Максимилиан Волошин - Воспоминания о Максимилиане Волошине Страница 100

НОЯБРЬ 1922 ГОДА

Трудные условия последних лет отразились на здоровье Макса - у него развился полиартрит. Одно время он даже ходил на костылях. Неоднократно лежал в больнице и санаториях. Осенью 1922 года он лечился у профессора Щербака 3 в Севастопольском институте физических методов.

Возвращаясь из Севастополя домой в ноябре 1922 года, Макс заехал в Ялту, чтобы повидать нас всех и узнать, как мы пережили последние годы. К этому времени мы остались без отца *. Макс предложил всей нашей семье переехать к нему в Коктебель.

* Шмелев Владимир Васильевич (ок. 1873-1920) - мировой судья.

Елена Оттобальдовна очень за это время ослабела и нуждалась в уходе. Обеспокоенный ее состоянием, Макс торопился домой.

В его отсутствие за Еленой Оттобальдовной ухаживала Мария Степановна Заболоцкая. Она бросила работу в больнице в Дальних Камышах, где была фельдшерицей, и приехала в Коктебель.

<...> Смеясь, Макс рассказывал, что в Севастополе его лечили "вытапливанием сала", то есть до плеч сажали в американскую термальную камеру, и он там потел.

Вскоре эта камера, не выдержав его русского веса, испортилась, и "вытапливание сала" прекратилось. Несмотря на краткость курса, лечение ему помогло. Макс вновь стал быстро двигаться и только при вставании морщился.

Летом у себя на вышке он принимал солнечные ванны, заворачиваясь в черную ткань. В море он уже не купался, а в молодые годы и зимой окунался в ледяную воду

В этот приезд Макс остановился у своего старого друга по Парижу художника Анатолия Григорьевича Коренева. В нашей маленькой квартире на Боткинской ему было душно - он страдал астмой.

Незадолго до этого Анатолий Григорьевич Коренев открыл небольшой музей 4 в бывшем особняке княгини Барятинской, собрав еще кое-где уцелевшие предметы искусства (фарфор, бронзу, картины, мрамор). У Кореневых при музее была квартира, и они пригласили Макса к себе. Этот музей просуществовал до 1927 года, а после землетрясения Коренев переехал в Севастополь. <...>

Мама и тетя * так и не решились бросить насиженное место в Ялте. Мы с братом еще учились. Решили отправить нас на лето в Коктебель.

В январе 1923 года мы получили известие о кончине Елены Оттобальдовны. Она умерла 8 января. Перед смертью просила Макса заботиться о Марусе, и Мария Степановна навсегда осталась в доме.

Елена Оттобальдовна похоронена на старом коктебельском кладбище рядом со своей матерью Надеждой Григорьевной Глазер. Когда гроб с телом опускали в землю, над ним кружили орлы. Макс придал этому символическое значение. (Его письмо об этом не сохранилось.)

Надежда Григорьевна Глазер умерла в 1908 году. По ее просьбе, мне, ее единственной правнучке, переслали золотой нательный крест с цепочкой - все, что у нее было.

Я не помню ни бабушку, ни прабабушку. Мама возила меня в Коктебель, когда мне было полтора года, и с тех пор я там не была.

Елена Оттобальдовна со мной играла, учила танцевать, кукарекать, за мою коротко стриженную голову и jupe-culotte ** называла меня "бритым татарчонком". <...>

* Елена Сергеевна Лямина.

** Юбка-штаны (франц.).

Вскоре после ухода от мужа Елена Оттобальдовна с Максом уехала в Москву и одно время жила в семье старшей сестры Елизаветы Оттобальдовны, бывшей замужем за Сергеем Константиновичем Ляминым - инженером-путейцем, начальником дороги Москва - Брест-Литовск. В этой семье было четверо детей: старший сын Александр, за ним шли две дочери Елена и Любовь - моя мать, и, наконец, младший сын Михаил. С ними жила к этому времени уже овдовевшая бабушка Надежда Григорьевна. Временами наезжала сестра Сергея Константиновича - Анна Константиновна. Елизавета Оттобальдовна была тяжело больна туберкулезом и большую часть времени жила в Швейцарии, куда иногда брала младшую дочь Любу, где она и получила свое первое воспитание.

По просьбе Елены Оттобальдовны Лямин устроил ее на работу в контору управления Юго-западной железной дороги.

По тогдашним понятиям женщине из общества служить не полагалось, но Елена Оттобальдовна никогда не считалась с его мнением и всегда поступала только согласно своим собственным взглядам.

В отсутствие Елизаветы Оттобальдовны за воспитанием детей следила бабушка Надежда Григорьевна, а за хозяйством Анна Константиновна.

