Георгий Гребенщиков - Ханство Батырбека

Георгий Гребенщиков

Ханство Батырбека

I

Киргиз Батырбек, потомок знатного ханского рода, верхом на коне ехал по степи и пел раздольную песню. Всматривался в бескрайнюю даль, на длинный ряд старых, увенчанных черемуховыми кустами курганов… и вспоминал старину… Сам он был еще не стар, но о старине много слышал от дяди Карабая, да и песня рассказывала многое. Под грустное ее завывание все так и рисовалось, как действительность… К тому же, если сравнить старину с настоящим, то надо только расплакаться: ничего не осталось от того, что было… Так, одни обрывки…

Песня длинная и подробно повествует о старине. А старина всегда и для всех хороша: старым как быль, молодым как сказка…

Вот он, Батырбек, считается ханом… А какой он хан?.. Так, из уважения к памяти предков разве… Вот раньше были ханы, так ханы… Взять, например, его отца Бекмурзу или деда… У деда даже в имени это звучало:

— Маймырхан!..

Это был настоящий хан: жил в белоснежной юрте, ел только жеребятину, каждый день пил верблюжьи сливки… Лошадей — счету не знал. Были сотни коней, до которых и узда не касалась… Так и старились необъезженными.

Недаром и имя сыну дал:

— Бекмурза!

А это значит: князь-повелитель!

Конечно, Бекмурза умер тоже небогатым, старым, седым, беззубым, сгорбленным… Не все верили, что в молодости он был джигит, которому завидовала вся степная знать.

Высокий и стройный, с глазами, в которых всегда горели огоньки, с гибким и упругим телом, он походил на степного орла. Только у орла всегда стремление ввысь, а у Бекмурзы — в ширь и даль степных просторов… Ему хотелось всю ее обнять и выпить одним поцелуем… А потом, опьянев, взлететь на высоту, сесть на облака, закачаться на них и уснуть навеки!..

И в эту-то пору жадности к жизни вздумал отнять у него невесту старый хрыч Нурыхан… Правда, старичонка был бойкий, двух баб состарил, хотел состарить третью…

«Врешь, собака, не удастся!..» — сказал тогда молодой джигит Бекмурза и вспыхнул, как вереск…

Созвал всех джигитов, отца поднял на ноги — даром, что старик целыми неделями не вставал: толст очень был — ни одна лошадь не поднимала. Возили только верблюды.

Созвал всех и закричал:

— Умрите все, а не дайте Алтынсу Нурыханке!.. не то всех ночью убью, степь зажгу!.. Сам умру!..

Конечно, весь род поднялся за джигита Бекмурзу. Кто не пожелал бы постоять за счастье любимого ханского сына, красу степей, цвет киргизской молодежи?!

Нурыхан почуял, что дело плохо, да и начал мудрить.

Приехал в ханскую ставку с сотней своих родичей — тоже богатый, знатный был, старый пес, — да к отцу с почестями, с подарками. Из кости резную шкатулку привез, а в ней полно разных диковинок. И говорит:

— Честные, хорошие люди никогда не ссорятся из-за баб… Стоит ли того баба? А нам, знатным старшинам, и вовсе не следует дружбу терять!..

Дед Батырбека Маймырхан был человек гордый, горячий, но уступчивый. А тут, раз Нурыхан сам первый приехал с поклоном, как было не уступить?

— Хорошо, — говорит, — давай потолкуем: как порешить спор из-за девки!..

— А вот как, — говорит Нурыхан, — до аула Алтынсы отсюда полтораста верст. Давай побежим байгою: у кого больше лошадей вперед прибежит — того и невеста!..

Взвизгнул добродушный Маймырхан от смеха и крикнул:

— Хорошо! Идет! Только не надо байги, не надо менять много лошадей и джигитов, а пусть бегут сами женихи, двое! Кто вперед прибежит — того и невеста…

Подумал Нурыхан и хитро поглядел на бледного, взволнованного Бекмурзу.

Он знал, что у Маймырхана нет такого резвого бегунца, как его белый конь, заранее был уверен, что выбегает Алтынсу у молодого Джигита, и сказал:

— Хорошо, я согласен.

— А если я не на коне, а на верблюде побегу?

— Хоть на корове беги! — ехидно отвечал соперник.

— Как, на верблюде?! — сердито вскричал на сына Мамырхан, — что, разве мало у меня лошадей?.. Заставь по двадцать лошадей пробовать каждый день, пусть сто пропадет, сто первая выбежит!

Но Бекмурза был умный человек. Он знал, что на большое расстояние лучше выбежит верблюд.

— Нет, я на верблюде побегу!.. — упрямо сказал он и стал условливаться с Нурыханом о дне и порядке бега.

Бег был назначен через неделю. Стали чередить бегунцов. Съездили к матери Алтынсы, вдовой старухе, и сказали ей обо всем.

