Людмила Петрушевская - Новые Гамлеты

Петрушевская Людмила

Новые Гамлеты

Людмила Петрушевская

Новые Гамлеты

В чем проблема Гамлета - в том, вероятно, что порвалась связь времен.

А что такое связь времен, как не связь отец - мать - ребенок?

Мы легкомысленно строим жизнь, надеемся на счастье, получаем это счастье, не подозревая о том, что дети воспримут наши поиски не иначе как предательство; и вот вам пример.

Леокадия, женщина без ноги (бежала с молоком, попала под трамвай), да к тому же еще и одинокая мать после самоубийства психически нездорового мужа, такое немыслимое обстоятельство, но и ими тоже полна наша жизнь,- эта Леокадия, мать с ребенком, ежеминутно как бы благодарила своего мужа Петра за то, что он женился на ней, он был взрослый студент, приехавший учиться в Москву, но его семья (молодая жена-студентка) с ним не поехала, и этот Петр, что в переводе значит "камень", оказался в чужом городе и в первое же воскресенье пошел проведать троюродную родню, среди которой и обретались в той же комнате молодая Лека плюс ее сынок Котя, Лека с Котей.

Там были непростые семейные связи, то есть умерший двоюродный дядя Петра был женат на матери Леки, Ираиде Соломоновне (сложные имена, проще тетя Ира), и вот эта Лека пришлась Петру сводной троюродной сестрой. Кроме Леки с Котей, в комнате жил еще троюродный настоящий братец, который появлялся только на выходные, и на эти же выходные приходил сбоку припека женатый камень Петр.

То есть как огурец, полный семян, такая получалась комнатка, Лека Котя, тетя Ира, брат и Петр: тут уже пироги, своя капустка, все домашнее, Котя прыгает по мужским коленям, трехлетка, то к дяде Вове, то к неродному дяде Петру, а женщины подают на стол.

Вова еще молодой, румянец пятнами, работает в почтовом ящике в Рузе под Москвой, в дальнейшем он исчезнет в Академгородке где-то на востоке страны, приедет только на похороны тети Иры и затем, стариком, на похороны Леки; Вова ушел из дома и пока что устроился в общежитии молодых специалистов, поскольку тут комната пятнадцать метров и трое человек без него.

Была еще одна комнатка у семьи, до войны, но сосед, по кличке Рыбник, подал на их отца заявление, что он враг народа, и отца забрали в 1937 году, и Рыбник занял их комнатушку, присовокупив к своей, а свою отдал первой жене. Отец вернулся в 1956 году и умирал у себя на пятнадцати метрах, а сосед Рыбник - вот причуда истории - спал с той стороны тонкой стенки и не спал ни единой ночи, реагируя на каждый стон и разговор, причем стуком в стену.

Такая была сложная советская жизнь, причем вскоре всю эту старинную монастырскую клопоморню должны были расселить, и Рыбник первым кинулся по инстанциям и съехал, страшный толстый старик с привычкой чистить сапоги под дверью Ираиды, задрав ногу на ее стол. Еще он был знаменит тем, что, выходя на кухню, говорил: "Горячо сыро не бывает",- и жрал неготовое прямо ложкой из кастрюли, и так и остался навеки в памяти испуганной Леки.

А Петр все ходил и ходил к родне по воскресеньям, шутил, кидал Котю под потолок, Лека радовалась, глядя на такую дружбу, но тут было одно обстоятельство в виде того самого расселения монастырского подворья: если бы Лека была замужем, она бы получила двухкомнатную квартиру, а так им с сыночком давали только однокомнатную.

Тут же Петр, услышав во второй раз такой шутливый разговор о поисках фиктивного жениха для Леки (Вова предлагал одного своего друга-хохла, бездомного лаборанта, который еще и деньги приплатит), сделал вполне конкретное предложение: давай мы поженимся, и тебе дадут двухкомнатную. Давай.

Все произошло как бы в шутку, но Петр быстро развелся, съездил домой к жене-студентке, застал ее в далеко зашедшем беременном состоянии с круглыми глазами, уже готовой родить Петровича-Петровну неведомо от кого, вот был бы номер - короче, Петр все это пресек разводом, все оформил, выписался и женился в Москве, причем тут же въехал на законном основании в пустующую комнатку Рыбника, сам пошел и оформил как расширение молодой семьи.

Лека туда-сюда топала на своем протезе, таскала пироги, пышки, заваривала чай, бац! Дают им двухкомнатную квартиру, а Лека уже в положении, четвертый месяц.

