Богдан Сушинский - Граница безмолвия Страница 7

Вадим ошарашенно взглянул на ефрейтора, но тот спокойно выдержал его взгляд, и на скуластом, всеми ветрами полярными продубленном лице его заиграла воинственная ухмылка. Подобную ухмылку, этот откровенно ордынский оскал, старшина видел разве что в фильмах о монгольской орде, на лицах артистов, пребывавших в образах то ли самого Чингисхана, то ли кого-то из его полководцев.

«А ведь он ненавидит нас обоих, — мысленно молвил себе старшина. — Скорее даже презирает нас, как способен презирать потомок хана, помнящего о том, что его предки триста лет правили на твоей земле. Стоп-стоп, поумерь фантазию», — тотчас же осадил он себя.

— Где-то там, на Днестре, ты, кажется, и родился, старшина? — Этот вопрос начзаставы задал специально для того, чтобы не допустить «нагнетания» бессмысленной полемики между подчиненными. Хотя упрямство тунгуса сразу же заставило его по-иному взглянуть на этого нацмена.

— Неподалеку от Днестра, на Подолии, на речке Кодыме. Есть там Богом избранный городок, который, по названию речушки, тоже называется… Кодыма.

— Кодыма, говоришь? Не слыхал. Не доводилось. Красиво там, наверное. Юг все-таки, — мечтательно произнес старший лейтенант. — Травы много, зелени… Затосковал я что-то, старшина, по траве, по лесу.

— У нас — да, красиво. Еще бы! Холмы Подолии, прекрасные луговые долины, небольшие, с выжженными причерноморскими степями граничащие, леса… Удивительной красоты земля. Закончу службу — обязательно вернусь в эти края. Вас, понятное дело, приглашу.

— Как только речь зашла о родных краях — во как заговорил! — улыбнулся офицер. — Почти стихами.

— О тех краях иначе нельзя. Дом моей бабушки, по матери, стоял как раз на одном из истоков речки. В нем я родился и в нем же прожил первые десять лет — отец с матерью лишь изредка наведывались в него, поскольку отца почему-то без конца перебрасывали с заставы на заставу. Помню, всякий раз, когда речка разливалась, я мечтал сесть на лодку, чтобы доплыть на ней до Южного Буга, который впадал в море. Когда я появился на свет, отец командовал ближайшей приднестровской заставой, на границе с Румынией. Теперь, конечно, граница уже проходит далеко от тех мест, по Пруту…

— Только слишком уж неспокойная она нынче, — заметил командир заставы.

— Вы так считаете?

— При чем тут я, старшина?! Тоже мне стратега нашел! Но что ситуация на западной границе, прямо скажем, предвоенная — понятно было даже из тех сообщений, которые мы получали, еще когда рация оставалась в строю.

— Так и сказано было, что «предвоенная».

— Сказано — не сказано, в все понятно: предвоенная. Именно в таком раскладе и следует оценивать ситуацию, старшина, чего уж тут…

6

Двухместный самолетик, доставивший на полуостров барона фон Готтенберга, прибыл с тем небольшим опозданием, которое способен был понять и простить даже придирчиво педантичный вице-адмирал фон Штинген. Получив по телефону сообщение о его прилете, Штинген пожалел о том, что с галереи своей сторожевой башни не мог видеть посадочной полосы местного аэродромчика, однако в кабинет вернулся, только когда адъютант звонким, почти мальчишеским голосом доложил, что оберштурмбаннфюрер прибыл и просит принять его.

Впрочем, «просит принять его» — оказалось чистой условностью. Этот рослый детина в черной кожаной куртке без каких-либо знаков различия вошел в кабинет командующего Стратегическими северными силами, словно в казарму вверенных ему «фридентальцев», и осмотрелся в ней с видом фельдфебеля, твердо решившего разобраться со своими подчиненными, чтобы раз и навсегда приучить их к порядку.

— Вам известно, господин вице-адмирал, что я прибыл сюда по личному приказу фюрера, — хриплым басом пробубнил он, стоя посреди кабинета с широко растопыренными локтями, в такой позе, словно ожидал, что со всех закутков этого замка на него вот-вот ринутся заговорщики. — Как известно и то, с каким заданием я прибыл.

— Фюрер действительно называл ваше имя, — с предельной небрежностью произнес Штинген, усаживаясь в одно из двух кресел, стоящих у камина, и жестом указывая оберштурмбаннфюреру на второе. На стоявшем между ними столике уже красовалась бутылка коньяку из французских запасов адмирала, а еще через минуту появился адъютант с двумя дымящимися чашками кофе. — А что касается задания, то вам известно, что операция «Полярный бастион» будет проводиться Северными силами и проходить под моим командованием. И что группа «Викинг», командование над которой вы завтра примете, является всего лишь одним из небольших подразделений этих сил, — окончательно сбил с него спесь вице-адмирал.

