Борис Пастернак - Быть знаменитым некрасиво

Борис Леонидович Пастернак

Быть знаменитым некрасиво

© Б.Л. Пастернак, наследники, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Из сборника «Начальная пора»

«Февраль. Достать чернил и плакать!..»

Февраль. Достать чернил и плакать!Писать о феврале навзрыд,Пока грохочущая слякотьВесною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,Чрез благовест, чрез клик колесПеренестись туда, где ливеньЕще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,С деревьев тысячи грачейСорвутся в лужи и обрушатСухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,И ветер криками изрыт,И чем случайней, тем вернееСлагаются стихи навзрыд.

«Как бронзовой золой жаровень…»

Как бронзовой золой жаровень,Жуками сыплет сонный сад.Со мной, с моей свечою вровеньМиры расцветшие висят.

И, как в неслыханную веру,Я в эту ночь перехожу,Где тополь обветшало-серыйЗавесил лунную межу,

Где пруд как явленная тайна,Где шепчет яблони прибой,Где сад висит постройкой свайнойИ держит небо пред собой.

«Когда за лиры лабиринт…»

Когда за лиры лабиринтПоэты взор вперят,Налево развернется Инд,Правей пойдет Евфрат.

А посреди меж сим и темСо страшной простотойЛегенде ведомый ЭдемВзовьет свой ствольный строй.

Он вырастет над пришлецомИ прошумит: мой сын!Я историческим лицомВошел в семью лесин.

Я – свет. Я тем и знаменит,Что сам бросаю тень.Я – жизнь земли, ее зенит,Ее начальный день.

Сон

Мне снилась осень в полусвете стекол,Друзья и ты в их шутовской гурьбе,И, как с небес добывший крови сокол,Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,И паволокой рамы серебря,Заря из сада обдавала стеклаКровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,Как лед, трещал и таял кресел шелк.Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, теменРассвет, и ветер, удаляясь, нес,Как за возом бегущий дождь соломин,Гряду бегущих по небу берез.

Вокзал

Вокзал, несгораемый ящикРазлук моих, встреч и разлук,Испытанный друг и указчик,Начать – не исчислить заслуг.

Бывало, вся жизнь моя – в шарфе,Лишь подан к посадке состав,И пышут намордники гарпий,Парами глаза нам застлав.

Бывало, лишь рядом усядусь —И крышка. Приник и отник.Прощай же, пора, моя радость!Я спрыгну сейчас, проводник.

Бывало, раздвинется западВ маневрах ненастий и шпалИ примется хлопьями цапать,Чтоб под буфера не попал.

И глохнет свисток повторенный,А издали вторит другой,И поезд метет по перронамГлухой многогорбой пургой.

И вот уже сумеркам невтерпь,И вот уж, за дымом вослед,Срываются поле и ветер, —О, быть бы и мне в их числе!

Венеция

Я был разбужен спозаранкуЩелчком оконного стекла.Размокшей каменной баранкойВ воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако,Во сне я слышал крик, и онПодобьем смолкнувшего знакаЕще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем СкорпионаНад гладью стихших мандолинИ женщиною оскорбленной,Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкойТорчал по черенок во мгле.Большой канал с косой ухмылкойОглядывался, как беглец.

Туда, голодные, противясь,Шли волны, шлендая с тоски,И гóндолы[1] рубили привязь,Точа о пристань тесаки.

За лодочною их стоянкойВ остатках сна рождалась явь.Венеция венецианкойБросалась с набережных вплавь.

Зима

Прижимаюсь щекою к воронкеЗавитой, как улитка, зимы.«По местам, кто не хочет – к сторонке!»Шумы-шорохи, гром кутерьмы.

«Значит – в „море волнуется“? B повесть,Завивающуюся жгутом,Где вступают в черед, не готовясь?Значит – в жизнь? Значит – в повесть о том,

Как нечаян конец? Об уморе,Смехе, сутолоке, беготне?Значит – вправду волнуется мореИ стихает, не справясь о дне?»

Это раковины ли гуденье?Пересуды ли комнат-тихонь?Со своей ли поссорившись тенью,Громыхает заслонкой огонь?

Поднимаются вздохи отдушинИ осматриваются – и в плач.Черным храпом карет перекушен,В белом облаке скачет лихач.

И невыполотые заносыНа оконный ползут парапет.За стаканчиками купоросаНичего не бывало и нет.

