История моего моря - Кирилл Борисович Килунин Страница 10

– плохо понимаю, что происходит вокруг, от этого, я теряюсь и долго не могу найтись. Я знаю, ты бы сказал: Все фигня, Кирюха, – и был бы, наверное, прав. Человек в своем потенциале вполне автономен как атомный ледоход и пусть весь мир катится к черту, ты был таким, а я плыву в своей лодке без весел, ветер в лицо превращается в ураган, а мне просто интересно, куда теперь занесет, и я улыбаюсь, хоть хочется плакать. Я смеюсь…

Ты бы спросил: Что творится, Кирюха?

А я бы сказал, что: твариться…

Кажется, ты бы снова сказал, что: Фигня Кирюха, прорвемся… А я бы, вспомнил о Брате, своем, и том, что любил Наутилус и пропал где-то в горах под лавиной невыполненных обещаний. И мы бы, прорвались…, я знаю, вдвоем. Пусть мир меняется, мы живем в том, что творим. Потому, что каждый выбирает рубашку, в которой живет, а рождается голым.

* * *

Может быть, и ты напишешь мне пару строчек, я буду ждать, твоего письма друг.

* * *

Но Леха мне никогда не писал…

* * *

В детстве, мне казалось, что Леха, похож на большого ежа, такой же колючий взгляд и отношение к окружающему миру. Бежит – шуршит, закрылся – свернулся клубочком – колючки наружу. Открылся, и сразу улыбка, как выстрел, острая, отчаянно чистая такая, потому что, настоящая.

Волосы у Лехи – вечно дыбом стоят, коротко стрижены, серые, глаза как будто проткнули небо, когда оно старалось уснуть.

Мой Леха, почти никогда не унывал, хотя жил в замухленной общаге на краю лога, вместе с матерью и без отца, в маленькой комнатке, с туалетом на этаже и общественным душем, где из ржавого крана текла всегда только холодная вода в любое время года. А Леха улыбался и придумывал наш сегодняшний день, как будто он Бог этого дня.

– Сегодня мы будем строить штаб, привезут раненых партизан, нас обложили полицаи, сдаваться не будем…!.

Я счастливо ржу. Нам по двенадцать, мы все еще дети, хотя начинаем задумываться, зачем на этом свете нужны девчонки.

Завтра, мы ищем клад в заброшенном доме, со скрипучими прогнившими полами и частично обвалившейся крышей.

Если по правде, я тогда здорово боялся чертей, о них местные пацаны рассказывали много страшных историй. А Леха, нет, он ничего никогда не боялся. Нам по тринадцать, чертова дюжина. – Мы сами как черти, – говорил мне Леха.

Четырнадцать. В выходные мы с другом Лехой, идем за грибами в Мусорный лес, там много коровяков и иногда встречаются белые грузди, первые – будем жарить на зиму на кулинарном жиру из Продмага и закатывать в банки, а вторые солить в старом эмалированном бидоне и хранить на балконе до первого снега. «Кормильцы вы наши», скажет однажды, ему и мне поздним вечером мама. Да, мы такие – добытчики, мы духи леса. Мы ходим без шума, и зрим прямо в корень, там, у корней в павшей в неравной битве с осенними ветрами листве прячется наша добыча.

– Грибы! – кричит Леха. И мы, гребем. Чтобы не заблудиться Леха просит помощи у самых старых деревьев, огромных, с окаменевшей корой, с верхушками, пронзающими небеса и корнями как осьминоги, вылезшие из земли. И мы выходим из леса в сумерках, напугав одинокого старичка – велосипедиста. Долго смеемся, успокоив дедулю упавшего с велосипеда. Может быть, мы тоже бы упали, выйдя внезапно из леса два таких пугала, грязных, замученных, улыбающихся и смеющихся чему-то, что известно только им одним. Мы так счастливы, что отыскались. От доброго старичка, которому с трудом удается очухаться и не получить инфаркт, мы узнаем, где ближайшая остановка. И отчаянно, рывком по раздолбанному асфальту, бежим как табун молодых жеребцов, и успеваем на последний автобус, который идет до нашего города.

Сумерки. Ночь. Мы прошли, плутая тридцатку. И снова идем, уже по спящей Перми, домой, ведь транспорт ночью не ходит. Мы шлепаем по лужам, а в лесу совершенно не было дождя, или нас закрывали деревья.

В моем окне желтый свет, мама будет кричать, ругать, а потом скажет: «добытчик». А Леха получит по шее мокрым полотенцем и свою парочку добрых слов. Мне кажется, что его тоже любят и ждут, хотя он об этом никогда мне не говорит, о таких вещах, он предпочитает молчать, впрочем, как и я.

* * *

Однажды, зимой, когда мы с другом Лехой катались с крутобоких Костыревских холмов, на самодельной ледянке, сделанной из ящика из под посылки, нам было пятнадцать. Мы увидели, как одинокий лыжник нырнул, разогнавшись в местную речушку малявку, называемую костыревцами – Ивой.

Лыжник небольшой, может быть лет семь или восемь. Я все еще смотрел на эту трагедию, раскрыв рот, а Леха уже мчался вниз, как будто летел. Вода в реке была ледяной, ее питали десятки местных ключей, поэтому она замерзала лишь в самые скрипучие зимы. И в эту не очень холодную зиму в ней было много проплешин, в одну из них и нырнул мальчик на лыжах, а Леха за ним, я даже ничего не успел толком понять. И даже не успел помочь Лехе вытащить мальчишку на берег. Леха все сделал сам. Он растирал мальчика снегом, закутал его в свою облезлую шубу, я отдал им свой шарф и шапку. Втроем, все вместе, мы отправились провожать неудачного лыжника домой, хотя тот не хотел и даже пытался бежать от нас с Лехой, боясь, что бабушка будет ругать. Бабушка мальчика нас не ругала и его, только охала громко, и ставила воду на газ в огромной кастрюле, а затем сказала, что будет греть своего внука. Мы, попрощавшись, ушли. Я сказал, что Лехе, нужно домой, пусть его тоже согреют, но подумав, привел Леху к себе, напоил его горячим чаем и разложил его промокшую одежду по батареям, чтобы успела высохнуть до того, как моя мама вернется с работы. А Леха все равно заболел, подхватил воспаление легких, два месяца он не ходил в школу. Я скучал. Но Леха, вернулся.

* * *

Спустя пять лет, я попробовал повторить Лехин подвиг, доставая неразумного щенка, упавшего с Колвинского моста и чуть сам не утонул.

* * *

Спустя десять лет после смерти Лехи, в Абхазии, я не стал никого спасать… Хотя там была совершенно другая история. Мои знакомые, парень и девчонка двадцати трех лет, отправились купаться ночью на море, когда был шторм. Я долго отговаривал этих придурков заходить в воду, которая то и дело вставала на дыбы, превращаясь в двухметровые волны, но они лишь смеялись, убеждая меня, что отлично умеют держаться на воде, то бишь