История моего моря - Кирилл Борисович Килунин Страница 11

– плавать, и искупаться в штормовом море ночью их мечта об экстриме. Я сдался. Сначала, смотрел и просто махал в непроглядную ночь, пытаясь расслышать сквозь этот шум их крики, а затем увлекся спасением одежды безумных пловцов, когда ее стали заливать подбирающиеся все ближе и ближе к стремительно уменьшающейся линии суши – волны.

И лишь тут осознал, что не слышу больше голосов ребят. Я им кричал, отчаянно носился вдоль линии прибоя, понимая, что нужно попробовать бросится туда, где черная вода и верная смерть, там грохочут волны и мертвая пустота, и не смог. Все бегал по колено в воде, стараясь, чтобы меня не утянуло, туда… и кричал, отчаянно громко, как мог. И они вернулись, вдвоем поддерживая, друг дружку, тихо матерясь, выползли на берег, как два выброшенных на сушу совершенно синих кита. Еще час мы, дрожа от холода и избытка адреналина в крови, искали в этой тьме и разгулявшейся водной стихии их одежду, подсвечивая себе зажигалкой, одежду тоже нашли…

* * *

Иногда, мне кажется, что все происходящее вокруг меня сейчас, это – сон. И я очень хочу проснуться, но, не могу, может потому что, это не мой сон, а сон кого-то другого.

* * *

Какая цифра Леха? Каким я его вижу?

Для меня, он всегда единица – коло. Единица, как точка отсчета, после которой мир сдвинулся… И покатились по миру волны, одна за другой…

10. Волны…

Волны…, изумрудные буруны, с шапками пены, нежные кружева, сотканные из микроскопических пузырей воздуха, катятся бесшумно, словно большие коты, крадутся, мчатся, мурлычут, устремляясь к линии горизонта, где бесконечно голубое небо сливается с морем, теплым как парное молоко и нежным как майский поцелуй.

А я сижу на бордюре и ем абрикосы, с рыжей бархатной шкуркой, благоухающие словно ты, зажмурившись, попал на цветущее поле. Липкий прохладный сок стекает с моих пальцев прямо на кристаллический белый песок.

* * *

Аквамарин, брожу по шумной набережной Ялты: уличные музыканты, гадалки по ладони, маленькая цирковая труппа с дрессированной обезьянкой и мимы. Я наблюдаю за художниками, которые пишут море. Оно притаилось, дышит рядом, за огромными белоснежными кораблями, маяками, обросшими водорослями валунами и волнорезами. Масляные краски, резкий запах растворителя, точечные мазки, наплыв за наплывом. Но я, влюблен в медовые акварели. Смотрю и погружаюсь глазами в аккуратные полутона пастели, главный аккорд – ощущение света, акробатические этюды солнечных бликов, аквамарин.

* * *

Где-то в дали спит Аю Даг, спрятавшись в дымке белоснежных курчавых облаков, Сопун-гора, тот, кто ведает мед.

* * *

Пушистые облака, занесенные ветрами с зюйд-веста, на малое время, укутав большое апельсиновое солнце, приносят блаженную прохладу. Я улыбаюсь молоденькой продавщице, покупая стаканчик гранатового фреша, приготовленного на моих глазах, терпкого, ароматного и густого словно бордо. Иду, шагаю, вдыхая соленый ветер.

* * *

Плутая в прибрежной акватории, по шумной набережной, где качают головами высоченные пальмы и цветут буйным цветом магнолии, где-то между кондитерской «Пчелка» и гастрономией деликатесов «Океан», довоенным зданием Почтамта, магазинами черноморских сувениров и новомодных бутиков, я ищу маленькую антикварную лавку. Последний раз я был в ней десять лет тому назад и очень надеюсь, что она сохранилась, прошла сквозь все бури и передряги. Да и кому мог понадобиться этот закуток, зажатый между двух домов – полтора метра в ширину и два в самую глубь, узкая длинная витрина, демонстрирующая те самые сокровища, при виде которых замирает сердце любого мальчишки от 7 и до 70 лет. Греческие монеты – старого хрупкого серебра. Крупные фрагменты амфор. Бронзовые тарги с полустертыми знаками и чеканами лошадей. Пуговицы с мундиров морских офицеров двух и трех столетней давности. Пара кортиков. Старая рында. Пожелтевшие фотографии и открытки с изображением кавалеров и дам, одетых в паутину и дерзкие модные шляпки, черные шелковые цилиндры и плащи с алым подбоем. И конечно, пейзажи, морские, пейзажи южных городов и портов, припортовых улочек и парусных каравелл, которые давным-давно канули в лету. Актеры и актрисы из прошлого, цирковые силачи. Из всего это сокровища, мне была нужна лишь одна монета в несколько колоссов, с мальчиком трубачам, которую я не купил десять лет тому назад, потому что не поверил и поэтому упустил это сокровище из любимой книги моего детства.

Конечно же, я не нашел ни этой антикварной лавки, ни того, что случается лишь раз в жизни, чуда, которое могло бы вывести меня на Дорогу, ведущую в никуда.

* * *

Гуляю, брожу меж таких же, как я, бродяг, когда неожиданно, вдруг наступает вечер, на юге всегда темнеет стремительно рано. Багрянец заката пронзает базилику, там, где под открытым небом кружатся пары, под музыку духового оркестра, как будто ты попал на балл, точно балансируют юные кавалеры – курсанты, их дамы похожи на сказочных балерин. Мне кажется, что это – балет, я на балконе в бархатной ложе, с биноклем, зажатым в правой руке, но на самом деле, я всего лишь замер на берегу, среди нескольких сотен таких же, как я, наблюдателей красоты.

Стремительно наступает полная темнота и над головой черная бездна, безлунная ночь пронзенная океанами звезд. Созвездия: Скорпиона, Стрельца, Козерога и Водолея, великолепная четверка южного неба Крыма. Стрекочут цикады. И я, вслед за мотыльками, тянусь к островкам света. К фонарям, похожим на огромных светлячков, присевших отдохнуть на черные металлические мачты. Когда возвращаюсь в то, место которое сегодня называю домом, только успеваю скинуть с себя всю одежду, перед тем как упасть, погружаясь в свои гуттаперчевые сны.

* * *

Утро. Мы едем на очередную экскурсию, куда-то, за пределы Эйкумены – или обитаемого мира. Я закрываю глаза, ветер приносит ароматы степи, благоухают вызолоченные солнцем травы Тарханкута и алые маки, сладкая пыль, смешанная с вездесущей солью, здесь она бывает цвета закатных роз и продается как сувенир, уложенная столбиком и завернутая в коричневую крафтовую бумагу.

Если замереть, так, чтобы не бухало сердце, то слышно, как где то далеко – по бескрайней степи, обожженной до цвета терракота, летят кони, на них гордые всадники тавры – потомки разбитых скифами мифических киммерийцев. Куда они мчатся? Конечно в легенду…

* * *

Легенда… Молодая татарка, так похожая на Чулпан, которая еще не слышала о Зулейке, и поэтому доверчиво улыбается каждому из слушающих ее отдыхающих, рассказывает о том, каким был этот миру две или три тысячи лет назад.

Глотая ее слова как игристое вино, я вижу цветущую Джалиту – вассала княжества Феодоро. Богатую Эталиту, которой малую толику времени владели знатные генуэзцы. Брильянт в чалме турецкого султана.

– Ялос! Ялос! – кричит дозорный, взобравшись на нос корабля и мне тоже, хочется закричать, но