Галина Таразанова - Катька – пограничная собака Страница 5

На промоине, на БМП А. Жадан, Крамаров, техник роты прапорщик Никулин

День ВДВ прошел на удивление спокойно, – обычно духи всегда проводили обстрелы в канун или дни больших праздников, – к этим «подаркам» на заставе уже привыкли.

Несмотря на то, что в дате вывода была точно известна только крайняя точка, – ожидание уже висело в воздухе. Каждый боец, от рядового до командира, подсознательно жил мыслью: СКОРО ДОМОЙ. Каждый прожитый на заставе день содержал в себе штрихи подготовки: красили технику, запасались новым обмундированием, проводили тщательную ревизию заставского и личного имущества.

Раздобытый неведомыми путями прицеп оборудовали по типу купе-вагона: жилое помещение для офицеров, кухня и столовая для идущей в колонне роты, подсобка….

Катька наблюдала эту суету и, не понимая, с чем она связана, чувствовала внутреннее беспокойство: в ней тоже поселилось ОЖИДАНИЕ. Обычно какое-то оживление возникало в канун приезда большого начальства, когда проводился смотр, – срочно приводились в порядок форма и внешний вид бойцов, обновлялась стенгазета у входа в столовую, – это было для Катьки привычным и понятным, а сейчас происходило что-то другое….

Как-то, во время подготовки к очередному смотру, старшина Крапива пришел к ротному посоветоваться:

– Васильич, что с тельняшками будем делать?

– А что такое? Выдай всем, чтоб по форме были одеты!

– Да они ж потом всё равно их носить не будут, сам знаешь – по такой-то жаре….

Тельняшка в товарном обмене занимала высшую планку, на неё можно было выменять, что угодно.

– Неси тельняшку! – скомандовал ротный, – мы сейчас в неё всю роту оденем.

Вооружившись ножницами, приступили к раскрою одной тельняшки на тридцать частей. Изготовленные полосатые треугольники были срочно выданы бойцам: с одного края они прочно пришивались к изнанке формы, другой закреплялся, в зависимости от имеющихся подручных средств. Этим нововведением в роте стали пользоваться постоянно: завидя приближающееся начальство, «тельняшка» водружалась на полагающееся ей место.

Подсознание вытолкнуло его из прошлого в становящийся душным воздух вагона, – кондиционер, как обычно, не работал. Там, где он был минуту назад, на заставе, приближался день, который лежал в его душе многолетней болью. За неполных два года службы, – сначала был заместителем командира роты, а потом принял роту, – у него погиб один боец. Это была трагическая случайность, которую никто не мог предвидеть, но воспоминания об этом давили внутренним ощущением вины и тяжелым грузом, с которым, казалось, расстаться не получится уже никогда….

Он переключился на предстоящие встречи с родственниками и одноклассниками, – кое-какие контакты сохранились, хотя в родных местах он не был уже много лет, – так уж складывались обстоятельства, что в дальних концах бывшей единой державы ему приходилось бывать чаще, чем, в достаточно недалёких по расстояниям, городах «ближнего зарубежья».

Развал великой страны труднее всего, пожалуй, досталось осознавать военным. Разделённая на части, когда-то единая армия, по кусочкам раздавалась вновь образованным отдельным государствам. И это вызывало внутреннее несогласие: присяга даётся на верность Родине, а Родина, как мать, – должна быть одна. Особенно остро на это реагировали боевые офицеры, защищавшие интересы этой самой Родины ценою собственной крови и жизнями солдат, которых не дождались убитые горем матери….

Так незаметно его мысли по кругу вернулись к тем далёким событиям….

Глава 4

Ночь с 7 на 8 августа вспоминалась Катьке особенно часто, потому что тогда она своим особенным собачьим чутьем поняла, что над ротой нависла БЕДА. Она насторожилась, повернувшись в сторону 25-й горной заставы, где жил один из её щенков, втягивая носом прохладный горный воздух афганской черной, как сажа, ночи.

Начальник разведвзвода Г. Нечаев

Обстрел 25-й начался в 00–45. Заставы сразу же были подняты по тревоге, – каждый четко знал своё место. Стоявший на боевом посту минометный расчет под командованием сержанта Геннадия Кравченко готовился к смене, – она по графику была в час ночи. Только духи этот график не соблюдали….

Стреляли из-за хребта, с Чарикарской долины, с 82-миллиметрового миномёта. Дежурный расчет, прибывший на смену, по вспышкам выстрелов в долине стал корректировать ответный огонь.

