Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник) Страница 8

…Охваченный любопытством узнать подробности о бывшем капитане Буруянэ, я открыл тетрадь…

Признание учителя Петре Катанэ о капитане Буруянэ.

Хотя я обещал рассказать о капитане Буруянэ, сначала я расскажу о себе, чтобы вам было понятнее изложенное ниже.

В 1941 году, когда началась война, я был призван в армию и направлен в инженерно-строительный полк. Был я тогда в звании капрала.

Когда полк был отправлен на фронт, я благодаря чистой случайности остался на месте. Через несколько месяцев вследствие тяжелых потерь, которые несла армия, особенно в боях под Одессой, когда стала ощущаться потребность в новых офицерских кадрах для замены вышедших из строя, на скорую руку были организованы военные училища, откуда через несколько месяцев выходили выпускники в звании старшины, которых тут же отправляли на фронт. Кадры для этих школ набирали из курсантов, служивших в различных частях.

Не прошло и шести месяцев, как я был выпущен из школы в звании старшины, а еще через два месяца мне присвоили звание младшего лейтенанта. И на этот раз уже не благодаря случайности, а в результате ходатайства дальнего родственника. Вместо фронта мне удалось осесть в тыловой части, занимавшейся снабжением армии.

Таким образом, с 1941 по 1944 год, когда фронт временно стабилизировался на линии Яссы, Кишинев, я все время оставался вдали от него и узнавал о ходе военных действий в основном только из неофициальных сообщений, то есть из сообщений радиостанций союзников.

И вот, когда любому разумному человеку стало ясно, что наша слабая линия обороны не выдержит напора Советской Армии, если развернется наступление, я получил приказ отправиться на фронт. Все мои попытки уклониться от этого оказались безуспешными (должен сказать, что тем временем меня произвели в лейтенанты).

Я явился в часть, куда был направлен. Она занимала укрепленные позиции по берегу реки Молдовы. Меня назначили командиром взвода, занимавшего участок, расположенный ближе всех к позициям русских.

От командира полка, которому я должен был представиться в день прибытия, я узнал, что офицера, которого мне предстояло заменить, казнили за то, что он, получив приказ организовать местную ночную атаку, пожалел людей и лишь симулировал атаку. Каким-то путем об этом узнали, и мой предшественник был расстрелян. Не знаю, известно ли вам, что Антонеску, напуганный низким моральным духом солдат на фронте и особенно участившимися случаями неповиновения, специальным приказом разрешил командирам дивизий применять смертную казнь.

Конечно, вы понимаете, что подобная весть могла только напугать меня. Я боялся, что из-за своей полной некомпетентности я очень легко могу совершить ошибку, которая подведет меня под пули карательного взвода. Несмотря на мое лейтенантское звание, я был большим невеждой, чем сержант, например, долгое время пробывший на фронте. Поэтому я с тяжелым сердцем в ту же ночь отправился на позиции взвода, которым мне предстояло командовать.

Позицию взвода, расположение огневых точек мне показывал сержант Нягу Буруянэ, замыкающий взвода. После казни бывшего командира взвода он в течение двух суток был фактически командиром взвода. Он же представил мне людей.

Мы с Нягу Буруянэ односельчане, и наша встреча была радостной. Раньше мы с ним дружили, и, хотя с тех пор, как мы не виделись, прошло много лет, наша дружба сохранилась.

Мы с ним ровесники, но какими разными мы были! Он высокий, сильный, мог подковы гнуть руками; я низкого роста и никогда не отличался крепким телосложением. Он дерзкий, решительный, практичный; я мечтательный, склонный больше к рассуждениям. Он веселый, общительный, обладающий даром легко подчинять людей своей воле; я замкнутый, меланхоличный, слабовольный, принимающий близко к сердцу отрицательные стороны жизни, очень неуверенный в своих собственных силах.

Будучи столь разными, мы тем не менее были хорошими друзьями. Но в этой дружбе я всегда подчинялся его воле — и когда мы были детьми, и позже, пока жизнь не разлучила нас.

Должен сказать, что наше село до самого последнего времени считалось одним из самых бедных. Земли было мало, ее часто затопляло, и она не могла прокормить нас. Но если нам не хватало кукурузной муки, то холода, голода и туберкулеза было в избытке.

Из-за бедности наше село больше, чем другие, ежегодно поставляло в Брэилу мальчиков на побегушках в лавках, учеников по различным ремеслам. Обычно осенью пешком или в кэруцах жители нашего села отправлялись в город с подростками, которым предстояло работать у хозяев.

