Александр Александров - Дважды – не умирать Страница 5

Урманов механически повторял привычные движения, думая только об одном – скорее бы обратно в казарму. В тепло, в тепло – молила каждая клеточка его застывшего на морозе тела.

«Должно же это когда-нибудь кончиться! – думал Урманов, глядя на равнодушно сияющую с небес луну. – Не может же это длиться вечно. Скорей бы, скорей!» – Закончить упражнение! – разнеслось над площадкой. – На спортгородок бегом марш!

Каждое отделение в колонну по одному выдвинулось на заранее определенное место. Первое – на турники, второе – на брусья, третье – на шведскую стенку, четвертое – к ящикам с песком. Потом по очереди отделения менялись между собой местами, пока не проходили все точки.

Отделение Урманова начало с брусьев. По команде сержанта Бадмаева курсанты выстроились в затылок друг другу внутри снаряда, положив сверху руки на круглые железные трубы.

– Делай раз!

Курсанты, подпрыгнув, неподвижно застыли на вытянутых руках.

– Делай два!

Опустились вниз.

Выполнив упражнение несколько раз, Урманов почувствовал, что руки будто наливаются свинцом. Каждый подъем давался все труднее и труднее.

– Раз!.. Раз, я сказал! – жестко командует Бадмаев, видя, как двое из курсантов беспомощно барахтаются между брусьев, не в силах разогнуть занемевшие руки. – Все, все поднялись!

Урманов вместе с остальными висит на разогнутых руках и ждет, пока те двое смогут подняться. Руки подрагивают от напряжения, мышцы сводит судорогой. Все тело поламывает… Наконец отстающие поднимаются и выпрямляют руки.

– Два!

Все опускаются на согнутых руках.

– Раз!

Теперь уже трое не могут подняться.

– Ну!.. – Бадмаев жестко подталкивает одного из них. – Пошел! Пошел!.. Ждем, пока все поднимутся!

Двое поднялись. А третий, курсант Кузьмин, пыхтит, сучит ногами, пытается, но все бесполезно.

– Не м-могу… Товарищ с-сержант… – кривя лицо, обреченно роняет он.

– Можешь! – в голосе Бадмаева слышится металл.

– Не-е-ет… – жалобно стонет курсант.

Все остальные висят на окаменевших разогнутых руках и ждут. Кто-то не выдерживает…

– Ну, давай, Кузя, давай! Поднимайся!

– А-а-а-а! – с перекошенным ртом Кузьмин из последних сил делает рывок и встает на вытянутые руки.

– Два! – удовлетворенно командует, наконец, сержант и все отделение опускается вниз.

– Закончить упражнение!

Все облегченно вздыхают. Можно чуть-чуть передохнуть. Пока бежишь до следующего снаряда.

Следующий спортивный снаряд – шведская стенка. Упражнения для брюшного пресса. Держась за перекладину руками, надо поднимать и опускать под прямым углом вытянутые ноги. И опять…

– Делай раз! – ноги подняли.

– Делай два! – ноги опустили.

«Раз! Два!.. Раз! Два!»

И так – пока не прозвучит команда к перемене места.

Ящик с песком… На вытянутых руках он отжимается от груди вверх. Потом – назад. И опять вверх… Затем его переворачивают, берутся двумя руками за одну из ручек и тянут от пояса к подбородку. И снова вниз, и снова вверх… До дрожи в руках, до онемения, когда глаза застилает горячая пелена, а в ушах – тягучий нарастающий звон. И уже не чувствуется ни мороз, ни ветер, ни вообще ничего. Только тупая ноющая боль во всем теле и неодолимое желание побыстрее закончить все это, прекратить… Но до конца еще далеко. Впереди – турник…

– Строится рота! Становись!

Легкой рысцой курсанты возвращаются к казарме и по отделениям, в колонну по одному торопливо втягиваются в призывно манящий, клубящийся паром дверной проем. И в тот момент, когда измученный и продрогший курсант переходит, наконец, эту тонкую грань, между холодом и теплом, между темнотой и светом – восторгом, радостью и безграничным счастьем наполняется его душа. Закаменевшие от холода и непосильных нагрузок мышцы вдруг оживают, крепнут, наливаются силой, а в глазах появляется веселый, живой блеск и лихая молодецкая удаль.

Все позади… И сразу все забыто. Наверное, только так и можно выдержать этот неумолимый, безжалостный пресс, который давит на тебя с самого подъема и до команды отбой. Ежеминутно, ежечасно… Но здесь нет слабаков. Все курсанты попали сюда добровольно. И в любой момент можно уйти, написав рапорт. Только как ты потом посмотришь в глаза этим пацанам, которые за время учебы стали тебе почти братьями. Да и перед самим собой как оправдаться? Выхода нет. Надо терпеть…

Как под страшным давлением рыхлый графит превращается в крепчайший драгоценный алмаз, так и каждый из этих парней к концу обучения должен был превратиться в умелого, опытного воина. И по-другому сделать это было никак нельзя.