— Мне было сказано, что общее командование операцией осуществляете вы, — признал фон Готтенберг. — Что же касается Стратегических северных сил…

— …В штабе которых вы сейчас находитесь, барон.

— …То о них я слышу впервые.

— Мы не та организация, уведомлять о которой следует красочными вывесками, — холодно заметил фон Штинген. — И мой прием был бы куда сдержаннее, если бы не одно обстоятельство из нашего с вами общего прошлого, барон. Именно нашего с вами.

— Начало интригующее, — удивленно взглянул на него обер-штурмбаннфюрер.

Вице-адмирал наполнил коньяком небольшие, только вчера извлеченные из походного чемоданчика серебряные рюмочки и, подняв одну из них, произнес:

— За непотопляемый флагман германской морской разведки крейсер «Комет»!

— Простите? — напряженно поморщился оберштурмбаннфюрер.

— За победу наших войск и за тех, кто содействовал этой победе, находясь в суровой полярной экспедиции на вспомогательном крейсере «Комет». Лучшем крейсере германского флота.

— Том самом, который чуть более года назад прибыл в советский порт Архангельск под русским названием «Семен Дежнев»? — поползли вверх брови барона.

— А затем представал в русских портах и перед капитанами русских судов под названием то «Дунай», то «Донау» и «Доон», а в конечном итоге появился у берегов Южного Сахалина под японским флагом и под претензионным японским названием «Токио Мару»[14]. Оставаясь при этом все тем же быстроходным германским рейдером «Комет», принадлежавшим компании «Северо-Германский Ллойд».

— Хотите сказать, что вы тоже были на его борту? — не скрывал своего удивления Готтёнберг.

— Но, как и все остальные, под чужим именем. Погоны контр-адмирала мне тоже пришлось снять, поскольку по судовой роли я был всего лишь одним из помощников командира крейсера, в чине корветтен-капитана[15], правда, отвечавшим за безопасность его команды, группы ученых и пассажиров, цель появления которых на борту «Комета» была известна только командиру.

— Это меняет дело, — едва заметно улыбнулся оберштурмбанн-фюрер. — Кстати, теперь я стал припоминать вас.

— Стоит ли удивляться? Все-таки 270 членов экипажа, плюс группа исследователей и разведывательно-диверсионная группа.

— При том, что общение между командой и членами этих групп категорически не поощрялось.

— Кажется, вы были в составе той группы, которую мы высадили возле архипелага Северная Земля? Ошибаюсь?

— Все верно, — признал барон. — Ночью, в районе полуострова Таймыр, крейсеру удалось немного отстать от русского ледокола и спустить на воду две надувные шлюпки с четырьмя десантниками в каждой.

— Помню, помню…

— Так вот, старшим этой группы был я. Мы тогда едва не оказались в ледовом плену, однако все обошлось. Через полчаса нас подобрала германская субмарина, доставившая группу в один из фьордов архипелага, где мы создавали тогда секретную базу и метеостанцию [16]. Вы же, конечно, дошли до японских берегов.

— Но, признаюсь, тогда мне и в голову не могло прийти, что приказ гросс-адмирала Редера о назначении на борт «Комета» только потому и последовал, что меня готовили к должности командующего Стратегическими северными силами.

— Уверены, что планы Редера заходили столь далеко?

— Судя по всему, да. Если говорить честно, я был недоволен этим рейдом. Не было в нем настоящей диверсионно-пиратской авантюры.

— Прекрасно сказано: «диверсионно-пиратской»!

— Мы спокойно могли захватить сопровождавший нас русский ледокол, получше вооружить его, а затем, присоединив к себе пару германских субмарин из «Норвежской стаи», потопить все русские суда, которые могли оказаться на нашем пути от Архангельска до Камчатки, атаковав при этом все североморские порты.

— Но это уже стало бы началом войны, — деликатно напомнил командующему оберштурмбаннфюрер.

— Ну и черт с ним! Потери русских вполне можно было бы списать на действие англо-американского флота. Тем более, что Кремлю невыгодно было бы раскрывать свое причастие к авантюре с «Кометом». Кстати, наши гидросамолеты были оснащены специальными приспособлениями для обрыва корабельных антенн, лишающих их связи со своими базами еще до нападения германских судов. Причем для безопасности их облёта на фюзеляжах и крыльях этих «бакланов» были нарисованы красные звезды.