Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 57

— Садись за стол! — повелительно крикнул мне сержант Андреев и, подав команду на выход, повел роту в казарму. Через несколько минут за мной прибежали.

— Иди, Максудов вызывает!

У входа в казарму стоял сержант Максудов и с ним несколько его земляков. Они повели меня за здание на разборки. Максудов угрожал, что меня посадит за то, что я поднял на него руку. Я молчал, понимая, что это провокация. За нами наблюдали, и если я ударил бы его первым, все подтвердили бы это. Чурки не трогали меня, потому что боялись. Не добившись того, чего хотели, разошлись. Пошел в казарму и я. Вскоре меня вызвал в канцелярию замполит роты, старший лейтенант Сиделев.

— Слышал, что ты кое с кем воюешь. Это хорошо, потому что кулаки иногда в жизни становятся самым надежным и убедительным средством в доказательстве справедливости. К сожалению, мы живем в таком обществе, где без этого аргумента пока еще не обойтись. Если тебе нужна какая помощь, скажи, и мы примем меры. Если справляешься пока сам, действуй в том же духе, только смотри — не перегни палку! Да, в свете твоих последних отношений со старичками мы с ротным решили отправить тебя на соревнования, на первенство авиации Тихоокеанского флота. Поедешь?

— Поеду.

На следующий день я трясся в дежурном автобусе до Шкотова, а оттуда на поезде до Владивостока. Удачно выступив на соревнованиях, был включен в сборную Тихоокеанского флота и продолжил тренировки в СК КТОФ. Прочитав в газете об очередном наборе в военные училища, пошел к старшему тренеру и попросил возвращения в часть для подготовки необходимых документов. Он очень пожалел, что в такой ответственный момент я вынужден был прекратить тренировки и уехать, но препятствовать этому не стал.

Когда вечером, вернувшись в свою часть, я зашел в казарму роты, меня увидел старший матрос Хайдаров. Он долго тряс мою руку, поздравляя с успехами на соревнованиях. И будто не было с его стороны подлости, унижений, высокомерия и хамства, ну настоящий друг.

Вскоре на комитете ВЛКСМ полка с меня было снято комсомольское взыскание — «Строгий выговор с занесением в учетную карточку за хулиганские действия по отношению к товарищам», объявленное мне за драку в техникуме. Я стал собирать документы для поступления в Новосибирское высшее военно-политическое общевойсковое училище. Там я попал в роту, где спорту уделялось достаточное внимание. Боксеры нашей роты, заняв 1-е место на первенстве училища, все годы учебы держали его за собой. В своем весе я был чемпионом училища подряд три года. Потом первый заполярный гарнизон, служба. Однажды случилось, что я один задержал троих гражданских хулиганов. Их долго потом приводили в чувство.

Меня вновь направили на соревнование и включили в сборную Ленинградского военного округа. Вернувшись в часть после соревнований, я, довольный достигнутой победой, сообщил об этом замполиту полка, майору Юрию Шевченко, на что он сказал мне:

— Лейтенант, мне офицеры-спортсмены в полку не нужны. Ты или спортом занимайся, или работой по своей должности. Понял?

Спорт пришлось бросить. К тому времени я уже определился в жизни, любил избранную профессию, видел результат своего труда и перспективу роста, стал мудрее и опытнее. Особо высоких спортивных результатов в своей жизни я не достиг, выполнив только норматив кандидата в мастера спорта, но моих достижений на ринге хватало, чтобы не быть униженным и оскорбленным и с честью выходить из той или иной щекотливой ситуации. Иногда победа в очередной драке достигалась только моральным превосходством над более крепким противником. Конечно, это превосходство достигалось упорным физическим трудом, тренировками, к которым приучил нас Сунгуров Владимир Иосифович, мой наставник и тренер. Глуп я был, когда после исключения из техникума решил стать «добрым и порядочным». Сложных ситуаций в жизни достаточно много, и их не избежать. Доброту каждый понимает по-своему. Многие лучше и доходчивее понимают удар по зубам, чем доброе слово.