Алтынса побледнела и затряслась. Слыхала она о Бекмурзе, а Нурыхана видела своими глазами и боялась, что достанется Нурыхану. А матери было все равно, от кого она возьмет калым, только бы было не менее тысячи голов скота. Жадная была старуха.

Всю неделю чередили как снег белого коня для Нурыхана и такого же белого с кучерявой шерстью верблюда для Бекмурзы.

Нурыхан в душе потешался над Бекмурзой, звал дураком Маймырхана и радовался тому, что без ссоры и опасности овладеет Алтынсой.

Да и Маймырхан ругал сына:

— Ты сдурел или нет?..

Бекмурза молчал и продолжал чередить верблюда.

Настал день бега. Решено было бежать с вечера, в ночь.

Путь к аулам Алтынсы лежал вот этой равниной, которой едет теперь Батырбек, мимо прямой и длинной линии древних курганов. Дороги не было. Была чистая ковыльная степь. На каждом кургане поставили по два человека от каждого соперника, жечь костры и встречать и провожать бегущих. Чтобы потом было кому удостоверить, правильно ли бежали…

Курганов было много, бесконечный длинный ряд, один от другого на пять выстрелов из лука. И на них стали десятки джигитов. Никогда никакая байга не привлекала столько народу. Вся степь приехала подивиться на редкое событие и живой лентою соединила аулы жениха и невесты.

Оба соперника вымылись, выбрили головы и оделись в белые камзолы. Около ставок Мамырхана и Нурыхана шумели и скакали на лучших конях сотни всадников.

Бежать решили от аула Маймырхана, с круглой сопки. На ней поставили две белые юрты. Вокруг курились десятки костров, и на них варились десятки молодых баранов, чтобы накормить всех гостей…

Нурыхан за ужином посмеивался над Бекмурзой:

— Чего плохо ешь?.. Думаешь, тяжелее верблюду будет!.. Не бойся — помаленьку увезет. Торопиться тебе некуда…

Бекмурза молчал и не ел. Волновался он. Сомневался в себе и в верблюде, который стоял под желтой попоной и тонкий, похудевший, склонял маленькую птичью голову к земле и пытался защипнуть притоптанную траву…

Бекмурза чувствовал на себе насмешливые взгляды и друзей Нурыхана, и некоторых соседей, но, сдерживая гнев, молчал.

Вот солнце повисло над лиловым горизонтом и побагровело. Жар давно свалил, и смолкло стрекотание кузнечиков. Вся гора была усеяна нетерпеливо ожидающими всадниками, а вдоль прямой линией растянулись любопытные: справа — со стороны Нурыхана, слева — со стороны Мамырхана. Так они и ушли за десятки верст по розовеющей от заката степи, рассеявшись частыми, едва заметными точками…

Настает момент бега. На востоке навстречу выплыл и повис чистый полумесяц.

Ретиво пляшет и храпит белый конь Нурыхана. Слуги подтягивают ему подпруги и подсаживают маленького юркого старика. Бекмурза бросает подбежавшим слугам желтую попону, и сам прыгает на журавлиную шею, затем на спину верблюда. Плотно садится в природное седло.

Старый Мамырхан, широко расставив толстые ноги, с трудом держит свое огромное, толстое туловище и, заглядывая вверх на сына, кричит ему:

— Ну, смотри!.. Если осрамишься — на меня не пеняй!

Бекмурза молчит и косится на Нурыхана…

Впереди два джигита враз дают сигнал, и первые во весь опор пускаются вперед между растянувшимися рядами всадников.

Белый конь Нурыхана взвился на дыбы и, закусив удила, рванул руку хозяина книзу и понесся как стрела, пущенная из лука.

А белый верблюд Бекмурзы как будто даже и не сообразил, в чем дело. Оставшись на месте, он некоторое время оглядывался, вытянув длинную шею, и уже потом, раскачиваясь, медленно побежал с горы, широко раскидывая крупными лапами…

В воздухе повис оглушительный гул от криков и гиканья, и вся орава всадников полным галопом понеслась по степи вслед за белыми соперниками. Легкой птицей летел белый конь Нурыхана. Неуклюжей размашистой рысью бежал верблюд Бекмурзы, сильно качая его из стороны в сторону. Чужда ему лошадиная горячность, и он бежал, как бы недоумевая и не веря тому, что надо бежать, озирался по сторонам и сердился на скачущих возле всадников, неистово гикающих и размахивающих руками и стременами.

Солнце совсем закатилось, откинув красный веер зари. Выше поднялся месяц, и степные ковыли заструились серебристыми волнами, чуть-чуть подрумяненные зарею.

В лицо Бекмурзы несется теплый, пахучий ветер. Верблюд качает, баюкает его и, сердясь, громко оглашает степь своим сиплым криком. Вытягиваясь, размашисто бросает ноги, как страус.