Всеволод Иванов - Канцлер Страница 12

Биконсфильд и Развозовская проследовали в парк.

Горчаков дождался, пока они достаточно удалились, и отрекомендовал Ваддинггону Ахончева заново:

— Этот офицер, господин министр, один из преданнейших нашей родине и всем, кто хочет дружить с нею. При нём можно говорить открыто.

— Какое впечатление, господин офицер, — спросил Ваддингтон, — произвёл на вас осмотр новой модели Шасспо?

— Самое выгодное, господин министр, — поспешно сказал Горчаков,

— Наивыгоднейшее, господин министр! — подтвердил Ахончев.

— Мне чрезвычайно приятно слышать это из уст канцлера и из уст лучшего офицера русской армии. Благодарю вас, господа. Благодарю от имени Франции. И вытер внезапно выступившие на глазах слёзы. — Месть близка, господа!

Горчаков был серьёзен.

— Как вы полагаете, господин министр, могут заводы Франции взять заказ на винтовки подобного типа для русской армии?

— Смотря по количеству, ваша светлость.

— Я запрашивал военного министра. Он не возражает, чтоб мы заказали полмиллиона.

— Полмиллиона? — изумленно переспросил Ваддинггон.

— Да, полмиллиона, господин министр, — небрежно повторил Горчаков. — Вам это количество кажется малым?

— Наоборот, ваша светлость. Я — изумлён. Полмиллиона!.. Разумеется… но, если б мы были уверены, что дула этих ружей не будут направлены в сторону Франции…

— Вы получите эти уверения. На этом конгрессе мы, безусловно, добьёмся Бессарабии и Батума, но всё же русскому обществу конгресс принёс много разочарований. Мы обмануты Германией. Мы будем искать поддержку. Буду откровенен. Франция — наша поддержка, как и Россия — поддержка Франции.

— Да, да, князь! Да!..

— Вы, господин министр, поможете Англии разглядеть, какого она врага вырастила в Германии, и слегка отодвинуть Австро-Венгрию от Англии. Какая вам выгода, если бешеная Австро-Венгрия, опившаяся славянской кровью, бросится на Россию и увлечёт за собою Англию?

— Никакой!

— Я слышу голос француза и патриота! Франко-русское сближение неизбежно.

— Да! Но один вопрос: Турция?

— Турция будет самостоятельной. Мы вовсе не хотим делать Турцию привратником русского дома, держащим наши ключи. Итак — полмиллиона?

— Желание вашей светлости будет исполнено. Мы берёмся за этот заказ. Ваддингтон, радостно смеясь, указал на ружьё, всё ещё находящееся в руках Ахончева. — Дипломатическое орудие франко-прусского союза найдено. Разрешите мне, князь, вернуться к лорду Биконсфильду? Боюсь, он может подумать, что мы слишком долго разговариваем о любимом моём предмете — археологии.

Горчаков проводил Биконсфильда и вернулся, пока Ахончев прятал ружье. Князь произнес наставительно:

— Чтобы успешно воевать против одного «преданного и верного друга», необходимо завести ещё двух, ибо алмаз шлифуется алмазом. Вы над этой мыслью задумывались, молодой человек?

— И ещё над одной, ваша светлость. Позволите? Я не обсуждаю уже вынесенных решений военного министра. Но наши тульские винтовки не хуже. Не многовато ли, ваша светлость, полмиллиона?

— Для Франции? Полмиллиона? Почему же много?

— Как — для Франции? Винтовки ведь заказываются для России?

— Ах, милый друг! Во Франции так быстро теперь меняются министерства. Ну, допустим, сделают для нас заказ, полмиллиона. И ко дню выполнения заказа придёт к власти Гамбетта. Неужели, думаете, он не попросит нас уступить ему этот заказ? И неужели я откажу ему? Пожалуйста, скажу я! — Горчаков потрепал Ахончева по плечу. — Спасибо тебе, голубчик. Ты удивительно метко стреляешь. Признаться, я побаивался, стоя за розовым кустом. А вдруг да возьмёт шага на три вправо, хе-хе-ха!.. И вообще, милый друг, я трушу под старость. Мне всё кажется, что силы мои ушли, и я всё проверяю себя, точно ушли ли? Проверишь вроде сегодняшнего, и во рту такая отрыжка… Рюмку водки не хочешь?

— Не пью, ваша светлость.

— И со свежей икрой? Ну, иди, иди, погуляй, поговори с гостями, а я выпью рюмку, закушу икрой, да и догоню тебя.

Ахончев удалился, а Горчаков подошёл к столу, достал портфель, раскрыл его и подумал: «Посмотрим, что мне ответило Царское Село?» Принялся читать. «Бессарабия… Боятся, боятся. Стар ты, княже Горчаков, и горек — горчей горчицы, — думал князь. — Горек и боек! О-хо-хо, депешки вы мои депешки…»

Послышался голос Ирины Ивановны.

