Мирза Ибрагимов - Слияние вод Страница 11

- Что тут стряслось? - обратился он к измазанному, взлохмаченному трактористу, на которого наступала звеньевая Гызетар.

Тракторист, не слушая Рустама, продолжал перебраниваться с девушкой.

- Не имеешь права с поля сгонять!

- Имею! - говорила Гызетар. - Хочешь работать как следует - работай, а пахать кое-как не позволю, так и знай! Скатертью дорога, прощай, голубчик! - И повернулась спиною к возмущенному парню.

Рустаму достаточно было краем глаза посмотреть на пахоту, чтобы заметить, что борозда мелкая - на четырнадцать сантиметров, не глубже, а по договору с МТС обязаны пахать на двадцать - двадцать два...

- Не маши руками! - кричал парень. - Вообразила о себе черт знает что!

Тяжелая рука Рустама ухватила его за ворот рубахи.

- Приказ звеньевой - закон! Перепахивай, как тебе велят, - негромко сказал председатель, но так грозно прозвучал его голос, что парня оторопь взяла. Он молча побежал к стоявшему в отдалении трактору.

Рустама почему-то не покидало светлое настроение. Ему понравилось, что звеньевая - добродушная, полная, на вид совсем не строгая, подружка Першан, - знала свое дело и не уступила ленивому, беспечному трактористу. Гызетар совсем недавно вместе с Першан кончила школу, она застряла на второй год в пятом классе. В учении Першан догнала ее, а в работе отстала: уже с седьмого класса подружка работала на хлопке, меньше двухсот трудодней не зарабатывала. Отстала от нее Першан и еще кое в чем; Гызетар уже вышла замуж за Наджафа, а у дочки Рустама даже нареченного как будто не намечалось...

Поблагодарив звеньевую взглядом, Рустам поскакал на ферму. И там его ждали радостные вести: зоотехник, заведующий фермой Керем, чабаны - все в один голос заверили председателя, что падеж прекратился, опасность миновала.

2

Поздно вечером Рустам вернулся домой; с усталым, но довольным лицом, поцеловал смутившуюся Майю в лоб, потрепал сына по плечу, прикоснулся губами к косам примчавшейся дочки.

- Ну, жена, неси угощение - фрукты, чай, вино! - с радушием гостеприимного хозяина воскликнул он.

- Обедать разве не будешь? Хороший плов приготовила.

- Неужели не обедали? Смотри, невестку голодом заморишь, сбежит, пошутил Рустам.

Сакина никогда не обедала без мужа, и теперь она с виноватым видом объяснила:

- Я тоже с детьми пообедала. Долго ждали тебя. Гараш в правление зашел, а Салман говорит, ты на тот берег Куры уехал...

- Я с чабанами пообедал, - сказал Рустам. - Прямо из пасти волка спасли барана, но проклятый все-таки успел вырвать курдюк. Что поделаешь? Разрешил чабанам прирезать, готовить бозартму. Чаю неси... Ну, а у вас что хорошего?

Он спрашивал всех, но Майе казалось, что Рустам-киши только ее спрашивает, к ней присматривается. И она снова сконфузилась.

От степного студеного воздуха щеки Рустама раскраснелись, морщины разгладились, он помолодел и улыбался добродушно, раскуривая трубку, а Майе свекор по-прежнему представлялся грозным, и она отвечала осторожно, обдуманно, деликатно, как будто разговаривала с тяжелобольным... Сейчас-то улыбается и шутит, а бог весть, каким будет через минуту, - всего можно ожидать.

Рустам заметил настороженность невестки, но не придал этому значения.

- Не соскучилась на новом месте?

- Да что вы!

- Чем же у нас думаешь заняться?

- Я же инженер, мне работать надо. Гидротехники ведь нужны Мугани...

- Ого, еще как! Ну, работай, работай, - снисходительно сказал Рустам. Так же точно еще недавно он говорил наряжавшей куклу Першан: "Ну, играй, играй!" - Боюсь, как бы тебя, невестушка, в дальний колхоз не послали. У нас ведь так бывает: муж здесь работает, а жену пошлют на край света... Поговорю в МТС, к нам назначат, в наш колхоз, - уверенно закончил он.

- Не беспокойтесь, пожалуйста, ведь есть указание министерства, я в Баку договорилась.

- Ну, министерство - министерством, а район - районом. Только, невестушка, имей в виду: Мугань изнеженных не любит. Зима и осень здесь хороши, слов нет. Ну, грязь немножечко настроение портит. А вот летняя жара начнется, - он покрутил головой, - не всякий вынесет.

Першан показалось, что в словах отца запрятан какой-то колкий намек, и она с досадой воскликнула:

- Не пугай ты Майю! Лето как лето, яйлаги есть, в садах прохладно. Мы-то живем? И она привыкнет.

Боясь, что отец с дочкой опять поссорятся из-за нее, Майя примирительно сказала:

- Не переношу жары, лютый мороз лучше. Но ведь в книгах пишут, что у вас и летние вечера прохладные.

- Книги! - хмыкнул Рустам. - А много ли книг о нашей Мугани?