То же произошло и со мной. Как-то осенью отец взял меня за руку и повел в Брэилу, чтобы отдать там в услужение. И если из магазина мануфактуры господина Брэтуку я попал в ученики нормальной школы, то это благодаря дяде со стороны матери, который добился, чтобы меня допустили к вступительным экзаменам. Что касается моего друга Нягу Буруянэ, то он еще несколько лет оставался в селе. Отец не хотел оставаться один, а других детей у него не было; а после того как старик утонул во время разлива Дуная, Нягу стал главой семьи. Это случилось, когда ему было четырнадцать лет.

Мы виделись только во время каникул. И если в первые годы помимо домашних дел у него оставалось время и для игр, то потом, когда он остался единственным кормильцем в семье, его детство закончилось.

Когда я приехал на каникулы, то не узнал его: он показался мне настоящим мужчиной. И это не только потому, что в четырнадцать лет он был самым высоким и сильным среди своих одногодков. Он был мужчиной по всему своему поведению. Сам того не осознавая, он приобрел манеру разговаривать как взрослые. Говорил он с важностью, растягивая некоторые слова, как говорило большинство людей в нашем селе. Он как-то особенно, по-взрослому, сдвигал шляпу на затылок, поддергивал штаны. Кляч он погонял, держа вожжи в левой руке, поставив ее локтем на колено, в то время как в правой держал кнут, время от времени стегая им по спинам лошадей.

— Эй, милые, пошли!

И даже это обычное понукание Нягу произносил с интонацией, присущей взрослым.

Но что поразило меня больше всего, когда я вернулся в село в первый раз, так это то, что взрослые, разумные люди считали его ровней себе и разговаривали с ним так, будто самого младшего из них, например, не отделяло от него по меньшей мере лет восемь.

Я видел, как он в корчме пил наравне со взрослыми, а часто в воскресенье после полудня можно было увидеть, как он неторопливо беседует перед домом с кем-нибудь из соседей. Я усаживался рядом, и мне волей-неволей приходилось слушать их разговоры то о работах в поле, то о резке камыша в пойме.

И не один раз я слышал, как он важным тоном высказывал поистине мудрые советы, которые с вниманием выслушивались другими.

Спустя четыре года, когда его мать умерла от горячки, Нягу продал все жалкое имущество и покинул село. Приехав следующий раз на каникулы, я уже не застал Нягу. Куда он исчез, мне узнать не удалось, и в конечном счете я забыл о нем.

Что стало с ним после отъезда из села, я узнал только на фронте — в первую же ночь.

Сначала Буруянэ остановился в Брэиле и начал искать работу. То, что он нашел, не нравилось ему. Он уехал в Галац. Некоторое время работал в новом доке на погрузке лесоматериалов. Потом пристроился к механику одного из буксиров, греку по национальности, который научил его своему ремеслу. Но работы по специальности Нягу не нашел и от нужды нанялся грузчиком на баржу. В двадцать лет он совершил на барже первое заграничное путешествие — в Будапешт. Потом его призвали в армию, и он два года служил в пехоте. После службы вернулся в Галац. Работал снова грузчиком на барже, потом в Брэиле помощником механика буксира, принадлежавшего греку по имени Портолас. Война застала его механиком на одном из буксиров этого грека, и до 1944 года Нягу совершал рейсы по Дунаю от Вены до Братиславы.

Потом между моряками торговых судов и судовладельцами возник конфликт, и хозяин уволил Нягу как одного из тех, кто решительно отстаивал требования моряков. Он едва не угодил в тюрьму. Пока искал работу, получил повестку о призыве.

Через две недели после прибытия в часть его отправили на фронт. Это случилось за неделю до того, как прибыл на фронт и я.

Все это я узнал, как уже сказал, в первую же ночь после моего прибытия из разговора с Нягу, который произошел в укрытии командира взвода. Излишне говорить, как мы обрадовались встрече. Годы сильно, до неузнаваемости, изменили его, особенно внутренне. Передо мной был человек, ничем не походивший на того четырнадцатилетнего парня, беседовавшего со взрослыми о мелких, но таких сложных хозяйственных делах. Он прошел суровую школу жизни, приобрел опыт, во многих отношениях превзошел меня. Ведь я все эти годы не покидал села, в котором учительствовал, и только несколько раз побывал в столице уезда.