Александр Попов - Благоwest, или обычная история о невероятном сумасшествии Страница 10

Вот я думаю: если когда-нибудь какой-нибудь газетчик или писатель нацарапает чего-нибудь про Цирюльникова, то этого автора непременно обвинят в психологической недостоверности, в оторванности от жизни, в незнании русского бизнеса и так далее и так далее. И, понятное дело, не напечатают его произведения. Автору придется соврать редактору: мол, фантастика все это, гиперболический вымысел, а не реальность, не реализм во всей его красе. Только тогда, кто знает, напечатают, смилостивившись. Но вы-то, господин Переломов, теперь знаете, что вся эта история никакая не фантастика и не гипербола, а самая что ни на есть реальная, даже в чем-то обычная и привычная нам всем. А коли знаете и верите мне (не сомневаюсь, что верите!) - так спешите же, черт возьми!

За Цирюльникова Цирюльников. Но другой Цирюльников, хороший, учтите.

P.S. А ведь я ему отомстил - такой учинил в его дворце погром, что до скончания своего века будет вздрагивать, как вспомнит!".

Переломов дочитал, переворошил стопку бумаг, нашел какой-то листок, сверяюще, придирчиво и одновременно ошеломленно смотрел то в него, то в письмо. Выдохнул:

- Вот так делишки - его почерк, язви меня в душу. Что же получается: на самого себя настучал?

Дал прочитать бумаги из следственного дела по факту ограбления семьи Цирюльниковых и письмо криминалисту-почерковеду; тот уверенно заявил:

- Почерка абсолютно идентичные. Сумасшедший накалякал?

- Все они, погляжу я, сумасшедшие, если не понимают, что так жить нельзя. Им мало ртом, так они и ж... хватают. Друг друга уничтожают. А этот, похоже, так и душу и разум свои сожрал... чтобы, видать, никому не досталось, даже детям его.

- Кто они?.. Ты побледнел, как полотно. Что с тобой?

- Да так...Может быть, все мы такой же породы, только не каждому предоставляется возможность испытать себя? Что-то я разворчался, как старик. Ну, бывай!

Опергруппа криминальной милиции застала Цирюльникова в его настежь открытом, темном и разгромленном самым варварским образом особняке. Луч фонаря выхватил из тьмы хозяина, спавшего в тряпье и хламе на полу, скрючившегося от холода.

- Вот так гипербола. Как говорится: хотите верьте, хотите - нет.

Оскалилась и зарычала собака.

- Похоже, тебе, псинка, уже нечего и некого охранять, - присел на корточки Переломов. И собака, словно все поняв, нутряно, протяжно-страшно проскулила, как по покойнику. Но может, просто пожаловалась, угадав в Переломове доброго, участливого человека.

Цирюльникова растолкали, рослые парни омоновцы крепко взяли его под руки - думали, будет сопротивляться. Но он повис на их руках, обмяк и бессмысленно смотрел мимо людей, в никуда.

Когда Цирюльникова в "Волге" везли по городу мимо освещенной прожекторами церкви, он неожиданно потребовал остановить машину. Не стали противиться - притормозили.

Ночной город спал, ни транспорта, ни людей. Только церковь, такая молодо-яркая, белоснежно-нарядная, казалось, бодрствовала за весь город и жила какой-то своей особенной торжественной жизнью среди всеобщей тьмы и ночи.

- Слышите - благовест? - шепнул Цирюльников.

Все прислушались, но было тихо, лишь где-то внизу шуршала о берег Ангара.

- Вам показалось, - не сразу отозвался угнетенный Переломов.

- Нет-нет, прислушайтесь - колокольный звон. Откройте дверку - я хочу послушать.

- Сидеть! - грубо оттолкнул его от окна омоновец с правого боку.

- Да что уж - откройте, пусть послушает, - вздохнул Переломов.

- Еще сиганет, чего доброго.

- Куда ему! Он уже свое отсигал.

Распахнули дверку. Цирюльников перевалился туловищем через омоновца и слушал, пристально всматриваясь в белую, как облако, церковь, словно боялся, что она улетит, растворится.

- Савелий, слышишь? А я слы-ы-ы-ышу! - с торжествующим безумием улыбнулся Цирюльников.

И уже, видимо, никто в целом свете не смог бы его убедить, что в округе - тишина, а благовестит, наверное, только лишь где-то у него внутри. Хотя и в это трудно поверить.

Быть может, Александр Иванович Цирюльников выздоровеет когда-нибудь, каким-то чудодейственным образом избавится от своего невероятного тяжкого недуга и захочет и сможет остаток дней своих прожить так, чтобы люди, вспоминая о нем, захотели и смогли бы сказать: "А ведь неплохой был человек".