Всеволод Иванов - Канцлер Страница 11

Глава третья

Гостиная загородного дома, где в свободные дни отдыхал князь Горчаков, вмещала лёгкую мебель. Широкие окна и двери — всё это было устремлено к солнцу, на террасу, увитую цветами и хмелем. Из окна виднелись парк, аллея, вдали река с плоскими песчаными берегами. День близился к концу. На календаре — 4 июля 1878 года.

Развозовская, стоя на террасе, смотрела в бинокль.

— Аполлоний Андреич, — спросила она, — вы отчётливо видите цель?

Откуда-то снизу долетел голос Ахончева:

— Вполне отчётливо. Фуражка, и в ней цветы. Рядом розовый куст и оранжерея. Людей нет.

«Видит отчётливее, чем в бинокль, — подумала Развозовская. — И это пугает меня, потому что я вижу рядом с фуражкой человека».

— Поднимитесь сюда, Аполлоний Андреич, — позвала она громко. — У нас есть время.

С ружьём в руках на террасу взошёл Ахончев.

— Вы действительно так хорошо стреляете?

— В армии я считался лучшим стрелком, — без всякой гордости, а только с сознанием своего умения, ответил капитан-лейтенант.

— Но вы были ранены, вы получили за один раз чуть ли не пятьдесят ранений, я читала в газетах… И рука ваша по-прежнему крепка?

— Посмотрите.

— Нет, нет! Я верю. И, однако, вы — загадка для меня. Вы в эти дни ужасно много сделали для меня, хотя бы то, что я сама себя, — впрочем, я не уверена в этом, — сама себя разгадала. Я вам так благодарна!

Ахончев сдержанно поклонился. Развозовская продолжала:

— Вы просмотрели корректуру моей книги о славянах в Сербии. Да? Не думаете ли вы, что в книге много женской простоты, что было б отвратительно. Когда мужчина прост — это указывает на его силу. А когда проста женщина это похоже на плохие румяна,

— Я не согласен с вами. Мне простота нравится.

— Да, да, я заметила. На полях корректур вы сделали много замечаний: в ущерб русинам и чехам и в пользу сербов. Ну, я поняла б, если в пользу болгар. Их надо пожалеть. Ирина, например, отвратительно одевается. Богу, пожалуй, неприятно принимать её молитвы, Не правда ли? Ах, простите, вам надо сосредоточиться перед выстрелом, а я болтаю, как молодая девица. Но за городом так хорошо!..

— Нина Юлиановна!..

— Говорите, говорите, не смущайтесь. Повторяю, у нас есть время. Я вижу, вам пора в чем-то признаться?

— Зачем вы ездили в Париж, Нина Юлиановна?

— Сегодня восьмидесятилетие князя. Неужели я буду праздновать это в поношенном платье?

— Кроме платья вы привезли и это, — Ахончев поднял ружьё и взвесил его в руке. — По конструкции — Шасспо, но оно бьёт удивительно далеко и метко. А марки фирмы на нём нет. Если это новая модель французской армии, то её могли выдать только по специальному декрету совета министров. Я простой человек, Нина Юлиановна, и таинственные маски мне не к лицу, Например, князь заставляет меня послать вызов графу Герберту Бисмарку, а затем так же внезапно едет извиняться за меня. Почему? Меня вызывают в Имперскую канцелярию, я признаюсь почти в преступлении, меня следует отдать под суд, говорю об этом князю, а он хохочет!..

— Вы не чувствуете юмора, дорогой Аполлоний Андреич. Это ваш единственный недостаток. Он повредит вашей дипломатической карьере.

— Я не мечтаю о дипломатической карьере, я…

Развозовская поглядела в сторону парка:

— Так приятно с вами болтать, а тут знак. Пора стрелять. Идите на своё место. Взмахнут два раза голубым, и вы… ради бога, прошу вас быть внимательным, Аполлоний Андреич!

Ахончев стремительно ушёл, а Развозовская продолжала напряженно смотреть в парк. Вот взмахнули раз, взмахнули другой… Она закрыла глаза платком и боязливо отвернулась. Раздался выстрел. Она схватила бинокль и посмотрела туда:

— Великолепно! В козырёк фуражки! Поздравляю вас, Аполлоний Андреич. Это лучший выстрел в вашей жизни!

Ахончев поднялся на террасу. Лицо у него было смущённым, и, чтобы как-то скрыть смущение, он принялся чересчур внимательно осматривать ружьё.

— Вы находите изъяны?

— Нет, — пробормотал Ахончев. — Э, да что скрывать, Нина Юлиановна! Скажите мне, я ошибся или нет? За розовым кустом стоял князь Александр Михайлович?

— Возможно. Он обожает призовую стрельбу. Он не утерпел и приблизился.

— А что, лорд Биконсфильд тоже любитель призовой стрельбы? И министр Ваддинггон?

— Министр Ваддингтон — путешественник. Лорд Биконсфильд — писатель, а писатели — люди острых ощущений. Таково общее мнение.

