Полина Жеребцова - Тонкая серебристая нить Страница 8

Через два дня Любаша умерла. Совсем незаметно, тихо, во сне.

Бабушку Веру увела к себе ее одинокая подруга.

В своем подъезде я остался один.

Орел

На Северном Кавказе в одном из чеченских сел жил искусный мастер по дереву.

Настолько чудесные вещи он создавал, что люди охали и ахали и понять не могли, как такое возможно! Бывало, притащит откуда-нибудь обыкновенный пень и занесет к себе во двор в мастерскую. Потом смотрят люди, а это уже и не пень вовсе, а прекрасный орел с распростертыми крыльями, который хватает добычу, словно живой.

Несколько часов работы – и рождался шедевр!

Столы и стулья мастер делал не менее великолепные. По мнению тех, кто видел работу мастера, все изделия можно было выставлять в музее!

Иногда богатые люди покупали что-то в свои дома: вырученных денег хватало мастеру на жизнь.

Но за большими деньгами или славой он не гнался. Обучал желающих своему ремеслу – искусной резьбе по дереву. От учеников отбоя не было!

Слава об этом человеке росла день ото дня, но пришла война.

Война заставила людей выживать: искать хлеб и воду, укрываться от обстрелов и бомб, хоронить родных.

Мастер любил родину и не любил захватчиков, пришедших с войной.

Однако, что бы ни случалось, он продолжал работу: кропотливо и мирно вырезал что-то в своей мастерской.

Однажды в 2000-х годах приехали в чеченское село на БТРах российские военные.

Кто-то из соседей, желая прислужить новой власти, указал на дом мастера и шепнул о том, что мастер патриот, мусульманин, а значит, «боевик».

Военные, разогнавшись на своем БТРе, снесли его забор и въехали на территорию домашней мастерской. Каково же было их удивление, когда они увидели мастера на своем рабочем месте: он, как обычно, трудился!

Командир российских военных, увидев вокруг мастера орлов, настолько похожих на живые оригиналы, сразу понял – перед ним явный талант.

– Ты ли это делаешь? – спросил командир, тараща глаза.

– Я! – сказал мастер.

– Нам сказали, что ты боевик.

– Завидуют. – «Хотят, чтобы убили меня», – понял мастер. – А я у себя дома живу, ни от кого не прячусь.

– Ясно, – отвечает российский командир. – Орлы красивые у тебя. Продай мне одного!

– Нет! Не продаю! – ответил мастер.

– Почему?! – опешил русский командир. – И мне не продашь?!

– Тебе подарю. Но с одним условием!

– С каким еще условием? – на удивление своих подчиненных, втянулся русский военный в беседу, залюбовавшись орлами.

– Это простое условие: вы ведь приехали, чтобы убить меня? Ведь так? Теперь вы посадите меня на БТР и повезите по всему селу. Я буду сидеть и кричать «Аллаху акбар!» После этого любого орла возьмешь в подарок!

– Хорошо! – засмеялся командир.

Посадили солдаты мастера на БТР, он на голову повязал зеленую ленту, едет и кричит: «Аллаху акбар!», «Аллаху акбар!», «Аллаху акбар!»

Соседи, которые указали, что он «боевик», убежали и спрятались. Другие жители не могли понять, что же это происходит среди белого дня?

Три раза проехал по селу мастер на российском БТРе, потом солдаты высадили его у дома.

Извинился русский командир за то, что забор ему снес, взял орла и уехал с компанией.

А мастер и поныне живет.

Дальше работает.

Дедушка Идрис

Я помню его, худощавого, скромного старика-ингуша, сидящего в обувной будке ярко– синего цвета. Ее было видно издалека – маленький живой маяк среди мертвой зыби неуклюжих, больших домов.

Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли.

