Валерий Горбань - Мы придем на могилы братишек Страница 8

— Ты о чем? Мои все на месте.

— Э-э-э, командир называется… А трое, которых ты мне в тыл посылал? Или это не твои, забрели откуда-то?

— Кто? — Шопен обводит взглядом братишек-командиров.

Снова рация заговорила:

— Лейтенант Горяченко Николай Иванович… Храбрый был лейтенант, уважаю. Так, — шелест в рации, — рядовой Тюрин…

Грохот возле стола: командир бамовцев, побледнев, вскочил, стул уронил.

— Седьмой пост! Угловой. Как же они так?! Куда их понесло? Колька, вот пацан, а!

— Где они? — Шопен продолжает разговор так, будто речь идет о вещах вполне заурядных.

— Да тут, недалеко. Дачный поселок знаешь. Угловой домик, прямо на повороте, зелененький такой…

— А чего это ты так раздобрился?

— Хорошо умирали твои ребята. Похорони, как следует. Ну, до следующей встречи. — Голос в рации был полон ненависти и яду. — Только долго их не оставляй, тепло. Пока бояться будешь, протухнут.

На Грозный накатывался рассвет. Багровые отсветы пожарищ как-то незаметно заместились пурпурными всполохами зари. А затем, потянутая дымкой голубизна поглотила на небосклоне все остальные краски.

Комендант, все командиры подразделений и старшие офицеры собрались у большого стола с картой местности. У двоих перевязаны головы. Один нянчит подвешенную на перевязи руку, его лицо покрыто испариной и время от времени искажается от дергающей боли в раненом плече.

Комендант, в очередной раз пробежавшись карандашом по карте, говорит задумчиво:

— Непонятно, чего их туда занесло. Ну, хорошо, решили в тыл боевикам зайти. Но те в основном в полосе от дороги до Сунжи ошивались. А шлепать еще чуть не километр, через зеленку, через просеку…

— Вот-вот, — кивает головой Шопен, — Пастор говорит, что от того момента, когда ребята еще с поста стреляли, до непонятной суеты в зеленке минут пять прошло, ну максимум — десять. Не успели бы они так далеко забраться.

— Рупь за сто: их в этот домик специально перетащили. Какую-то подлянку готовят. Кто этот район знает? — Серега обвел товарищей вопросительным взглядом.

— А может, в самом деле решили уважение проявить?. - один из помощников коменданта, тот что с раненой рукой, подошел поближе к столу.

— От них дождешься!

Комендант снова к карте склонился.

— Если бы ребят убили и оставили возле кочегарки, то духам не было бы смысла нас в «зеленку» выманивать. Тут под прикрытием комендатуры можно одним взводом управиться. А вот в дачный поселок так просто не выйдешь. Со всех сторон лес настоящий. Целый полк растянуть можно. И на стрельбу друг по другу спровоцировать.

— Эт-то трюк известный, с ним мы управляться умеем… тянет один из офицеров. — Душман прав. Какую-то новую подлянку надо ждать.

— Пионер, бери машину, группу прикрытия, гони за Даудом и его ребятами, — говорит Шопен одному из своих офицеров, — найди их хоть из-под земли. Пусть он всем любопытным скажет, что его на другой конец города вызывают. Куда-нибудь на Старые Промысла. Понял?

— Ясно.

— В нашу комендатуру провезете скрытно. Боевики не должны знать, что они здесь.

Комендант подтверждающе головой кивает.

Офицер-омоновец быстро выходит на улицу и слышно, как он зовет водителя машины и кого-то из бойцов.

— Кто такой? — спрашивает Серега.

— Дауд?… Чеченский ОМОН.

— На хрена он тут нужен? Ты что, с чехами в «зеленку» собрался? Тогда я — пас. Они нас проведут…как Иван Сусанин.

— Дауд здесь, в Ленинском РОВД начальником розыска был. Давил бандоту, как положено. А когда Дудаев стал из уголовщины личную гвардию набирать, они с Даудом в числе первых посчитались. Сына убили. Жена и дочка у друзей с ручным пулеметом в обнимку ночевали, пока он их не сумел в родовое село отправить. Сам он дудаевцами заочно к смерти приговорен. И вся команда у него такая же. Так что эти…чехи… понадежней нас с тобой будут. Их только придерживать надо. Горячие очень.

— Ну смотри… — в голосе Сергея оставалось сомнение.

Через час собрались в новом составе. Худощавый, порывистый, с небольшой черной бородкой, весь обвешанный оружием Дауд увлеченно рассказывает, по карте карандашом черкая:

— Правильно понимаешь. Тут очень хитрое место. Они знают, мы знаем. А из федералов никто не знает. И на картах ваших ничего нет. Тут дренаж мощный. Во-от такие трубы бетонные (показал руками полный обхват, аж на цыпочки привстал). Целые тоннели. И выходят колодцами: вот здесь, здесь и здесь. Они запустят вас. Потом спереди стрелять начнут. Вам придется здесь залечь, на насыпи. И будете к колодцам спиной. Расстреляют вас, как в тире, и уйдут спокойно.

