Евдокия Нагродская - Белая колоннада Страница 11

— Научусь! Научусь! Какая вы хорошая: вы не говорите, что из моего желания ничего не выйдет! А это все говорят.

— Зачем же отговаривать человека от хороших намерений? Ну не выйдет и не выйдет. Когда кто-нибудь мечтает, не надо никогда разрушать эти мечты. Ведь в мечтах-то человек был счастлив. Сбудется — отлично. Не сбудется — все останется по-прежнему, как если бы он и не мечтал, просто нет и не было. Всё же минус.

— Конечно, конечно! Но какой я был дурак, что раньше не обратился к тетушке. Вот она все и устроила, даже долги мои заплатит, и я свободен. Милая тетя, а я еще всегда издевался над ней и звал «недожаренной индюшкой», а она, славная, даже не обиделась сейчас, когда я ей в этом сознался. А все вы! Вы! Это не случай, не случай! Милая вы моя!

И Жорж, вдруг обняв Ксению Несторовну, поцеловал ее.

— Голубчик, на улице! — расхохоталась она. — Ведь нас за пьяных примут!

— Пусть принимают! Я пьян, я сегодня именинник, я дыру из низких глубин на поверхность пробил! Я еду к Степе! Я буду человеком! Ура!

— Я очень рада за вас, Жорж, если вы считаете, что эта перемена составит ваше счастье, — улыбаясь насмешливо, говорила Накатова. — Желаю, чтобы ваши мечты осуществились.

— И осуществятся, — упрямо говорил Жорж.

— Но, откровенно вам сознаюсь, мне очень не нравится ваша ссора с отцом. Как вам не стыдно так его огорчать!

— Мне самому это очень больно и неприятно, но что же делать, папу не переубедишь, — говорил Жорж, сидя на низком пуфе в гостиной и вертя в руках свои перчатки. И он и Накатова, к которой он пришел проститься перед отъездом, чувствовали себя неловко.

«Глупости, — твердил про себя Жорж, — почему я стесняюсь? Я ничего не собираюсь сделать дурного, а только хорошее. Почему я недостаточно откровенен и прост? Ведь Катя милая, славная. Вот я ей это сейчас скажу и станем говорить по-хорошему».

— Катюша, — поднял он голову, — вы должны радоваться, что я хочу исправиться: перестать кутить, начать работать. Даже если не выйдет ничего из моих хороших намерений, то уж они сами по себе хорошие. А вы, хорошая моя сестричка, поддержите меня в этих намерениях. Вы и хотите это сделать, но у всех людей есть привычка не быть самими собою, не говорить прямо, от души.

Щеки Накатовой покрылись румянцем, и она заговорила слегка насмешливо:

— Да разве это возможно, Жорж? Люди вас осмеют за вашу откровенность — и только. Да и откровенность, признаться сказать, всегда немного смешна.

— Пусть осмеют! Пусть! Десять человек осмеют, а, может быть, одиннадцатый только и ждет этого, и все сердце у него горит и рвется… Катюша, сестрица, любимая, милая, есть же такие люди? Вот как я, вот я счастлив! Неужели вы не встречали в жизни никого, кто бы вот так прямо пришел и сказал…

— Да, да, Жорж, — заговорила, взволнованно смеясь, Накатова, — есть такая девочка глупенькая, платьем с кринолинчиком интересуется и муфта у нее из «перепетуи»! Хорошая это девочка, а я над ней смеюсь! Смеюсь и люблю, и даже белую колоннаду с ней искать ходила!

— Какую белую колоннаду?

— А вот ту, что… Помните, вы же сами мне говорили про Степу… Так вот я… Ах, все это оказалось миражем, жизнь сильнее видений!

Екатерина Антоновна отвернулась, порывисто встала и заходила по комнате. Жорж пристально посмотрел на нее и, улыбаясь, сказал:

— А если это был не мираж, Катюша? Даже если это было видение, отчего вы жизни позволили заглушить его, а не осветили им жизнь?

— Ах, Жорж, это вы фантазером стали, а я не могу… Этак, пожалуй, моя девочка с муфтой из перепетуи послана мне небом! И знаете, Жорж, — сказала Накатова, вдруг останавливаясь перед ним и неожиданно кладя ему руки на плечи, — когда я говорю с нею или с вами, я верю, что вы правы, я словно насторожусь… я чувствую! Но уйду, и мне опять вы кажетесь смешными и глупыми, и мне стыдно, что увлекалась, поддалась вашему… гипнозу, что ли. Но я хочу, слышите, хочу вот хоть в эту минуту думать, что может существовать жизнь светлая, иная, полная любви ко всему и ко всем, где отдать жизнь за ближних — высочайшая радость, где идут на смерть за правду — весело. Именно весело, не чувствуя себя героями, нет, а именно счастливыми, детьми, которых переводят в следующий класс после неожиданно блестящего экзамена! И там, там, что-то новое, прекрасное…

Накатова вдруг остановилась и принужденно засмеялась.

