История моего моря - Кирилл Борисович Килунин Страница 9

Конечно, такого хорошего человека и учителя взяли работать вожатым в Артек, лучший лагерь на свете для всех советских детей. Я помню, тогда сам был в «Дельфине» в г. Ялта, мама достала путевку по блату, в Артек меня, конечно, не взяли, я не был особенным и неважно учился. А вот учитель географии приезжал к нам из Артека в Дельфин, и забирал погостить в этом лагере одного своего знакомого мальчишку, такого высокого тонкого с большими голубыми глазами, на него заглядывались все девочки из нашего отряда. Как я ему дико завидовал, этому самому мальчишке, мне тоже хотелось, в Артек, в лучший лагерь страны, гостить у хорошего человека – учителя географии, я хотел закричать: я тоже Вас знаю, возьмите меня!!! Но я тогда промолчал.

Прошло много лет, наверное, пятнадцать или может быть двадцать, когда я, случайно, узнал, что наш классный географ был настоящим педофилом. Он очень любил детей, но по своему, с особой извращенностью. Тогда, когда всплыла эта история, было начало девяностых, эпоха, когда все растерялись, и все спускали по ветру. И эту историю тоже, спустили. Кажется, тогда еще не было закона карающего за подобные преступления, родители пострадавших детей не смогли доказать, что было насилие, им просто не предложили провести экспертизу, детям было стыдно рассказывать правду. Все сошлись на том, что географ просто лапал детей в темноте за гениталии и просил их все показать. Историю эту замяли, географ просто ушел из школы, а дети, и их родители, постарались все позабыть. Как будто не было ничего… Конечно, я тогда ужаснулся и подумал, что моя жизнь могла поломаться, если бы и я попал в ее жернова. Я забыл про всю эту гадость еще на десять лет, пока спустя десять лет случайно не узнал, что наш милый географ работает в одном из элитных лицеев города Перми, имеет звание заслуженного учителя и много наград. Я решил, что отправлюсь туда и все расскажу. Но, не успел. По ТВ показали, что его задержали, за тоже – растление малолетних. В его квартире, кажется, нашли огромную коллекцию детского порно. Руководство элитного лицея сделало вид, что всего этого не было. Но это было и есть, чудовища бродят среди нас, прячась за светлой улыбкой, заботой, участием и молчанием тех, кто должен сказать. Я не знаю, где сейчас этот нечеловек, но надеюсь, что подальше от детей и клеймо на нем не смоет, ни время, ни человеческая память.

Я рассказываю эту историю дяде Коле, проработавшему в милиции двадцать пять лет. До той самой реформы 2011 года, когда милиция вдруг стала называться полицией. Он вздыхает и кладет свою лопатообразную ладонь на мое правое плечо. – Мы все живем в выдуманном нами самими мире, – произносит дядя Коля громким шепотом, – я видел столько зла, что однажды перестал верить в добро, пока не встретил Бога.

– Расскажи, – прошу я.

Но дядя Коля молчит. Он мочит долго, так долго, что я успеваю налить нам по второй чашке чая, намазать плавленым сыром «Виолла» бутерброды ему и себе, спуститься в погреб за земляничным вареньем и заскучать, когда, наконец, дядя Коля начинает говорить.

С начало мне трудно его понять, но потом сказанные им слова начинают складываться в предложения, а затем в историю, обретающую истинный смысл.

Это случилось тогда, когда мы ловили банду черных копателей, они договорились с контрабандистами и сбывали награбленное из курганов и забытых святилищ чуди прямиком за кордон, оживив древний путь к холодным морям. Раньше при нашем появлении местные мужики, освоившие этот промысел от вечного безденежья и отсутствия какой либо работы, сразу бросали мешки с хабаром и пытались смыться, с глаз долой. Но в этот раз все пошло не так. Когда мы с двумя младшими лейтенантами ворвались в охотничью избушку, где предположительно находилось четверо граждан мужеского пол – жителей Покчи, подозреваемые в незаконной добыче предметов представляющих особую историко-культурную ценность, мужики достали ружья и одно из них разрядили в меня. Я не чувствовал боли, только падение вниз, а потом туман, из которого пробивался поток яркого белого света. Этот свет не жег, просто ощущение тепла и белизны. Я протянул к свету руки, и он, коснувшись кончиков моих пальцев начал растекаться по всему телу. Я хотел раствориться в этом свете, но голос в моей голове сказал, что я должен вернуться назад. А я не хотел назад… А голос сказал: «У тебя там жена и двое детей, один из которых еще не рожден». Я кивнул, хотел повернуться, но не смог, потому что понял, что это – Бог. И тогда просто открыл глаза. Это была уже больница, полгода, я восстанавливал свое простреленное легкое. Мне удалось восстановиться на службе. Но, все изменилось.

Все меняется, когда… Ты должен знать…

– Что? – спрашиваю я.

– Все, улыбается дядя Коля. – Когда знаешь, все уже не страшно.

Некоторых людей я вижу как цифру. Если бы меня спросили, как цифра дядя Коля, я бы не задумываясь, сказал, что – четыре.

Четыре стороны – квадрат, самая устойчивая геометрическая фигура, число стен у дома 4, про четверку я знаю мало, может, потому что она как фундамент, скрепы или закон, пока не рассыпалось, об этом и не думаешь…

9. Сны про Леху

Иногда во сне, я разговариваю с одним своим старым другом…

– Как дела…? – всегда начинает он наш разговор.

– Если не загадывать далеко, – отвечаю я, – То, мне сейчас хорошо…

Мы обсуждаем все, что произошло за годы после нашей последней с ним встречи, смеемся, грустим – молча, иногда выпиваем дешевого коньяку, все также, молча, разливая янтарную маслянистую влагу по крутобоким бокалам, потом, материмся, ругаем власть, обсуждаем достоинства женщин и их недостатки, которые для смирения мужской гордыни принято назвать изюминками.

Почему мы не встречаемся наяву?

Потому, что он умер, умер давно, и на тот свет не звонят и не пишут электронных писем. Но все же, иногда, я пишу ему письма… Говорят, это сейчас стало модно, мейнстрим – новое веяние, этакий современный декаданс – «Письма мертвому другу».

Здравствуй Леха, – пишу я, мысленно макая стальной наконечник пера в синюю тушь. – Будешь смеяться, но мне без тебя плохо. Нет, я вовсе не ною, просто