Роберт Дейли - Сильные духом (в сокращении) Страница 7

— Теперь нога, — сказал врач. — Сломан здесь, в стопа, я думаю. Возможно, здесь тоже.

У раковины на кухне он смешал гипс с водой. Вернувшись к столу, он привел распухшие суставы в нужное положение и наложил гипс. Когда гипс схватился, доктор Блюм с Гликштейном перенесли укутанного в одеяла летчика в ближайшую спальню. Это была комната Рашели, но ничто не говорило о том, что здесь живет юная девушка.

Ей пришлось ждать за дверью, пока доктор Блюм и Пьер устраивали летчика на кровати. Когда дверь открылась, Рашель увидела, что летчик лежит в ее постели, на ее подушке. Но долго созерцать эту картину ей не дали — врач снова стал щупать больному пульс, загородив его от нее.

— Он скоро просыпается, я думаю, — сказал врач и объяснил Рашели, что ей надо делать.

— Если нужно, я могу здесь остаться, — предложил Пьер.

Молодой человек наедине с девушкой ночью в пустом доме? В 1944 году подобное считалось недопустимым, и все это знали. Об этом и речи быть не могло, и Блюм даже не удостоил парня ответом.

— Я мадам Ламброн присылать, — сказал он, имея в виду местную акушерку. Правда, сегодня она принимала роды на одной из окрестных ферм, поэтому врач добавил: — Если я ее находить. Вы со мной идти. Моя жена хороший суп варить, — сказал он Пьеру и, пожелав Рашели спокойной ночи, направился к выходу.

Девушка попрощалась с обоими за руку и закрыла за ними дверь. Потом она пошла на кухню и заварила травяной чай, чтобы, когда летчик проснется, оставалось только его разогреть. У нее вдруг поднялось настроение. Она в доме не одна, и ей есть о ком заботиться, есть чем заняться, чтобы отвлечься от тревожных мыслей о пасторе Фавере. Ей и в голову не приходило, что, ухаживая за летчиком, она рискует жизнью. Ее жизнь была под угрозой уже оттого, что она была еврейкой.

Гликштейн сидел за столом с доктором Блюмом и его женой. Мадам Блюм говорила по-французски гораздо лучше мужа, поэтому Пьер дождался ужина, чтобы задать мучивший его вопрос.

— Расскажите, что случилось с пастором, — попросил он.

Мадам Блюм слышала, что за пастором приехали из самого Лиона. Главным был французский комиссар полиции Робер Шапотель. Он и его люди забрали также директора школы и помощника пастора и увезли всех троих на грузовике. Мадам Фавер отослала детей к Жизели Анрио, жене помощника пастора, а сама отправилась вслед за арестованными в Лион. По слухам, их повезли в Ле-Верне, самый страшный концентрационный лагерь на территории Франции.

Глава четвертая

Чай был готов, суп сварен. Теперь она могла удовлетворить свое любопытство. Рашель вернулась в гостиную и при свете камина обыскала карманы кожаной куртки и летного костюма. Найдя бумажник, заглянула вовнутрь. Ей было стыдно, и к тому же она боялась, что придет мадам Ламброн и застанет ее за этим неблаговидным занятием.

Летчика звали Дэвид Р. Гэннон, он имел звание второго лейтенанта ВВС США и был на два года старше ее. Страх быть пойманной с поличным пересилил, и она быстро сунула удостоверение личности обратно в бумажник, а бумажник убрала в испачканный кровью карман летного костюма.

Немного успокоившись, она изучила содержимое аварийного комплекта. В неприкосновенный запас летчика входила плитка шоколада. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки.

Что такое шоколад, в здешних местах давно забыли. Рашель держала драгоценную плитку и не могла оторвать от нее глаз. Конечно же, летчик ее простит, если она отломит маленький кусочек. Она долго боролась с собой, но в конце концов устояла перед соблазном и положила шоколад на место. Гордая собственной добродетельностью, Рашель решила выстирать летный костюм и белье Дэвида Гэннона. Но, собирая одежду, она опять нащупала в кармане бумажник.

Кроме удостоверения личности, в бумажнике лежало несколько фотографий. На одной Дэвид Гэннон в военной форме был запечатлен с семьей. На второй Дэвид широко улыбался, сидя в кабине самолета. На третьей фотографии с ним была девушка, на вид примерно ее ровесница. Его подружка, решила Рашель, но не нашла в ней ничего особенного.

Когда она раскрыла бумажник, чтобы положить обратно деньги, из него выпал конверт. Он был помятый, видимо, Дэвид не раз перечитывал письмо. Читать чужие письма — страшный грех. Но Рашель ничего не могла с собой поделать. Письмо начиналось с «Дорогой Дейви», а в конце стояло: «Целую. Твоя Нэнси». Тем не менее оно показалось ей не слишком теплым. Герой-летчик, безусловно, заслуживал большего.

