Черта оседлости - Дмитрий Ланев Страница 11

– Коленька… Коля! – сначала прошептала, потом воскликнула она, – не стой в дверях, проходи.

Николай Иванович вошел в прихожую, потоптался, не зная, прилично ли снять ботинки, потом все же снял их и босиком двинулся на кухню, куда скрылась Наталья. Она уже ставила на плиту чайник.

– Я сейчас найду тапочки. Пол-то чистый, да ты босиком. Проходи, проходи в комнату, дочери нет сейчас – уехала в Америку на стажировку.

– А Вячеслав? Его бы разбудить…

– Иди в комнату, Коленька. Я сейчас приготовлю. Тебе яичницу – побыстрей, или картошку с окорочками разогреть?

– Яичницу. Хотя, наверное, еще рано для завтрака. Да и Вячеслав спит. Ты уж сама его разбуди, а то он со сна и не поверит.

– Иди в комнату, Коленька. Знаешь ли, Вячеслава здесь нет. Развелись мы…, два года как развелись.

Николай Иванович посмотрел на затылок отвернувшейся к плите Натальи и тихонько удалился в комнату. Что-то было неясно. Ничего ведь с виду не изменилось. И мебель та же. Только "Часы" и "Просвет" стоят в книжном шкафу на виду, ни от кого не прячась.

Николай Иванович сел на стул возле торшера и не застеленной постели, положил руки на колени. Ужасно вдруг захотелось есть. Есть и спать. Вячеслав знаком с западными журналистами, благодаря ему побег мог увенчаться полным успехом. А уже получается заминка. Впрочем, Наталья должна знать, где его найти.

Вошла Наталья, убрала со стола какое-то шитье.

– Я тебе сюда принесу, или как прежде – на кухне.

– На кухне. Лучше, как прежде.

Николай Иванович с трудом поднялся, вдруг почувствовав, что тяжело не просто ходить – тяжело уходить от постели с чистым и еще не остывшим, наверное, бельем.

Наталья разогрела все же картошку с куриными окорочками. Их было два на тарелке.

– А где остальная курица?

– Вам не давали разве? Это так и продается – только окорочка.

Николай Иванович вспомнил убогие больничные порции. Вспомнил и то, как засовывал два пальца в рот и выворачивался наизнанку, лишь бы выдавить из себя полученные лекарства. Это была его хитрость – принимать все, а потом при первой же возможности уходить в туалет. Обманом удавалось снижать количество препаратов, вкалываемых в кровь посредством иглы.

– Нет, нам не давали, – ответил он.

Наталья села напротив, потом спохватилась о чем-то и потянулась к холодильнику.

– Вина выпьешь?

– Давай вместе.

Наталья принесла из комнаты два бокала и они выпили.

– За тебя, за возвращение. Только что ты так одет. Надо было написать, я бы принесла одежду.

– За встречу, за всех нас – ответил Николай Павлович. Он подумал, что не будет пока говорить правду, о том, что его вовсе не выписали.

– А ты как?

– Работаю. Правда, не на почте, как раньше. В сберкассе. Скоро уже уходить. Так что ты меня даже не разбудил.

– Скажешь, где Славу найти?

Наталья помолчала, опустив глаза. Потом снова подняла их и ответила:

– Скажу. Только ты сейчас не уходи. Поспи. Я тебе приготовлю его костюм и напишу записку, где он. А то ты сейчас такой сонный, что все равно не запомнишь.

– Ты права, ты всегда была, есть и будешь права. Как Кассандра. Помнишь нашу любимую:"Но троянцы не поверили Кассандре…!"

– Помню, все помню. Иди, ложись.

Уже в полусне он добрался, поддерживаемый Натальей, до кровати и провалился в здоровый, без сновидений сон – впервые за девятнадцать лет.

Проснувшись, Николай Иванович нашел на стуле возле кровати серый, в едва заметную косую полоску костюм, светлую рубашку, галстук. На брюках лежал согнутый пополам лист бумаги. Это была, как и ожидалось, записка Натальи. В ней она сообщала, что приготовленный обед нужно взять в холодильнике, и обещанный адрес Вячеслава. Это был не совсем адрес. Округлые буквы складывались в странную фразу:"Чаще всего его можно встретить в подземном переходе на Невском проспекте". В скобках пояснялось – на станции метро Невский проспект. Под запиской смутно блестели ключи от квартиры.

– Надо было про родителей спросить. Она такая, наверняка им звонила все время. Хотя бы иногда. По праздникам. – подумал Николай Иванович. Последний раз он видел родителей пять лет назад. Уже тогда они были плохи и казались совершенно старыми и безнадежно отставшими от века и от сумасбродного сына, которого им было не понять. В день этого последнего свидания ему исполнилось столько лет, сколько было им, когда их большие фотографии впервые повесили на заводскую доску почета.

Николай Иванович взял в руки рубашку и понял, что не сможет надеть ее, не вымывшись. Но после горячего душа он не смог влезть в старое, полученное в больнице нижнее белье. Пришлось надеть брюки на голое тело. Новая одежда, хотя и была заметно поношена, коснулась тела как свежий ветерок. Было бесконечно приятно ощущать ее на себе; ее запахом, в котором угадывалась примесь нафталина, хотелось дышать, как раньше хотелось жить поэзией. И перед тем, как отправиться на встречу с Вячеславом, Николай Иванович позволил себе обменять свои изодранные ботинки на его – черные, покрытые давнишней пылью, найденные в тумбочке в прихожей. Николай Иванович их даже почистил, насвистывая при этом какой-то примитивный мотивчик.

В метро Николай Иванович купил – за бешеные деньги! – газету с таким названием, какое в прежние времена было невозможно представить. Времена были серьезнее. По другую сторону газетного лотка стоял пожилой человек с пытливым взглядом. Впрочем, взгляд легко скользил по всему окружающему, останавливаясь лишь на отмусоливаемых за газеты деньгах.

– Что ему делать на станции метро? – подумал Николай Иванович о друге. – Если все станции такие же, как эта, то другой работы на них нет. Так неужели газеты продает? Или сумел пробить свою идею – уличный театр?

Уличный проблемный театр был грандиозной идеей. Партнером мог стать светофор, фонарный столб, мусорный ящик, даже милиционер – если повезет. Достаточно было запастись простейшими вещами – газетами, бутылками, метлой – и можно было воплотить в реальном и понятном действии любую, пусть даже самую загадочную и фантастическую мысль об окружающем пространстве и о том, что в нем происходит. К сожалению, сценическое действие не вписывалось в двухстороннее уличное движение. Каждая попытка выйти на улицу превращалась в трагедию щенка, попавшего в речную быстрину.

В метро Николаю Ивановичу уже не удалось сесть, и он стоял, держась за поручень и разглядывая себя в черном оконном стекле. Пожалуй, он выглядел даже элегантней остальных мужчин в вагоне. Только что выбритый подбородок, о чем свидетельствуют царапины на горле возле кадыка, острый взгляд, худощавое тело. Никто не мог бы угадать