Гюнтер Бломертц - Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945 Страница 8

В этот момент из-под моей машины что-то выскользнуло. Вдруг передо мной выросла зеленая стена, и я инстинктивно рванул штурвал на себя. Стрелка высотомера скакнула вверх, скорость заметно упала. Я нажал на газ, даже не понимая, перевернулась моя машина или поднималась вертикально вверх. В следующее мгновение стало светлее – солнце светило с запада, а клочковатая вата лежала подо мной.

Выровняв самолет, я стал вызывать по рации своих товарищей, но не получил никакого ответа. Вместо этого наземная станция сообщила: «Все аэродромы в тумане. Аббевилль: толщина слоя тумана тридцать метров. В случае экстренной необходимости прыгайте!» Я долетел по компасу и секундомеру до устья Соммы. Времени у меня было совсем мало, потому что топлива в баке оставалось минут на десять.

Наземная станция снова вызвала меня.

– Ты прямо над нами. Попытаешься сесть?

– Постараюсь, – ответил я. Шпиль аббевилльской церкви внизу проткнул белую пену. – Я приближаюсь к шпилю церкви и буду держаться прямо над полосой тумана. Когда услышите звук мотора с южной стороны, вызовите меня!

Я летел так низко, что едва не задел флюгер на башенке. Колеса шасси пропороли вату. Мой самолет приближался к краю поля аэродрома на скорости двести километров в час. Я все больше сбрасывал газ, но стрелка застыла на отметке сто девяносто.

– Ты летишь прямо на нас, – послышался голос в наушниках. – Сбрось скорость.

Я дернул рычаг до отказа и осторожно потянул штурвал на себя. Мой взгляд прилип к краю туманной толщи, высотомеру и вариометру: машину нужно было точно положить на «горизонт», скорость не должна была упасть ниже ста восьмидесяти. Вариометр показывал, что самолет снижался примерно на метр в секунду. Я парил в воздухе. Это длилось, как мне показалось, вечность, хотя прошло всего несколько мгновений. Вокруг не было никакого движения. Неподвижный, мертвый пар свинцового цвета окутал меня, и только приборы показывали, что я еще не приземлился. Я боялся промахнуться мимо поля и врезаться в один из ангаров. Но еще ужаснее было то, что мне казалось, будто земли подо мной вообще нет.

Я уже собирался нажать на газ и снова взлететь, как шасси вдруг обо что-то ударилось. Когда я стал тормозить, передо мной появился ангар. Он мчался мне навстречу сквозь туман, а механики бросились от меня врассыпную. Я изо всех сил нажал на тормоза. Самолет застонал, нырнул вперед почти до земли, но не перевернулся.

Мой истребитель замер в нескольких шагах от ангара. Его колеса и тормоза дымились. Я не успел заглушить мотор. Он заглох сам. Бензина в баке не осталось ни капли.

Ночные часовые на другом конце земли сменились и могли теперь немного поспать перед завтрашними боями, а в Европе для солдат наступал вечер, и люди в городах ждали бомбардировок. Мы ожидали возвращения нашего товарища – суеверного парня, никогда не вылетавшего без своего кусочка дерева. Несмотря на традиционное троекратное постукивание по нему, он в то утро совершил аварийную посадку из-за неполадок в моторе и сообщил по рации, что вернется до того, как стемнеет. Туман рассеялся так же внезапно, как опустился, и по нашим расчетам парень должен был давно приземлиться у нас. А теперь, когда аэродром постепенно окутывали сумерки, все цвета тускнели, очертания предметов становились размытыми и превращались в серую массу, он наверняка сбился с пути. Единственное, что связывало его с нами, это радиоволны. С их помощью пилот мог советоваться и спрашивать, не слышим ли мы звук двигателя его самолета. В ответ мы говорили, чтобы он летел по квадрату, постоянно увеличивая площадь, и таким образом ему рано или поздно удастся приблизиться к нам.

Минут через пять издалека до нас донесся гул мотора, сначала тихий, потом громче, постепенно он опять стал стихать. Летчику сказали, чтобы он взял влево. Держась этого направления, он, наконец, приблизился к аэродрому и увидел наши сигналы. Сигнальные и цветные ракеты без перерыва взлетали в воздух. Пожарная машина и машина «Скорой помощи» стояли готовые помчаться к месту падения, если произойдет несчастный случай. Повсюду горели белые и красные огни, чтобы помочь летчику совершить посадку в сложных условиях.

Самолет пролетел всего в нескольких футах[5] над нашими головами, ударился о землю, перевернулся и вспыхнул.

Когда через несколько секунд мы стояли вокруг груды металлолома, нам казалось, что спасать здесь уже некого. Топливный бак был пробит, и машина лежала в полыхающей луже бензина. Пожарные боролись изо всех сил, но никак не могли побороть пламя.

