Полина Жеребцова - Тонкая серебристая нить Страница 9

Судя по стрельбе, так оно и было.

Началась Летняя война.

Хотя ее нет в учебниках истории, но она унесла множество жителей из города Грозного во владения Смерти.

Только около нашего подъезда погибло более десяти человек от внезапно разорвавшегося снаряда.

Я как раз принесла с колодца воду, и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв…

Молоденькую девушку ранило в живот, и она, побелев, упала на ступеньки.

Ее брату оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде можно было изучать анатомию.

Сосед Адам с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал:

– Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой!

А моя мама накладывала ему жгут и приговаривала:

– Жить надо! У тебя трое детей маленьких и жена беременная. Придется жить! Потерпи…

Но, несмотря на все события, дедушку Идриса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты.

«Наверное, он хочет понять, – думала я, – почему светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас убивают, но Бог ничего не делает…»

– Заходи домой, Идрис! – кричала его старушка. – Вдруг сейчас начнется пальба… Тебя убьют! Убьют!!!

Но дедушка Идрис не обращал внимания и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом, чуть раскачиваясь в такт изуродованным осколками веткам над ним.

Русских жителей после первой войны было мало: кого убили, кто-то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать.

Но в нашей четырехэтажке по-прежнему ютилось несколько семей.

Напротив квартиры Идриса жила тетя Валя с Аленкой.

Аленка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью.

Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Аленки сгорел отец. Он кинулся на пожар – тушить – и задохнулся в дыму. Потом, в зиму 95-го, от голода и холода умерла ее бабушка Римма…

Соседи-чеченцы засматривались на их хорошо обставленную трехкомнатную квартиру, но не трогали. Предлагали даже продать по дешевке, но тетя Валя не захотела:

– Здесь могилы родные. Куда я поеду?

В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали и мы стали робко надеяться на некое подобие мира, случилось непредвиденное.

Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю.

Это были чеченцы-боевики. Четверо.

Как потом рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка.

«…Признать Валентину врагом чеченского народа за предательство и помощь федеральным войскам…» – прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломаемой двери.

– Семья приговаривается к полному уничтожению! – объявил собравшимся соседям главный бандит. – А пострадавшему нашему брату Адаму переходит ее жилье и все вещи в качестве компенсации…

– Адаму? – спросил кто-то. – Из соседнего подъезда?

– Да, он потерял ногу в фильтрационном лагере русских убийц! При жесточайших пытках! Его «сдала» Валентина. Он правду рассказал!

– Так его же у подъезда ранило, после того как он выпил водки и на гармошке играл… – удивилась Роза. – И не боевик он вовсе, а пьяница сраный… Лена с первого подъезда жгут ему наложила, иначе бы сдох как собака. Какой фильтрационный лагерь?!

– Молчать и не мешать исполнению! У нас жалоба есть и приказ!

Дверь стала поддаваться под ударами тяжелых ботинок, а соседи бросились врассыпную.

Тетя Валя с Аленкой метались по своей квартире, понимая, что жить им осталось считаные минуты.

И тут вышел дедушка Идрис.

Загородив собой дверь в квартиру Валентины, он спросил пришедших с автоматами:

– Как можно уничтожить семью, где только несчастная вдова и ребенок?

– Расстреляем! – кричали разгоряченные парни. – Всех русских долой из Чечни!

– Я мусульманин, как и вы, – спокойно продолжал старик. – Я прошу вас разобраться, а не творить бесчестье и зло!

Тетя Валя слышала каждое слово: воспользовавшись внезапной заварухой, они с Аленкой стали связывать простыни, чтобы слезть с балкона.

Бандиты стали бить старика прикладами. Он упал. Но из последних сил цеплялся за дверь и кричал:

– Что вы творите! Там женщина и ребенок!

Потом его отшвырнули ногой и, сбив замок, ворвались в квартиру.

Но Валентина с Аленкой уже успели сбежать и затеряться в темных переулках среди частных домов…

А старик Идрис умер на руках у своей старушки.

Тонкая серебристая нить

Смерть – мой союзник, мой партнер по игре в шахматы, мой надежный ненавистный друг и самый любимый враг. Когда смерть рядом, жизнь видна по-другому: ясность и понимание становятся безграничными. Стоит ей отлучиться —, обманчивый иллюзорный мир вторгается в мои откровения, туманит сознание.