Тогда дали трехкомнатную небольшую, тем более что Лека была общественно полезным элементом, то есть молодым детским врачом, причем участковым, хоть и без ступни, с протезом. Но Лека никогда не пользовалась костылем, никогда не жаловалась, и никто не обращал уже внимания на ее немного тяжеловатую походку, когда она таскалась по больному детскому населению вверх-вниз, часто без лифта, что делать, не у всех дома с удобствами, старый район.

Лека родила Петру девочку, потом мальчика. Заполнила трехкомнатную квартиру, как пчелиная матка улей, жизнь кипела, пироги пеклись, Петр поступил далее в аспирантуру, защитился, преподавал и т. д., всегда у него была отдельная комната, и всегда Лека была ему благодарна за то, что он взял ее безногую с чужим ребенком; она рассказала ему наконец, что однажды ей приснился сон, по земле течет кровь с молоком, а наутро она как раз торопилась с молоком к сыну и споткнулась прямо под трамвай, молоко пролилось.

Петра, кстати, раздражали общительный Лекин характер, бесконечная беготня по больным в выходные - это были дети друзей и родни, а Лека лечила все: поносы, инфекции, ОРЗ, ушибы головы и даже потничку, этот бич новорожденных.

Как бы в ответ на постоянные (и бессмысленные, ибо бесплатные, Лека денег не брала), на непрекращающиеся эти уходы по выходным Петр поступил в университет на психфак, на вечернее, и тоже стал уходить. Но дети росли нормально, дрались между собой, защищали друг друга во дворе, учились, рвали одежонку и ботинки, нужда была большая, что и говорить. Лека уже работала на трех работах, прихватывала и ночные дежурства - только чтобы обеспечить семью.

Причем вечером, когда он приходил, все было уже готово, она подавала на стол и только тогда ползла на дежурство. Это у них был уже обряд, она служила Петру, бесконечно благодарная.

Но эта бесконечная благодарность Леки сослужила ей такую службу, что, когда она умерла, все построенное такими усилиями семейное здание рухнуло, пчела-царица отлетела, и рой распался.

Лека умерла сравнительно молодой, только-только выйдя на пенсию и запланировав бегать по театрам и концертам, что не получилось у нее.

Одолел диабет. Диабет не согласуется с пирогами и макаронами, а чем же еще было кормить большое семейство при малых доходах - летнее варенье, пирожки, пышки. Лека кормила детей и мужа, гостей и соседей и ела сама, что делать, при диабете голод невыносим, и вот она держалась, отчаянно жила и не поддавалась болезни, топала на протезе и натопала себе несчастье, протез при диабете дал осложнение, кончившееся гангреной, все.

Вот что началось дальше, после мучений по больницам, когда отняли ноги, сначала одну, потом вторую, после похорон, поминок и отчаяния: Петр

же нился.

Он сказал детям честно, что это вовсе не минутное ослепление, что с этой женщиной он живет более десяти лет (в командировках - поняли дети), и она ему дорога, поскольку поддерживала его во все тяжелые времена (какие такие тяжелые времена, неясно - думали дети), тяжелые, оказалось, потому что любовь, с одной стороны, звала туда, а долг перед детьми не разрешал, несмотря на то, что вы уже взрослые.

- Ради вас, ради детей, я оставался с вашей мамой, ухаживал за полным инвалидом,- в этом роде высказался Петр, и опять дети тяжело задумались,хотя у меня и там растет ваша сестричка, ей десять лет!

То есть как гром с ясного неба! Сестричка!

И возникла ситуация, знакомая всем по пьесе "Гамлет", когда умер отец (мать в нашем случае), а мать (отец в данном случае), башмаков еще не износивши, совершает свадебный обряд.

Дети окоченели буквально. Один удар, смерть матери, тяжелейший, был озарен благородством любви и памяти. Как все ухаживали за ней! Но женитьба отца и его раскрывшаяся измена, наоборот, освещали все по-новому, даже эту смерть - освещали адским пламенем лжи и коварства.

Вот почему - догадывались эти, уже вполне взрослые, дети,- вот почему он был такой камень, а мы его любили, думая, что это он ради нас сдерживает свои эмоции любви и орет по каждому пустяку - для нашего же блага, для воспитания! И вот почему он, объясняя младшим математику, впадал в дикое раздражение при первом же вопросе, орал, если дети противоречили, а потом демонстративно заваливался спать.

Все то милое, над чем подшучивала мать, все это вырастало до размеров египетского сфинкса с уже готовой разрешиться загадкой. Камень не любил их? Камень нас не любил!

Дети еще больше растерялись, когда отец уехал, заколотив свою дверь здоровенным гвоздем, как бы нанеся древесной плоти рану.

Старший сын Котя, неродной, уже был женат, имелись дети, средняя дочь тоже вышла замуж, младший еще учился, но и у него была невеста с животом, на которой, кстати, он не хотел жениться.