— Тогда вы, Нина Юлиановна, лучший писатель мира. Вам доставляет удовольствие, что в день своего восьмидесятилетия канцлер империи стоит в двух шагах от фуражки, которую пробивает моя пуля? Возьмите ружьё. Не думаю, что когда-нибудь я займусь ещё стрельбой по цели.

Развозовская спросила с заметным усилием:

— Скажите прямо — вы ко мне… охладели? Вы молчите? Вы не желаете отвечать?

— Наоборот, я стремлюсь ответить и подбираю самые правильные слова. Я много думал. Последний раз мы встретились с вами, когда наш корвет «Память Меркурия» пришёл в Англию?

— В позапрошлом году.

— Ещё тогда нам казалось, что мы близки друг другу…

— Только казалось?

— Да? Скажу, более того. То, что мы называли любовью, — было дружеским долгом. Вы не могли уехать из Москвы. Я помог вам. Я сопровождал вас, как свою невесту. Кроме того, вы мне были близки и потому, что оба мы занимались литературой, мечтали о писательстве… И ещё одно обстоятельство. Я уважал отца, хотел примириться с ним, а он настаивал — тогда я не знал почему, чтоб я сопровождал вас…

— Теперь вы знаете, почему?

— Догадываюсь. И повторяю, у меня нет мечты о дипломатической карьере.

— Вы мечтаете о мирном процветании и сербских горах? Я поняла вас. Отец Наталии Тайсич получает простуду — и вы не выходите из его квартиры. В доме князя Александра Михайловича вы постоянно, и лишь для того, чтоб встретить «её», — Развозовская иронически улыбнулась. — Ей так легко сюда попасть по общественным делам, похлопотать за Сербию.

Ахончев произнёс спокойным тоном:

— Этим вы освобождаете меня от слова?

— Неужели вы её любите? Правда, Наталия изящна, наивна, это прельщает мужчин. Она, пожалуй, умна — для молодой нации. Но она страдает искренностью, она испортит жизнь любому мужу. Это серьёзный недостаток для замужней женщины.

— Я подлинно с трудом понимаю вашу шутку. А мне хочется поговорить с вами серьёзно. Может быть, мы погуляем по парку?

Разговаривая, они перешли террасу, но услышали снизу летящие голоса, потому остановились. Из парка появились Горчаков, Биконсфильд и Ваддингтон. В руках Биконсфильда простреленная фуражка Горчакова, полная свежих цветов, он поставил фуражку торжественно на стол и, отойдя в сторону, всплеснул руками:

— Какое пари! Выиграть такое пари в день восьмидесятилетия… Эту фуражку, ваша светлость, нужно изваять из мрамора. — И обратился к Ахончеву. Винтовка, из которой вы стреляли, сэр, русского завода?

Горчаков сказал неторопливо и весело:

— Винтовку, кажется, разорвало в куски при выстреле, не так ли? Александр Михайлович положил руку на плечо Ахончева, представляя капитан-лейтенанта гостям. — Это очень смелый и ученый артиллерист. Он учился в морском училище, затем в Михайловской академии… формуляр первого разряда! Ведь это он, дорогой сэр, в бою нашего коммерческого, наскоро переоборудованного, парохода «Веста» с турецким броненосцем стоял при аппаратах для автоматической стрельбы, изобретённых господином Давыдовым, и получил 23 раны и около 50 поранений мельчайшими осколками и дробью, положенной в турецкую бомбу! Каково?

Биконсфильд ответил:

— Да, я вижу, что здоровье его не требует внимательного ухода. Подумайте, разорвалось ружьё — и ни одной царапины! Дорогой князь! Я не только дипломат, я — художник, романист. Я восхищён вашим образом и образом ваших офицеров. Жму руку, молодой человек.

Но выражение было, разумеется, фигуральным, потому что Биконсфильд стоял в другом конце террасы.

— Стрелять на таком расстоянии! — подхватил Ваддингтон. — С такой меткостью! От имени Франции поздравляю вас, господин офицер. Вы равны Вильгельму Теллю!.. — А сам подумал: «Не обводит ли нас старик волшебной чертой?»

Биконсфильд подошёл к Горчакову:

— Конгресс преподнёс мне неожиданное удовольствие познакомиться с русским. Вы — удивительно мужественная нация, сэр. Мне бы нужно пересмотреть свои взгляды на Россию, но боюсь, что мои товарищи по консервативной партии не позволят мне этого. Поэтому-то я и озабочен получением известного документа, ваша светлость.

— Да, близится заседание о Бессарабии. Я вручу его, как и обещал, перед самым заседанием.

— Прекрасно! Я уже доложил своим коллегам по кабинету, что, возможно, мне придётся поддержать своё прежнее мнение о Бессарабии. Все мы так заинтересованы в том, чтобы заключение преступного союза сорвалось, если не за годы, так хотя бы за месяцы. В наше горячее время несколько месяцев могут сильно расчистить международную атмосферу… Но, я вижу, вам, князь, хочется сказать наедине несколько слов академику Ваддингтону? Вы оба интересуетесь археологией, путешествиями. Графиня, не желаете ли прогуляться? Мне хочется найти на память несколько осколков от этого удивительного ружья. Разорваться — и попасть тем не менее в цель!