Мы познакомились с ней уже давно, в моих детских снах. Мы сражались, вели философские беседы, блуждая по мирам сновидений, пока однажды она не постучала в мою дверь наяву: началась Первая чеченская война.

Я смотрела на растерзанные трупы людей и животных на улицах своего города, и приходило четкое понимание: смерть идет чуть позади – за моим правым плечом. Она хотела забрать и меня, но что-то все время мешало ей. Настойчиво, будто в этом был хоть какой-то смысл, я писала дневник, в котором были уже тысячи страниц…

А она, наверное, ждала последней.

Она криво усмехается, когда кто-то говорит, что ненавидит войну. Ведь она-то знает: мир за всю историю человечества на нашей планете был только сто лет.

Смерть не любит слабых духом, жалеет немощных, испытывает сильных.

На войне происходит много странных и необъяснимых вещей, о которых слагают легенды.

Я научилась слышать, как летит пуля, рассчитывать по секундам, когда и где упадет снаряд, открывать рот, если глубинная бомба падает на соседскую пятиэтажку, чтобы не лопнули барабанные перепонки.

Мертвых жителей в городе куда больше, чем живых, если война настоящая. Поэтому грани миров между живыми и мертвыми быстро стираются, и приходит понимание, что нет никаких мифических «мы» и «они». Есть «они», которые только что были «мы». И есть «мы», которые в любую секунду могут стать «ими».

Бродящий по руинам сумасшедший философ, герой моего романа, сгоревшего в печке из нескольких битых кирпичей, что стояла рядом с нашим подъездом, как и положено герою, остался внутри войны. Затерялся в том времени и пространстве, откуда исчезла я – чумазая четырнадцатилетняя девчонка с осколками в ногах, одетая в тяжелые от постоянного холода и сырости вещи, сноровистый зверек, умеющий спать прямо на снегу и вынюхивать еду в развалинах.

На войне нет закрытых дверей: они выбиты взрывными волнами; нет преград ни в чужие дома, ни в другие измерения. И когда кто-то из Верхнего мира с сумасшедшей последовательностью каждые несколько часов гасит свет в нашем, Нижнем, следует твердо помнить, что множество «шутников» в военной форме выходят на пустые улицы. Иногда они минируют помещения: вдруг кто-то взорвется?

Поэтому, заходя в руины, бывшие некогда жилыми домами, в поисках консервов или подгнившей сырой муки, следует двигаться очень медленно, смотреть перед собой и под ноги. Если заметишь тонкую серебристую нить – не стоит ее задевать: это твой билет в один конец.

Таких нитей оказалось великое множество; они, словно паутина, окутали многие квартиры, и несколько раз мне удавалось перешагнуть через них: не подвел Союзник, идущий невидимо рядом. А мой Город стал серебристым коконом, раскачивающимся на невидимой черной нити, натянутой между Там и Здесь.

Серый большой дом из бетонных плит был еще недавно пятиэтажкой с четырьмя подъездами, внизу, на остановке «Нефтянка». Соседи, что занимались мародерством, рассказывали, какие славные там пылесосы, ковры и посуда, но тот, кто играет в шахматы со смертью, знает хрупкость этих «славных» прочных вещей, как и тех безумцев, кто прикасается к ним. Впрочем, вещи меня никогда не интересовали. Другое дело – еда.

В городе, который находится в блокаде, в кольце, нет ни хлеба, ни риса, ни воды. Мы пили растопленный снег и все время искали хотя бы немного муки для некоего подобия лепешки.

Серый дом показался мне подходящим местом для поиска. Его верхние этажи съехали вниз, подчиняясь закону гравитации, а нижние сохранили свои очертания, словно запомнили то, чем они были когда-то.

В первом подъезде, куда я вошла, прихрамывая от боли в ногах, лежал труп мужчины в домашней одежде. Его убили выстрелом в голову. Его рот был приоткрыт, а глаза смотрели удивленно – будто он что-то хотел сказать, но не успел. Чуть дальше лежала женщина, раскинув руки, и два ребенка лет пяти-семи.

Странно, но пахло только гарью и металлом, словно убитые были андроиды. Еды на кухне не оказалось.

Пожелав мертвым утешения и радости – все же они покинули этот иллюзорный мир, где постоянно шла война, опередив меня, – я, прислушиваясь к грохочущей надо мной музыке, поспешила заскочить в другой подъезд, шатаясь от голода, так как не ела по меньшей мере четыре дня.