– Он еще жив! – крикнул кто-то.

Его слова достигли цели, в этот миг до нас донесся ужасный вопль нашего попавшего в ловушку товарища, приглушенный закрытым колпаком кабины и тонущий в треске пламени.

Человек горел на наших глазах! Время от времени мы могли разглядеть, как обреченный летчик корчился и бился в конвульсиях, молотя кулаками по твердым стенам своей стеклянной клетки. С каждой секундой пламя все сильнее окутывало его.

– Неужели никто ему не поможет? – крикнул командир пожарных. Его отчаянный крик заставил вдруг всех нас понять, что облегчить пытку нашего товарища мог только меткий стрелок. Одного пистолетного выстрела было бы достаточно.

Но потом нас вдруг охватил ужас при мысли, что можно не попасть в несчастного сразу, не говоря о том, что такой поступок военный суд никогда не оправдал бы. К тому же разве могла наша совесть позволить нам положить конец страданиям товарища? Тем временем горящий человек все еще кричал и корчился. Несколько стоящих рядом отвернулись, чтобы не видеть ужасное зрелище.

В это мгновение Ульрих бросился к пламени, выхватил свой пистолет и прицелился в голову несчастному.

– Стой! – крикнул ему офицер. – Не стрелять! Ты не понимаешь, что творишь!

Ульрих резко повернулся к нему, кто-то стоявший рядом схватил его за руку.

– Ты же не знаешь, что бывает после смерти!

– Уж точно не страшнее того, что творится сейчас! – крикнул в ответ Ульрих так громко, что его услышали все, и сбросил схватившую его руку. В следующую минуту прогремел выстрел.

Во время нашего скорбного возвращения в казармы мы заметили, что у Ульриха обгорели волосы. Так близко ему пришлось стоять к пламени, чтобы не промахнуться мимо головы товарища.

Стремясь забыть весь этот ужас, мы напились. Сегодня был день крайностей. Би-би-си стонала час за часом, но никто не обращал на это никакого внимания. Все страшно шумели. Причем громче всех орал Ульрих. Он хохотал, танцевал или с безучастным видом лежал в кресле. Мы хотели забыть, просто забыть.

Пьяные летчики разбрелись по своим казармам или повалились, храпя, на диванные подушки. В приемнике монотонно жужжал какой-то вялый джаз, который передавала Би-би-си.

Глава 6

– Это новенький! – крикнул мне механик.

С вновь прибывшим пилотом мы были едва знакомы. Сейчас он с ревом пролетел над нашими головами, покачивая крыльями в честь своей первой победы в воздушном бою.

– Как его зовут?

– Георг, – ответил механик и неслышно удалился.

Вскоре Георг вылез из кабины своей машины. Его молодое лицо раскраснелось в пылу битвы, а взгляд метался с одного предмета на другой. Когда парень начал докладывать, стало ясно, что ему было очень трудно говорить нормальным голосом, сохраняя самообладание. Потом он рассказал собравшимся вокруг летчикам о своей схватке, отчаянно жестикулируя, чтобы картина боя получилась как можно красочнее. Георг даже смог описать плачевное состояние сбитого им вражеского самолета.

Когда его возбуждение немного утихло, он вернулся в мыслях к своим тайным желаниям, о которых стеснялся говорить. Я не стал осуждать парня, потому что легко мог угадать их. Во-первых, Георг был уверен, что Kommandeur наденет ему на грудь Железный крест. Возможно, это ускорит продвижение по службе, если он будет продолжать в том же духе. Ведь нельзя исключать возможность отличиться еще больше. Потом ему могли предоставить отпуск. Конечно, сразу после присвоения очередного звания. Он не хотел приезжать домой, пока это не случится!

Наблюдая за Георгом, я не сомневался, что мои предположения были верными. Кто мог осуждать вчерашнего курсанта за то, что он считает часы до получения награды; что он готов отдать все за то, чтобы окружающие оценили его отвагу; за внешнее признание его личной храбрости, свидетельствующее о приобщении новичка к боевому братству и приносящее славу и уважение. Я не мог избавиться от мыслей о десятках тысяч таких же курсантов всех национальностей, воевавших друг с другом или ждавших, когда им представится шанс вступить в схватку, выступить на защиту своих родных и стать рыцарем этого доблестного ордена. Совсем зеленые ребята мало чем отличались друг от друга и составляли международную касту людей с единым образом мышления и такими же едиными целями – касту неисправимых идеалистов, с огромной требовательностью относившихся к внутренней дисциплине и внешнему проявлению самоконтроля. Убежденные в правоте всего, что они защищали, отважные, готовые к самопожертвованию бойцы, они являлись офицерами будущего, которым было суждено занять наиболее ответственные, часто самые высокие посты в обществе. Их путь был прямым, не признающим никаких компромиссов. Именно этим они отличались от остальных.