В учебном классе шел урок по тактико-специальной подготовке. Все как в обычной школе, только коротко стриженые ученики были в военной форме, а у доски, с указкой прохаживался молодой подтянутый офицер.

Для занятий по теории в учебном центре имелось несколько больших просторных помещений, с широкими окнами, с учебными пособиями и плакатами, висящими на стенах. Столы стояли в три ряда, за каждым – по два курсанта. Учебный час длился пятьдесят минут и десять – на перерыв. Даже звонок на перемену был как в обычной школе, чем вызывал у многих ностальгические воспоминания.

– Итак, основными задачами спецчастей внутренних войск являются… – диктовал старший лейтенант, важно прохаживаясь перед классной доской, снизу доверху расписанной мелом. – Охрана и оборона особо важных государственных объектов… Борьба с ДРГ противника…

– Разрешите вопрос? – подал голос с места курсант Листьев.

– Да.

– А что такое ДРГ?

– ДРГ, это сокращенно – диверсионно-разведывательная группа. Ясно?

– Так точно.

Курсанты, уткнувшись в тетради, сосредоточенно конспектировали. Урманов тоже писал вместе со всеми. Рядом с ним, за одним столом, шелестел страницами Кольцов.

Всего в обучающей программе курсантов было больше десятка предметов. Половина из них – теория, остальные – практика. В конце обучения предстояло сдать экзамены и зачеты. И от того, как сдашь, зависела последующая карьера. Если большинство оценок «отлично» – присваивается звание сержант. Если «хорошо» и «удовлетворительно» – младший сержант. Ну, а неудачникам светит только звание ефрейтор… По рассказам сержанта Мурыгина, чаще всего срезаются на огневой подготовке. Стрельнут не так, как надо – и привет.

Офицер закончил диктовать, курсанты отложили авторучки.

Урманов незаметно достал из тетради согнутый пополам листок. Это был самодельный календарь. Шесть больших квадратов, по тридцать клеточек в каждом. Пока только один из них был больше чем наполовину закрашен. Остальные пять – пустые… Урманов вздохнул.

«Когда же, наконец, я закрашу последнюю клетку в этом календаре? Неужели придет это время?»

Урманов взял авторучку и тщательно затушевал половину маленькой клетки в первом, почти закрашенном большом квадрате – сегодняшнюю половину дня.

«Ничего, вот так, день за днем и дождемся… Самое главное – зиму пережить. Эти ужасные морозы… А когда вот эти три больших квадрата будут закрашены – наступит тепло. А когда и вот этот – вообще, может, листья распустятся».

Урманов задумчиво улыбнулся, представив, какая на улице наступит благодать. Тогда и служить будет намного легче.

– Слышь, – толкнул он легонько в бок своего соседа. – А как то стихотворение называется, которое ты тогда перед отбоем читал?

– «Письмо к женщине», – чуть слышно прошептал Кольцов, не поворачивая головы. – Сергей Есенин… А что?

– Ничего, – шепнул в ответ Урманов. – В библиотеке книжку хочу взять.

Старший лейтенант оборвал свой монолог на полуслове и постучал указкой по столу.

– А ну-ка прекратили разговорчики!.. Или выведу сейчас обоих.

Курсанты тотчас притихли. Ведь если не дай бог, действительно выгонят из класса – наряд вне очереди обеспечен. А это никого не обрадует.

Урманов посмотрел в окно. На улице все так же падал снег. В медленном кружении белых хлопьев было что-то магическое, завораживающее. Вспомнилось, как в один из таких дней белковали они с дедом, в последнюю зиму перед армией.