- Не так много, а все-таки есть. Да вот одна у меня под рукой...

И протянула свекру книгу в белом переплете.

Рустам прочитал название, прикинул на руке вес книги, желая убедиться, солидная ли, заслуживает ли уважения, и глубокомысленно протянул:

- Порядком написали. Наука! - Перелистал, задержавшись взглядом на пометках, сделанных рукою Майи, и, вернув невестке книгу, попросил: Почитай вслух! Люблю слушать.

Майя открыла книгу, но буквы сливались, рябили, и как она ни напрягала зрение, не смогла прочитать ни слова: большая комната освещалась подслеповатой керосиновой лампой. Метнув на Гараша удивленный взгляд, Майя смиренно вздохнула: не стоит, мол, на это обращать внимания, и пересела поближе к столу.

Приготовившись слушать, Рустам поплотнее набил трубку, посмотрел на маленькие белые руки невестки, изящные, словно выточенные из самшита, пальчики с ярко-красными ноготками и, вздохнув, подумал: "Хорошую женку выбрал сынок. По рукам судя, ни одной миски в жизни не вымыла, ни одной рубахи не выстирала..."

Майя заметила и этот оценивающий взгляд, услышала и огорченный вздох свекра, но сдержалась, и лишь болезненно вздрагивающий голосок выдавал ее состояние.

- "Еще за триста лет до нашей эры греческий ученый..."

Рустам прервал невестку:

- Обожди. Триста лет? Когда же это было?

- Ай, папа, сколько раз объясняла, - вмешалась Першан. - Вот мы говорим: год тысяча девятьсот пятьдесят шестой. Это наше летосчисление, наша эра, а ведь и до этого на земле жили люди. Уже книги ученые писали. Те времена в науке называют старой эрой. А у христиан говорят: до рождества Христова...

- Э, дочка, это мы понимаем, - по-озорному улыбнулся отец, поглаживая усы. - Хоть деревенские, а понимаем. Я спрашиваю, сколько лет в общей сложности составит? - И, не дав ни ей, ни Майе времени подсчитать, самодовольно произнес: - Две тысячи двести пятьдесят шесть. Вот как!... Ты моего вопроса не поняла, а меня уму-разуму учишь. Непристойно девушке быть такой... узкозубой!

Узкозубой? Майя подумала и догадалась, что это на языке народных поговорок, видимо, значит - быть ограниченной, мелко схватывать...

- Да, приблизительно две тысячи двести пятьдесят шесть лет назад, кивнула Майя, - в Греции жил историк Страбон. Вот что писал он о Мугани...

- Ого! Уж тогда о Мугани во всем мире знали! - восхитился Рустам.

- Да. Земля Мугани, писал Страбон, однажды засеянная, дает в год два-три урожая. Оросительная система здесь была лучше, чем в Египте и Вавилоне... Прекрасные пастбища. Страбон так и называет Мугань: "Зеленая". Виноградные лозы вырезали один раз в пятилетие. Вновь посаженные лозы уже на следующий год плодоносили, а на третий год ложились на землю от тяжести гроздьев...

Сейчас Рустам увидел, что Майя рассказывала, не заглядывая в книжку. Она только загораживалась ею от смущавшего ее взгляда свекра. Голосок ее звучал звонко, в глазах сверкали огоньки, и речь ее казалась Рустаму похожей на красивое узорчатое покрывало, связанное Сакиной.

У Рустама погасла трубка.

Майя остановилась, придвинула Гарашу спичечный коробок и ласково напомнила:

- Поднеси-ка отцу огонька.

- Раз папа не заметил, что трубка погасла, значит, беседа ему понравилась! - рассмеялась Першан.

Рустам словно очнулся от дремоты, взял из рук сына спички, но не закурил, а, выйдя из-за стола, начал расхаживать по комнате. И прежние глубокие морщины пролегли на его нахмуренном лице.

- Папа, о чем ты? - встревожилась дочь, бросилась к нему и прошептала на ухо: - А пировать когда будем?

Отец качнул головой.

- После свадьбы музыка - как после обеда горчица. Отложим до твоего замужества.

Майя, наклонившись, вполголоса разговаривала с Гарашом и не расслышала слов свекра.

- Ой, ты и скажешь, папа! - И девушка закрыла лицо руками.

Гараш, весь вечер любовавшийся Майей, тоже ничего не услышал из этого короткого разговора отца с сестрой. И когда Рустам глянул на сына и увидел его восторженное, обращенное к Майе лицо, сердце отца дрогнуло... За что, в самом деле, упрекать Майю? Ведь она принесла счастье его единственному сыну. Что ж, она приехала с ним сюда без сватов, нарушив стародавние обычаи, - им, вероятно, не две тысячи двести пятьдесят шесть лет, как книге Страбона, а куда больше, - но взгляни-ка, старый, в лицо сыну: разве ж не все сокровища мира принадлежат сейчас Гарашу?... И верно, лицо сына смеялось: глаза смеялись, крутые брови смеялись, щегольские, тоненькие в ниточку - усики смеялись. Гараш стал красивее, привлекательнее и, пожалуй, серьезнее.