в пятнадцатом номере еженедельника:

«С юных лет я отлично ориентировался в тогдашнем Кенигсберге. Я несколько лет жил поблизости от упомянутой вами улицы Ланге Райе и учился в расположенной там школе. Мне известно, что ка углу Ланге Райе и Бернштайнштрассе находился Геологический институт, в котором хранилась городская коллекция янтаря. Очевидно, экспонаты института и были помещены в упомянутом вами «бункере № 3». Я, правда, такого обозначения не знаю, но мне точно известно, что подле Геологического института находился бункер. Полагаю, что месторасположение его, несмотря на изменения, происшедшие за это время в облике города, можно установить. Думаю, что то место, где находился бункер, оказалось непригодным для строительных работ, в противном случае на этот бункер уже наткнулись бы».

Рядом Сергеев прочитал еще одно сообщение — Маргариты Тинковской из города Галле:

«Я выросла в Кенигсберге и знаю, можно сказать, каждый уголок города. Бункер, о котором идет речь в статье, может быть только бункером, находившимся под Буттербергом.

Если смотреть со стороны замка влево от Штайндамм в направлении Нойросгертерской кирхи, то там находился большой бункер, который в 1943 или 1944 годах был значительно расширен. Во время англо-американского воздушного налета 30 августа 1944 года вход в бункер был засыпан обрушившимся куполом колокольни Нойросгертерской кирхи. Я сама не была в бункере, но мои знакомые, прятавшиеся там при налете, вынуждены были выбираться оттуда через другой ход».

«Снова этот бункер, — размышлял Сергеев. — Прямо какой-то заколдованный круг! Все говорят о нем, многие его видели, а мы никак не можем отыскать даже примерного места, где он находился».

А через несколько дней Олег Николаевич прочитал в журнале редакционное сообщение:

«КУДА ДЕВАЛАСЬ ЯНТАРНАЯ КОМНАТА? Желанием помочь ответить на этот вопрос проникнуто каждое из многочисленных писем, полученных нами с востока и запада Германии, из социалистических и капиталистических стран. В них содержится много сведений, заслуживающих того, чтобы идти по их следам. Но и в этом нам нужна дальнейшая помощь.

В одном из писем, например, говорится, что некий Манн, мастер столярного дела, служивший в свое время в Кенигсбергском музее искусства, осуществлял техническое руководство при перевозке музейных ценностей![23]

Мы просим господина Манна дать о себе знать, в случае если этот призыв дойдет до него. Одновременно мы просим обращаться к нам всех тех, кто знает о судьбе или местонахождении господина Манна».

Словом, журнал делал свое доброе дело, письма поступали, публиковались, изучались. И становилось все очевиднее, что поиски следует продолжать — еще упорнее и энергичнее.

9

Я хочу попытаться рассказать обо всем, что узнал от моего отца о янтарной комнате.

Мой отец, Густав-Георг Рингель, родился 18 августа 1905 года. Профессии он не имел. До 1931 года работал в разных местах, в том числе и на почте. В 1931 году был выдвинут на руководящую политическую работу в местной группе НСДАП Шлосстайх[24].

Во время переворота 1933 года он перешел из СА в СС, где служил и во время войны[25], когда он находился в особой группе войск, подчинявшейся непосредственно главному управлению имперской безопасности. К концу войны он был в чине оберштурмбаннфюрера, имел награды.

Дома отец был невыносим, постоянно придирался к моей матери и бабушке. Фактически он с нами не жил, а только время от времени приходил домой (Егергофштрассе, 13). Однажды в доме гауляйтера Коха, которого отец считал своим названным братом, он избил мою мать за то, что она не вступила в партию. В этот вечер мать выставила отца за дверь, и он окончательно переехал жить на Шарнгорстштрассе, 24. Это было в 1940 году.

В 1944 году, во время бомбардировки, рухнул наш дом, и мы были вынуждены переехать на квартиру отца, в которой он все равно почти никогда не бывал. В декабре 1944 года мы переселились в Ельстербург — Фогтланд. В феврале 1945 года, когда уже пал Кенигсберг, отец неожиданно появился у нас, утверждая, что выбрался из Кенигсберга на подводной лодке.

Во время войны отец заболел туберкулезом, подал прошение о пенсии и получил ее. Его отношение ко мне немного улучшилось, но с матерью отец так и не примирился.

Примерно за месяц до смерти он начал со мной говорить о разных вещах. Он хвастался своими делами. Среди прочего отец также говорил о том, что последние дни и недели перед оставлением Кенигсберга он как будто бы принимал участие в захоронении различных ценностей. Он говорил о церкви в Кнайпхоф, о пассаже на Кекигштрасее, о Ластадиншпейхерн и других местах, которые я, естественно, уже не могу припомнить.

Среди прочего он упоминал также, что янтарная комната, часть коллекции» янтаря и военный архив были доставлены в бункер № 3 на Штайндамм. На мой вопрос, где расположен бункер, он только улыбнулся и ответил, что это меня не касается, я еще мал и глуп, чтобы это понять. Разговор на эту тему возобновлялся еще несколько раз, но отец становился вдруг замкнутым и беседа прерывалась.