— Вот он почему вдруг вздумал о наших позаботиться, — зло улыбается Шопен.

— Это Ильяс-то? Который тут у вас в районе орудует? Этот позаботится! (Серега довольно головой кивает: вот, мол, я же говорил) Он вообще никого, кроме своих, за людей не считает. Да и с теми себя, как князь, держит. Так что это все — разговоры. Видно, хорошо вы их потрепали. Им теперь с вас надо много крови взять. Иначе Ильяс у своих уважение потеряет. И власть.

— Ну и что делать будем, брат?

— Идите, как будто поверили им. Не совсем, но поверили. Прикрытие возьмите. Осторожность покажите. А мы в трубы пойдем.

— Как же в них драться? Там и стрелять нельзя, сплошные рикошеты будут…

— Зачем стрелять? Ты помнишь, как мы зимой таджикский батальон из комплекса ПТУ выбивали?

— Все равно риск большой. И дачный поселок, и «зеленка» — рай для снайперов. Потери будут почти наверняка, даже при самом удачном раскладе. Стоит ли живых ребят терять, за тех, кому уже все равно… Вот вопросец-то! — Голос коменданта глух и горек. Что ни говори, а окончательное решение — за ним. Тяжкая ответственность.

— Шопен, а тебе я вообще приказывать не могу. Закончилась ваша командировка. Все. Нет вас здесь… В общем так, мужики: пусть каждый еще раз подумает и окончательно решит. Двадцать минут даю.

На выходе из комендатуры Душман придержал Шопена:

— А что там Дауд про таджикский батальон говорил?

— Да это просто так называли. Сбродный батальон. Фанатики-добровольцы, наемники, авантюристы разные. А большинство — таджики: тамошние националисты темноту и нищуту всякую по кишлакам насобирали. Зимой, в первой командировке мы тут, за Сунжей, их из комплекса зданий ПТУ выбивали. Целый батальон внутренних войск и мой отряд. Три дня топтались, не хотели людей терять: не комплекс, а крепость. С трех сторон — пустыри, с четвертой речка. На территории — подвалы, как катакомбы. На вторую неделю Дауда к нам прислали. Мы ему тоже тогда не верили. А он попросил отвлекающую атаку с шумихой устроить. И под это дело в комплекс по видом духовской поддержки проскочил. С ним всего двенадцать человек было. А тех — больше сотни….

— Ну и?

— Вырезали всех. Тихо, практически без стрельбы.

— Ого, — Серега поежился, — таких хлопцев, конечно, лучше в друзьях иметь.

— Лучше. Да вот не получается — всех. Я так думаю, у Ильяса такие отчаянные ребятки тоже есть. Так что, настраивай своих орлов по-серьезному. Хорошо хоть, у нас с тобой тоже не детский сад.

— Да… задумчиво протянул тот. И вдруг оживился:

— О, Шопен! Ты где сейчас будешь?

— В кубрике. А что?

— Я принесу кое-что. Специально тебе из Гудермеса тащил, да забыл за суетой этой.

Шопен зашел в расположение. Бойцы спали после бессонной ночи, как убитые. Только несколько человек сидели на кроватях, кто зашивая форму, кто разбираясь с амуницией и тихонько переговариваясь. Двое, устроившись за партой, писали письма домой. Симпатичный, крепкий парень в трусах и тельняшке, сидя на табурете в самом углу и высунув от напряжения и прилежания язык, тихонько пытался воспроизвести какой-то сложный аккорд на старенькой, заклеенной этикетками от жвачки гитаре.

Шопен постоял возле него, послушал.

Боец, смущенно улыбнувшись, протянул ему инструмент:

— Командир, покажи еще раз. Что-то не катит…

Тот покачал головой:

— Пробуй снова. — Зашел со спины, и склонившись над незадачливым музыкантом, поправил ему пальцы на ладах. — Вот так.

— Ага! — боец на радостях взял такой звучный аккорд, что пришлось быстро прихлопнуть струны ладонью.

Шопен прошел к своей кровати. Присел на краешек, подперев подбородок кулаком.

Вслушался в негромкий разговор своих парней.

— Здесь закопать, не здесь закопать, во — проблема!

— Ну, не скажи! Пусть от меня хоть кусок останется, но только чтобы дома похоронили.

— А тебе какая будет разница, если уже готов? Ты же все равно ничего не чувствуешь! Кусок тухлого мяса и все.

— А ты точно знаешь?

— Что?

— Что ничего не чувствуешь? Ты уже на том свете побывал, проверил?

— Хотя, если подумать, — будто и не услышав эту реплику, задумчиво сказал боец, который только что выступал в роли циника-атеиста, — Мамке надо куда-то прийти, поплакать. И корефанам — помянуть. О! — оживился он, — а ведь когда поминают, положено рюмку на могилке наливать?