После исключения из техникума вместе с обидой на несправедливое наказание у меня появилось желание доказать всем, что я не такой плохой, как думали обо мне, что зря не поверили и не помогли в том далеком 1972 году. И я все время стремился к выполнению поставленной перед собою задачи-максимум. Я понимал, что через несколько лет после исключения из техникума забудутся наши фамилии, если уже не забылись, но прошлое преследовало меня, жгло душу, заставляло искупать вину. Может, потому, что техникум обошелся без меня, он стал для меня особенно дорог. В каждый отпуск из военного училища, затем в период офицерской службы я в первую очередь обязательно приходил в стены своего учебного заведения, ходил по его этажам, заглядывал в аудитории, вдыхал запах юности и очень надеялся, что я когда-нибудь все-таки закончу его. Надеялся, что и преподаватели, которые знали меня раньше как хулигана, простят мне мои прегрешения и не будут судить строго за ошибку моей юности. Я много лет наблюдал за их поведением, отношением к себе. Сначала видел их удивленные и пренебрежительные взгляды, они словно говорили: «И кто тебе позволил стать курсантом военного училища, разве таким может быть вообще место там? Ну ладно, посмотрим, как долго ты там продержишься!» Прошло много лет после моего исключения, и те, кто клеймил меня позором, заговорили со мной уважительно, и я радовался этому, как пацан. Какими трудными оказались годы моего взросления, становления. Я словно отбыл тяжелый срок, хотя и не сидел в тюрьме и не был осужден советским законом. Это я себя осудил сам на такую многолетнюю внутридушевную моральную и физическую борьбу. Это были очень долгие и тяжелые годы искупления вины моей беспечной юности. Именно то наказание отрезвило меня и заставило задуматься о смысле жизни, своем месте в ней и отвело меня от более серьезных проступков, которые я мог еще совершить.

— Зачем тебе техникумовский диплом? Тебе что, специальность нужна? — удивленно спрашивали меня мои знакомые, когда я все-таки решил защитить диплом Абаканского политехнического техникума.

Конечно, имея дипломы об окончании высшего военного училища, военной академии, находясь на пенсии, я не мечтал и уж тем более не собирался быть техником-автомехаником. В жизни я уже выбрал свою единственную и дорогую для меня профессию: защищать Родину, и менять ее на другую не собирался. Но мне всегда мечталось о техникумовском дипломе. И в мае 1995 года я защитил диплом, получил заветные корочки. Я никогда до этого не видел, чтобы диплом об окончании учебного заведения был черным, но мне попался именно такой. Или времена изменились и теперь есть и такие, а может, он почернел от моих темных дел, которые я совершил в своей жизни, будучи его учащимся, не знаю. Но я был рад ему так, как будто бы, мечтая долгие годы о хорошей машине, наконец приобрел ее. С года поступления в техникум до его окончания прошло, вместо четырех, двадцать семь лет. Глядя иногда на свой орден, подполковничьи погоны, вспоминая события своей жизни, я сознаю, что все это я достиг «благодаря» тому приговору: «Именем Союза…». Хорошо это или плохо, я даже и не знаю. Как можно судить сейчас об этом, сравнивать эту жизнь с той, от которой ушел по воле случая, роковому стечению обстоятельств? Кем я мог вообще в жизни стать, если бы не случились те события, даже и представить себе не могу. Иногда думаю, что мог бы добиться гораздо большего, а иногда рад тому, что случилось и уже есть.

— Синельников, за роту головой ответишь! Ты слышишь меня?

Пот ручьем стекал из-под шлемофона. Треск рации и грубые слова командира бригады полковника Шатина. Напряжение нескольких дней боев, переживание за случившееся — все сплелось в какой-то тугой, рвущий нервы комок.

— Ты меня слышишь? Роту вывести в безопасное место! За каждого раненого ответишь лично! Понял? И, не дай бог, кто-нибудь погибнет! Батальон развернуть и направить в горы. Спасать пятую роту!

Через много лет, пройдя различные должностные ступени, я осознал меру высочайшей нравственной ответственности командира бригады в том бою, смог понять его настроение, когда за короткий отрезок времени нужно было спасти роту людей, которые как в воду канули. А тогда, прижавшись к окулярам прицела, я вертел башню БТРа в надежде что-то увидеть в темноте ночи и с остервенением шептал про себя: «Да пошел ты! Сам разберусь, что почем». Но не давал покоя вопрос: «Почему и как потерялась рота? Ведь все было правильно, и вдруг случилось такое!»

Очередной день боевой операции подходил к концу. Прочесывали кишлаки. День близился к закату солнца. В Афганистане становится темно безо всяких переходов. Солнце зашло за горизонт, и сразу темно, хоть глаз выколи. Нужно было уходить на ночлег в долину, но остался последний кишлак. На его окраине мы расстреляли и сожгли около десятка автобусов. Они горели, раскидывая по сторонам и высоко в небо миллионы светящихся искр. Зашел в один из автобусов: разорванные узлы с детской обувью, одеждой, коробки с дорогими магнитофонами.