— Капитан-лейтенант Ахончев уже здесь? В парке? — спрашивала она кого-то невидимого.

«Что она такая весёлая?» — мелькнуло в мыслях Горчакова.

— Поздравляю вас, Александр Михайлович! — Ирина Ивановна подала принесённые цветы.

— Молебен служила нынче?

— Отслужу, Александр Михайлович.

— Как только развеселится, так и бога забывает, — укоризненно-нарочито попенял Горчаков. — Да ты не огорчайся, Иринушка, — увидел он, как лицо Ирины Ивановны переменилось, — я тоже такой же. И скажу тебе на ухо: бог тоже на нас похож.

— И ещё подарок, ваша светлость. — Ирина Ивановна достала книгу в чёрной обложке. — Вы поручили изменить здесь кое-какие анекдоты. Сделано. Вместо унылости бисмарковских рептилий вставили подлинные шутки. — Прочитала с улыбкой: - «Сановнику сказали: „Всех орденов у Бисмарка 223“. Сановник ответил: „Пожалуй, такое количество и на слоне не развесишь“». Что же вы не смеётесь?

— Я над своими шутками никогда не смеюсь… И эту книжку Бисмарк получит вместо им заказанной. — Горчаков полистал. — Ну-ну… К длинному списку запрещённых книг и брошюр, которые печатают теперь в немецких газетах, прибавится ещё одно название. Вот уж не предполагал, что попаду под закон борьбы с социалистической пропагандой. Ну, ну… Благодарю вас, сударыня. Между прочим, могу вас обрадовать, и тоже книгой. Я получил вексельную книгу Андрея Лукича. Его рукой там вписано, что он передал вам векселей на восемьдесят тысяч с лишком.

— А я, верно, очень рада этому, Александр Михайлович!

— Вижу, вижу.

— Теперь я верну векселя родственникам, и никто меня не упрекнёт…

— Чиновник оказался услужливым. Он передал мне и вексельную книгу, и…

— И документ? Боже мой, как великолепно!

— То-то и беда, что документа в Имперской канцелярии не оказалось. А оказался я старым, бессильным хрычом… Ничего придумать не могу… ничего…

Ирина Ивановна, огорченно сжимая руки, застыла. Горчаков же, словно не замечая её, бормотал, перелистывая депеши:

— И пытаться мне не стоит, старому дураку. Так что, Иринушка, ты векселя те передай клерикалам, пусть они достают тебе документ. А тебе ведь главное для души надо знать, что есть отметка в вексельной книге?..

Ирина Ивановна согласилась вяло:

— Для души, ваша светлость. Благодарю вас.

— Я и знал, что для души, для себя. Что тебе родственники твоего мужа? Да и мужем он тебе не был, хотя и любишь ты капитан-лейтенанта материнской любовью…

— Люблю, ваша светлость… Материнской, — замялась Ирина Ивановна. — Мне можно идти?

— Иди, иди, погуляй. А я здесь рюмку водки выпью с икрой… с икрой…бормотал он, смотря ей вслед, — рюмку… — И думал: «Бедная моя лебёдушка, бедная, сколько тебе горя я причинил… бедная моя болгарушка… бедная моя приёмная россияночка…»

— Господин Егор Андреич Ахончев, брат капитан-лейтенанта, — объявил вошедший слуга.

Горчаков пошёл навстречу старшему Ахончеву:

— Весьма рад познакомиться, Егор Андреич.

— Поздравляю вас, ваша светлость, с высокоторжественным днём вашего рождения!

— Спасибо, голубчик! Брат ваш в парке гуляет с дамами. Угодно, пройдём?

— Благодарю, ваша светлость. Если разрешите, скажу здесь. Я не привык к высшему обществу. Я человек простой, из деловых кругов.

— Слушаю вас, сударь. Садитесь,

— Вам небось передавали, ваша светлость, что меня, брата и нашу мачеху вызывали в Имперскую канцелярию?

— Слышал.

— Ждём второго вызова. Не вызывают!

— Надо думать, не видят надобности.

— Спрашиваю, а они мне: «Хотите в Петербург возвратиться? Ваша воля. Мы вас невыездом не обязывали». Как же, говорю, не обязывали, когда велели не выезжать и быть в полной тайне!

— Времена меняются.

— Времена-то меняются, а немец всё один, ваша светлость! Не верьте вы немцу, князь Александр Михайлович! Пришёл вас с целью предупредить… И графу… простите, стыдно говорить про гусарского полковника… а графу Развозовскому верить вам тоже невозможно. Встретил его сегодня… возле Имперской канцелярии… Его бисмаркята на подлые вещи могут подтолкнуть.

— Разве? Граф Юлиан Викторович производит впечатление не совсем павшего человека.

— Упадёт. Немцы уронят. Страшно — и за вас, ваша светлость, и за моего нежно любимого брата. Пригрейте Аполлония! Я отдаю всё: отказываюсь от претензий и к графу Развозовскому, и к своей мачехе. Я уезжаю в Петербург.