– Извините, – обычно говорила с поклоном мать. – Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились…

– Починю, – кивал с улыбкой дедушка Идрис. – Не переживайте, Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но все же помогать людям…

– Вы нас очень выручите, – мать доставала из пакета ботинки, взглянув на которые, каждый бы понял: когда-то они просили каши, потом ее переели, и их стошнило…

– Ой-ой-ой, – качал головой седой Идрис, но, поймав печальный взгляд матери, кивал: – Подошву новую пришью. Починю.

Я крутилась неподалеку, зная наперед, что без конфеты от него ни один ребенок не уходит.

В темно-перестроечные времена получить ириску, а может быть, даже карамельку от кого-то из взрослых было для меня делом чести.

Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обменянный мной у другого ребенка на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки, внимательно посматривая на старика.

Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, намного больше солнца, и чтобы дорисовать ее, пришлось зайти за угол синей будки…

Для своих шести лет я рисовала неплохо и очень гордилась тем, что под моим мелком на асфальте возникали целые сказки-картинки.

Но места для продолжения трудов не было – другой, не менее гениальный художник уже изрисовал асфальт позади будки сапожника, да и всю ее саму…

– Полина! Полина, ты где? – услышала я голоса взрослых.

– Тут я! – крикнула в ответ.

Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шел с большим трудом.

«С немцами храбро воевал. Герой…» – вспомнила я фразу кого-то из соседей.

– Чего ж ты убегаешь? – спросил он.

– Вот… – я показала на чужие рисунки. – Смотрите!

– Вижу, – дедушка Идрис нахмурился. – Опять скверные мальчишки нарисовали войну.

Я всмотрелась в чужое творчество.

На синей будке был нарисован белым мелом горящий дом. Из него вырывалось белое пламя. Какие-то маленькие фигурки стреляли друг в друга, и от их оружия шли длинные пунктиры, попадающие другим фигуркам в голову и сердце.

А прямо под ногами на асфальте расположился большой пистолет, совсем как у меня – водяной, из которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим…

Только этот был настоящим! С таким можно играть в «войнушку»!

– Придется опять смывать и чистить… – Идрис явно расстроился.

– Вам помочь? – спросила мама. – Я могу отмыть.

– Нет. Спасибо, Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие.

– Почему плохие? – удивилась я. – Нарисовано здорово, мне бы так уметь…

– Нельзя, – он наклонился ко мне. – Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети начинают рисовать войну или играют в нее – это самое страшное. Тогда война непременно случится!

– Значит, нельзя? – шепотом переспросила я.

– Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь?

– Обещаю!

Дедушка Идрис засмеялся и, погладив два торчащих на моей голове хвостика, вручил настоящую жвачку!

Это была неслыханная роскошь.

От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала как заяц и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди свое сокровище в голубой бумажке с надписью «Love is…».

– Простите ее, – сказала мама, – она еще маленькая…

Прошло несколько лет. Война в нашем городе проросла в человеческую жизнь и стала неотделимой от внезапной и бессмысленной смерти.

Четырехэтажный дом по улице Заветы Ильича уже неоднократно горел, и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник Великой Отечественной. Он лежал на операции, с язвой желудка.

Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.

– Так трудно теперь положить в гроб… – плакала мама.

Слезы текли, но она их не вытирала.

До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку.

Но старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, все так же шутил, несмотря на бомбежки, кормил детей и подростков сушками и обещал:

– Война обязательно закончится! Ведь хорошие люди не хотят воевать…

А в мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже, попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это – быть в осколках.

Руки и ноги его опухли и нагноились в местах, куда проникло железо.

Но он старался нам улыбаться и говорил:

– Я потерплю и не буду плакать!

Потом мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти.

Многих соседей хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля – рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму, и копать недолго… И не страшно.

А страшно только, пока люди не умрут. Когда они кричат, потому что им очень больно от ранений, которые взрослые называют несовместимыми с жизнью…

6 августа 1996 года в нашем районе с новой силой начались бои.

К тому времени я считала себя большой – 11 лет…

Спросила взрослых:

– Что там, на улице?

Баба Настасья, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила:

– Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики их подгоняют… Дали сорок восемь часов…