Макс проводил время в обществе кузин Лёли и Любы, старшая и уже начитанная Лёля была для Макса интересной собеседницей, а с младшей Любой, более легкомысленной, Макс играл и шалил. Между прочим, такие отношения между ними сохранились на всю жизнь. Свои стихи, статьи Макс присылал Лёле, спрашивая ее мнение, и одно время усиленно звал в Париж, считая, что только там она сможет учиться и всесторонне развиваться.

Иногда Люба читала Максу сказки, но так, что ни он, ни она сама ничего не понимали. В уже известных трогательных местах Люба плакала. Глядя на нее, начинал плакать и Макс. Подчас во время таких чтений их обоих заставали горько плачущими неизвестно над чем.

Для воспитания и обучения французскому языку детям взяли гувернантку-француженку. Как потом стало известно, эта особа в молодости была цирковой наездницей. Устарев для цирка, она решила отправиться в Россию и заняться там воспитанием детей. Из всей педагогической науки ей были известны только цирковые приемы. С них-то она и начала обучение своих питомцев.

Люба, худая и ловкая, быстро овладела цирковым искусством, а Макс, и тогда бывший увальнем, не мог сделать простого кульбита. Застрянет на собственной голове и ни туда ни сюда, только некая часть туловища возвышается, за что и получал от "педагога" шлепки.

Во время одного из таких уроков, когда под поощрительные крики "Алле-оп-ля!" Люба лихо прокатилась из одного конца комнаты в другой, а Макс как раз застрял на голове, вошла бабушка и замерла на пороге от неожиданности и ужаса... С гувернанткой распрощались в тот же день.

Макс кончал Феодосийскую гимназию, куда он был переведен из Москвы в последние классы. Учился плохо. Ему было просто скучно. Иногда на уроках он читал книги. Впоследствии, вспоминая гимназические годы, называл их безвозвратно потерянным временем 5.

Как-то Елену Оттобальдовну вызвал директор гимназии и сказал: "Из уважения к Вам, сударыня, мы не исключаем Вашего сына, но повторяю, что идиотов мы не исправляем". Воспоминание об этом разговоре всегда очень веселило Макса.

Конечно, и в Феодосии у него сразу образовался круг друзей, но, лишенный привычной обстановки, родных, близких и всего, что давала ему Москва, Макс временами очень грустил.

У меня сохранились две его фотографии того времени, которые он послал кузинам в Москву. На обороте одной он пишет Леле:

"С далекого юга

На Север родимый

От старого друга

Подруге любимой

На память о годах

Счастливого детства,

О годах веселья,

"Проказ и кокетства".

Милой Леле

на память от Макса Волошина

3 мая 1895 года.

Феодосия".

На другой обращение к Любе:

"Милая Люба!

Поздравляю тебя и посылаю тебе вместо себя мой портрет. Если ты будешь сниматься или снималась, то пришли мне свой.

Твой толстый кузен

М. Кириенко-Волошин (без даты).

В Москве они часто посещали театры, особенно Малый, и потом дома разыгрывали понравившиеся сцены. Как-то во время очередного такого "спектакля", обратившись к Любе, Макс воскликнул: "О Люба! Хочешь быть царицей? Изволь, я буду твой народ".

ЛЕТО 1923 ГОДА

В середине июня брат и я на старом пароходе "Игнатий Сергеев" отправились в Феодосию, а по прибытии пошли разыскивать К. Ф. Богаевского, чтобы у него узнать, как попасть в Коктебель. Регулярного сообщения с ним тогда еще не существовало. Надо было нанимать линейку или идти пешком.

Почему-то долго искали дом Константина Федоровича, хотя находился он почти в центре, на тихой тенистой улице.

После оживленной Ялты Феодосия показалась нам мертвым городом. Улицы, обсаженные пыльными тополями, акациями, айлантами и мощенные булыжником, были почти пустынны. Дома и садики скрывались за высокими каменными стенами. Усадьба Константина Федоровича также пряталась за такой стеной. На стук нам открыли калитку в больших деревянных воротах. В глубине дворика стоял небольшой особнячок, немного поодаль другой, но высокий - мастерская Константина Федоровича. Там он работал, а летом и жил. Здесь же у него гостили приезжавшие друзья. Мастерская была маленьким музеем.

Жена Константина Федоровича Жозефина Густавовна, урожденная Дуранте, была итальянкой. Тогда уже немолодая, но еще очень красивая, обаятельная и гостеприимная. Во всем у нее был порядок, чистота и уют. Константину Федоровичу она умела создать прекрасные условия для работы.

Мы приехали удачно: в этот день Мария Степановна получала в Феодосии недавно назначенный Максу академический паек. Перед отъездом в Коктебель она должна была зайти к Богаевским.