Гена Кравченко был опытным бойцом, – он не раз принимал участие в боевых операциях в составе разведгрупп, когда требовалось собрать информацию о передвижении караванов, в рейдах они брали в плен духов, приходилось бывать в разных передрягах. До дембеля оставалось меньше трёх месяцев, – он уже писал домой, что скоро приедет, жил ожиданием встречи с мамой, собирал фотографии для дембельского альбома…. Он умел дружить – его уважали за справедливость и надёжность.

Быстро сориентировавшись, он направил своих ребят к укрытию, на позиции остался заступивший на смену дежурный расчет.

Если есть что-нибудь чернее безлунной афганской ночи, то это только преисподняя, – в темноте не видно собственную вытянутую руку. Поэтому на заставах тропинки основных маршрутов с двух сторон выкладывали камнем и белили его известью, – не для красы, а чтобы в темноте хоть как-то ориентироваться.

Генка Кравченко бежал замыкающим, направляя своих бойцов. До укрытия добежали все, а ему оставался всего лишь один шаг, – он уже наклонился, вступая под низкий свод укрытия, когда сбоку и немного сзади от него разорвалась духовская мина. Роковая случайность – незастёгнутый бронежилет, – и осколок, ударившись об изнанку передней части броника, рикошетом попадает в брюшную полость. Последний шаг, сделанный по инерции, – и он рухнул на руки товарищей.

Четыре бесконечных часа казались вечностью, – с каждой минутой из Гены по капле, вместе с кровью уходила жизнь, – внутриполостное кровотечение невозможно остановить без операции. А вертушка могла прилететь только посветлу, это не раньше пяти часов утра… Советы медиков, передаваемые по рации, были скорее бесполезными, поскольку спасти положение не могли….

Он метался в горячечном бреду, пересохшими губами звал маму, потом затихал ненадолго, и только стонал…. А рядом, от бессилия стиснув зубы, сидели друзья, – всё, что они могли сделать, – это вколоть обезболивающее да смачивать его губы мокрым солдатским полотенцем, потому что давать ему пить было категорически нельзя, – об этом знали все….

Кто говорит, что на войне не плачут, тот ничего не знает о войне. Сухие, без слёз, горящие глаза, – это страшнее, чем текущие слёзы…. Режущая боль терзает и выжигает душу, которая исходит молчаливыми слезами. И оглушающе стучит в висках назойливый вопрос: почему? Почему он, а не я?..

Когда прилетела вертушка, Катька уже была на 25-й, как она там появилась, никто не понял, да и не до неё было….

В вертолёт Генку погрузили в бессознательном состоянии, а до госпиталя живым довезти его уже не успели…. Весть об этом на заставу пришла почти сразу же. Притихшая Катька, как-будто чувствуя свою какую-то вину, слонялась по заставе, с тоской заглядывая в потемневшие лица десантников.

На столе у ротного лежал чистый лист бумаги, он сел, взял ручку и долго смотрел на белое поле чистого листа, боясь к нему прикоснуться, как-будто, коснувшись его шершавой поверхности, откроет всему миру страшную тайну. С первой попытки он не решился, вышел из канцелярии и долго смотрел на вершину горы, где находилась 25-я застава. И ничто не говорило о разыгравшейся ночной трагедии. Ни яркое солнце, выжигающее глаза, ни редкие белые облака, проплывающие в сторону заснеженного Гиндукуша. И только Катька, внезапно появившаяся из промоины, бежавшая со стороны 25-й на базовую, вернула ротного к действительности. Он вошёл в канцелярию, сел за стол и начал быстро писать, так быстро, как будто боялся упустить что-то важное, какую-то важную деталь, без которой письмо-покаяние не получится таким, каким должно быть.

Уважаемая, нет, – «Дорогая Галина Николаевна, пишут Вам командир, и замполит роты, в которой служил Ваш сын, гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович. Выражаем Вам глубокое соболезнование, по поводу смерти Вашего сына.

Ваш сын, Галина Николаевна, погиб геройски, выполнив до конца свой воинский и интернациональный долг. За этот героический подвиг, прежде всего, мы обязаны Вам. Вы его воспитали настоящим человеком, человеком большого смысла и слова. Гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович, служил с честью и достоинством, как и подобает воину-десантнику. Минометный расчёт, командиром которого он был, всегда занимал первое место по боевым и учебным показателям, и он являлся лучшим командиром.

В ночь с 7 на 8 августа, при начавшемся миномётном обстреле, Ваш сын нёс службу на боевом посту. Первым заметил, откуда душманы ведут огонь, и доложил по команде.