Тихое серое утро… По засыпанной снегом лесной тропе они идут друг за другом: дед впереди, Сашка – сзади. Где-то рядом, потрескивая сухими обломанными веточками, носится востроухая черная лайка. Иногда она выбегает на тропу, стряхивает с себя белую снежную пыль, и часто поводя боками, преданно смотрит на людей. Из широко раскрытой пасти свисает кончик розового языка. При этом, кажется, будто она улыбается. «Ищи, Пальма, ищи!» – подзадоривает ее дед и собака, радостно поскуливая, бесстрашно ныряет в заснеженные заросли. Дед идет быстрым, энергичным шагом, чуть наклоняясь при ходьбе вперед. Сашка едва поспевает за ним. Старику недавно исполнилось семьдесят, но он еще даст фору любому молодому. Никогда в своей жизни он не курил, а выпивать начал только после пятидесяти. «Смотри, – дед останавливается и указывает внуку на странные отверстия в снегу. – Тетерки ночевали» Собака крутится тут же, встревожено нюхает воздух, машет из стороны в сторону хвостом. В низине, сквозь редеющие деревья, просматривается покрытая льдом лесная река. «По первому мосту пойдем, – продолжает дед, – Под Рябиновую гору… Где рыжики сейгод брали, помнишь?» Они спускаются к реке, по старому полуразрушенному мостику переходят на ту сторону. Кое-где в незамерзших еще проемах дымится быстрая вода. Востроухая лайка, неуклюже ступая по скользким оледеневшим бревнам, опасливо поджимает хвост. Весь прибрежный склон испещрен строчками горностаевых следов. В одном месте в направлении реки целину пересекает широкая взрытая полоса с двойным крупным следом внутри. Дед, лукаво прищурившись, интересуется у внука: «Ну-ко? Что за зверь?» Тот неуверенно пожимает плечами. «Выдра, – поясняет дед. – Вон, аккурат к полынье пошла… Тут у нее тропа. Капкан можно ставить» Собака, ткнувшись носом в след, без особого энтузиазма гавкает пару раз и убегает. Чего, мол, тут время терять, все уже остыло… Сразу за рекой начинается березняк, вперемешку с осинником. Чуть дальше угрюмой стеной чернеют высокие ели. Туда охотники и держат путь… Утро, уже давно перешло в день, но вокруг по-прежнему все серо. С неба падают крупные белые хлопья. Полное безветрие и тишина – абсолютная, космическая, до звона в ушах. Даже шагов не слышно – ноги местами почти по колено утопают в белом пушистом снегу. Только сердце «тук-тук», «тук-тук»… В ельнике идти легче, снег здесь не так глубок. Дед останавливается, стряхивает с плеч снежную кухту. Он в белом офицерском полушубке, серых катаных валенках, за спиной – двустволка. Где-то далеко раздается приглушенное: «Аф-аф!» Это подает голос четвероногая помощница. Сдвинув набок меховую шапку, дед снимает с руки рукавицу и прикладывает к уху оттопыренную ладонь. Узловатые пальцы подрагивают от напряжения. «Нашла! – азартно шепчет он, загоняя в патронник желтоватый латунный патрон. – Идем скорее» Лай становится все ближе, все яростнее. Вот уже видна мечущаяся под елками собака. Задрав морду к небу, она облаивает одну из вершин. Пар вырывается из открытой пасти. Но где же белка? Затаилась… Дед достает из рюкзака топор, подает его Сашке, чтобы тот постучал по стволу, а сам отступает назад и подносит к глазам маленький театральный бинокль, перетянутый по центру потертым ворсистым шнуром, наводит резкость. Сашка колотит обухом топора по стволу. Вспугнутая ударами белка перепрыгивает с ветки на ветку. Комья сбитого снега летят сверху, накрывая всех, кто внизу. «Ага, вот она где!» – дед поднимает к плечу ружье. Но стрелять не спешит, делая пару шагов вокруг ствола и становясь так, чтобы видна была только голова зверька. Это, чтобы шкурку не попортить – дробь все-таки… Взводит курок, долго выцеливает, потом жмет на спуск. Сухо щелкает выстрел. Дымчато-серый зверек падает в снег. Лайка подхватывает белку почти на лету… Острым, как бритва ножом, дед шкурает зверька, отдает тушку собаке. Та, усердно виляя хвостом, радостно принимает подарок. «Молодец, Пальма! Молодец… – дед треплет ее за загривок – Давай, еще ищи!» Они бредут дальше по седой от снега тайге и ждут, когда снова подаст голос собака… Некоторое время спустя опять раздается знакомый лай. Теперь уже дед стучит топором по столу, а Сашка целится из ружья. Выстрел… Вторая добыча в руках. Удачно складывается день, белки много и настроение у охотников соответствующее… Возле болотца, в ложбинке. Поднимается выводок рябчиков. Одна из птиц, прочертив дугу, скрывается в ельнике, неподалеку. Сашка подхватывает ружье и примеряется, с какой стороны лучше подойти. «Бесполезно, – говорит дед, – близко теперь уже не подпустит. А влет… Не трать зря патроны» Но Сашка упрямо крадется. Шаг, еще шаг…Рябчик с хлопаньем срывается с ветки. Вскинув ружье, Сашка через прицел провожает его. Птица вылетает в прогалок. «Бах!» – гремит выстрел и рябчик камнем падает вниз. «Хм… Стрело-о-ок! – одобрительно кивает дед, принимая добычу. – Ну, теперь не стыдно и в армию тебя отдавать».