— Ах, какие я говорю глупости! — воскликнула она, смеясь и быстро направляясь в залу, где слышались уверенные шаги Лопатова.

Николай Платонович вошел свежий, красивый, румяный от мороза. Он весело поздоровался с Жоржем, блестя своими карими глазами, но в этих ласковых карих глазах мелькнуло как будто беспокойство.

— А, Георгий Владимирович! Давненько, давненько не видались. Были вы вчера на французском балу?

Он говорил как всегда развязно, покровительственным тоном, но в голосе его слышалась как будто тревога.

— Нет, я вчера просидел вечер у тетушки.

— А-а! — протянул Лопатов и, видимо, сразу успокоился.

— Знаете, Китти, а ведь я попал вчера на этот дурацкий бал.

— Как же это, ведь у вас была лихорадка? Ах, Nicolas, как вы неосторожны, — с упреком покачала головой Накатова.

— Представьте, я уехал от вас около десяти и сейчас же лег в постель. Вдруг в час ночи явился Прянев и два товарища и буквально подняли меня с постели, а сегодня я совсем здоров! Я даже жалею, что Георгий Владимирович не был, — бал был очень удачный. Маркизет танцевала танго.

— А я не жалею, — сказал Жорж,— мне совсем не хотелось видеть никого из знакомых… Катюша, вы знаете, меня мучает теперь совесть, что я так редко навещал тетушку, она такая милая, эта тетя Соня, трогательная такая. Она очень огорчается, что вы ее совсем забыли.

— Да, надо как-нибудь… все времени нет, — рассеянно сказала Накатова. — Я все собиралась позвонить ей по телефону, взяла ли она себе чтицу, которую я ей рекомендовала.

— Взяла уже давно и очень довольна. Однако мне пора, — поднялся Жорж. — Всего хорошего, Катюша, не поминайте лихом.

— Пишите, Жорж, — сказала Накатова.

Она его поцеловала в лоб, пока он целовал ее руку, ей хотелось сказать ему что-нибудь ласковое на прощанием но она не решилась и только повторила: «Смотрите же напишите!»

Проводив Жоржа, она села рядом с Лопатовым и, обняв руками его шею, заговорила, стараясь говорить весело:

— Как это нехорошо, Николенька, что вы не дали мне знать, когда все-таки поехали на этот бал. Ведь у меня было приготовлено платье, вы же сами отговорили меня ехать.

— Я же рассказал вам, как это случилось, а вам, конечно, было бы неприлично ехать на этот бал. Дамы вашего общества не бывают на публичных балах.

— А как же Варховская была на балу в Мариинском театре?

— Дорогая, это был маскарад. Конечно, под маской можно идти куда угодно… А скажите, неужели это серьезно, что блестящий Жорж совсем покидает Петербург? Куда же он едет?

— В Париж… Николенька, мне бы хотелось уехать с вами вдвоем на несколько дней.

— Что вы, Китти, разве это возможно: что скажут! Вот когда мы будем мужем и женой…

— Мне надоело думать о том, что скажут, — немного капризно сказала она. — И не все ли равно — после поста будет наша свадьба. Как вы не понимаете, — продолжала она страстно, — что я вас настолько люблю, что остальное для меня не существует. Я не дорожу ничем! Я все принесу вам в жертву. Если бы я была замужем, я для вас бросила бы мужа… Мне иногда кажется, что вы меня не любите! — вдруг вырвалось у нее со слезами.

— Китти, я удивляюсь, что это с вами? Как вам не стыдно! Вы такая спокойная, сдержанная, ваша корректность во всем так меня восхищала. Я не хочу думать, что между нами могут происходить такие сцены, — вы просто расстроены чем-нибудь. Уж не отъездом ли милого Жоржа? Смотрите, я буду ревновать! А кстати, объясните мне действительные причины его отъезда. Я ничего не понимаю. Говорят, он едет к своему брату. Да что он, сошел с ума? Ведь это узнают, и его карьера окончена.

— А если он любит брата и хочет его видеть? — сказала Накатова немного сухо.

— Он мог с ним повидаться, не трезвоня об этом. Говорят, отец выгнал его. Как это все глупо!

— Я не нахожу. Впрочем, если и глупо, то смело.

— Конечно, женщинам нравятся безумные поступки, они называют это геройством. Но к лицу ли геройство нашему Жоржу? Отец не станет ему присылать денег, и он сам одумается. Наконец, кредиторы его не отпустят, — расхохотался Лопатов.

— Тетя Соня платит его долги и будет поддерживать его первое время.

— А, вот как… Посмотрим, посмотрим, что из этого выйдет. А кстати, отчего вы, Китти, так редко бываете у вашей тетушки, право, это не хорошо, она так одинока. Хотите, пойдем к ней завтра?

— Хорошо, Николенька, но у нее страшно мрачно, она вечно плачет.