Пиры

Пью горечь тубероз, небес осенних горечьИ в них твоих измен горящую струю.Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,Рыдающей строфы сырую горечь пью.

Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим.Надежному куску объявлена вражда.Тревожный ветр ночей – тех здравиц виночерпьем,Которым, может быть, не сбыться никогда.

Наследственность и смерть – застольцы наших трапез.И тихой зарей – верхи дерев горят —В сухарнице, как мышь, копается анапест,И Золушка, спеша, меняет свой наряд.

Полы подметены, на скатерти – ни крошки,Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,И Золушка бежит – во дни удач на дрожках,А сдан последний грош, – и на своих двоих.

Из сборника «Поверх барьеров»

Двор

Мелко исписанный инеем двор!Ты – точно приговор к ссылкеНа недоед, недосып, недобор,На недопой и на боль в затылке.

Густо покрытый усышкой листвы,С солью из низко нависших градирен!Bидишь, полозьев чернеются швы,Мерзлый нарыв мостовых расковырян.

Двор, ты заметил? Bчера он набряк,Вскрылся сегодня, и ветра порывыBалятся, выпав из лап октября,И зарываются в конские гривы.

Двор! Этот ветер, как кучер в мороз,Рвется вперед и по брови нафабренСкрипом пути и, как к козлам, приросК кручам гудящих окраин и фабрик.

Руки враскидку, крючки назади,Стан казакином, как облако, вспучен,Окрик и свист, берегись, осади, —Двор! Этот ветер морозный – как кучер.

Двор! Этот ветер тем родственен мне,Что со всего околотка с налетуОн налипает билетом к стене:«Люди, там любят и ищут работы!

Люди, там ярость сановней моей!Там даже я преклоняю колени.Люди, как море в краю лопарей,Льдами щетинится их вдохновенье.

Крепкие[2] тьме полыханьем огней!Крепкие стуже стрельбою поленьев!Стужа в их книгах – студеней моей,Их откровений – темнее затменье.

Мздой облагает зима, как баскак,Окна и печи, но стужа в их книгах —Ханский указ на вощеных брускахО наложении зимнего ига.

Огородитесь от вьюги в стихахШубой; от неба – свечою; трехгорным —От дуновенья надежд, впопыхахДвинутых ими на род непокорный».

Дурной сон

Прислушайся к вьюге, сквозь десны процеженной,Прислушайся к голой побежке бесснежья.Разбиться им не обо что, и заносыЧугунною цепью проносятся понизуПолями, по чересполосице, в поезде,По воздуху, по снегу, в отзывах ветра,Сквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых,Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.

Полями, по воздуху, сквозь околесицу,Приснившуюся небесному постнику.Он видит: попадали зубы из челюсти,И шамкают зáмки, поместия с пришептом,Все вышиблено, ни единого в целости,И постнику тошно от стука костей.

От зубьев пилотов, от флотских трезубцев,От красных зазубрин карпатских зубцов.Он двинуться хочет, не может проснуться,Не может, засунутый в сон на засов.

И видит еще. Как назем огородника,Всю землю сравняли с землей на Стоходе.Не верит, чтоб выси зевнулось когда-нибудьВо всю ее бездну, и на небо выплыл,Как колокол на перекладине дали,Серебряный слиток глотательной впадины,Язык и глагол ее, – месяц небесный.Нет, косноязычный, гундосый и сиплый,Он с кровью заглочен хрящами развалин.Сунь руку в крутящийся щебень метели, —Он на руку вывалится из расселиныМясистой култышкою, мышцей бесцельнойНа жиле, картечиной напрочь отстреленной.

Его отожгло, как отеклую тыкву.Он прыгнул с гряды за ограду. Он в рытвине.Он сорван был битвой и, битвой подхлеснутый,Как шар, откатился в канаву с откосаСквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых,Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.

Прислушайся к гулу раздолий неезженых,Прислушайся к бешеной их перебежке.Расскальзывающаяся артиллерияТарелями ластится к отзывам ветра.К кому присоседиться, верстами меряя,Слова гололедицы, мглы и лафетов?И сказка ползет, и клочки околесицы,Мелькая бинтами в желтке ксероформа,Уносятся с поезда в поле. УносятсяПлатформами по снегу в ночь к семафорам.Сопят тормоза санитарного поезда.И снится, и снится небесному постнику…

Возможность