Согрешив в одном, можно уже не останавливаться — Рашель достала шоколадку и целиком запихнула ее в рот. Шоколад таял на языке, и она наслаждалась давно забытым вкусом.

За преступлением последовало раскаяние, и, чтобы хоть немного искупить свою вину, она решила все-таки привести в порядок одежду американца. Рашель отнесла вещи на кухню. Сначала она оттерла губкой кровь с кожаной куртки, а потом выстирала носки, белье и летный костюм. Развешивая их около печки, она тихонько напевала.

Потом она разогрела травяной чай, наполнила большую чашку и отнесла ее в свою спальню. Лицо летчика немного порозовело, дыхание было ровным. Нет, он не прекрасный принц, а скорее спящий красавец. Может, наклониться и разбудить его поцелуем? Дурацкая идея. Рашель невольно улыбнулась.

И все-таки ей хотелось, чтобы он побыстрее очнулся. Она села возле кровати с книгой, но мысли о пасторе мешали ей сосредоточиться. Фавер не совершил никакого преступления, и он не еврей, успокаивала себя девушка, его наверняка отпустят. В конце концов, он будет иметь дело с французами, а не с немцами из гестапо.

Рашель, должно быть, задремала, потому что ее разбудили стоны летчика. Дэвид Гэннон ворочался в постели и бредил — ему казалось, что он ведет воздушный бой.

Она прижала его голову к своей груди.

— Тише… — шепнула она ему на ухо. — Вам ничего не угрожает. Успокойтесь.

Девушка укачивала его, пока он не перестал метаться. Тогда она поднесла к его губам чашку с чаем:

— Попейте.

Летчик открыл глаза, посмотрел на нее невидящим взглядом и начал пить. Она заставила его выпить все до капли.

— Мне холодно, — пробормотал он и опять уснул.

Утром пришел доктор Блюм.

— Я его осматривать, — сказал врач и выставил Рашель из комнаты.

Он пробыл с раненым минут десять, а девушка ждала в коридоре. Когда дверь открылась, Рашель через плечо доктора взглянула на Дэвида.

— Как он?

— Температура нет. Давление стал выше. Хорошо.

Блюм вышел в коридор.

— Мадам Ламброн в город еще не возвращаться, — сказал он, натягивая галоши.

— Вам незачем ее присылать. Я и одна справлюсь.

Ей хотелось самой ухаживать за летчиком, и, провожая врача до двери, она придумала причину:

— Чем меньше людей знают, что он здесь, тем лучше.

Доктор Блюм внимательно посмотрел на девушку:

— Кому вы говорить про этот летчик?

— Никому, — ответила Рашель.

— Хорошо. Так продолжать. Я завтра приходить. — Уже открыв дверь, он добавил: — Если кто-то спрашивать, я здесь не был. Кто зашить раны — это не я.

Вернувшись в свою комнату, она задумчиво посмотрела на Дэвида Гэннона. Ей казалось, что в этом доме они, как в коконе, отгорожены от мира и защищены от любой опасности. Но в 1944 году в Европе не существовало таких коконов.

Вдруг раздался громкий стук, и в голове у нее тут же возникло одно-единственное слово: гестапо. Потом чей-то голос спросил — слава богу, по-французски, а не по-немецки: «Есть тут кто-нибудь? Можно войти?»

Пьер Гликштейн с мешком за спиной вошел и стал топать ногами, отряхивая снег с ботинок.

— Я принес вам немного еды. — Он протянул ей мешок.

Рашель положила его на стул позади себя.

— Как раненый?

— Хорошо. Сколько человек про него знают?

— Его самолет разбился рядом с фермой, на которой я живу. Так что мой хозяин знает. Возможно, и его жена тоже.

Занятая своими мыслями, Рашель без всякого интереса посмотрела на мешок.

— Я принес вам продукты. Здесь яйца, масло, сыр, молоко и кролик.

Услышав про кролика, она должна была улыбнуться, но не улыбнулась.

— Я подумал, вам ведь нужно его чем-то кормить.

— Спасибо. — Ей стало стыдно, что она была так нелюбезна с ним. — Не желаете зайти?

Они вошли в гостиную и встали у камина.

— Между прочим, меня зовут Анри Прюдом.

— А меня Сильви…

— Я знаю. Вы уже говорили.

Только теперь она поняла, что он проявляет к ней особый интерес. Удивительно, как она раньше этого не заметила. И еду он принес не потому, что заботился о раненом летчике. Ей было лестно, но в ее жизни и так хватало сложностей.

— Он все еще без сознания? — спросил Гликштейн.

— Да. Недавно заходил врач. Сказал, что все в порядке.

— Хорошо. Но если он у вас останется, ему понадобятся удостоверение личности и продовольственные карточки.