Степан Злобин - Остров Буян Страница 118

— Кто там? — громко спросил он.

— Я, Кузя, — послышался голос. — С Иванкой беда, — в волнении сказал Кузя, входя во двор.

Иванка выскочил из сена и обнял его.

— Ты веревку разрезал? — спросил Иванка.

— Веревку — что! Гляди, свару какую затеял. Небось и сейчас в воротах дерутся! — воскликнул Кузя, обрадованный спасением друга.

Гурка Кострома стоял со своим медведем среди горницы. Михайла Мошницын, Чиркин, Захарка, Неволя Сидоров, Устинов, Левонтий Бочар, Максим Гречин — все были в сборе, срочно вызванные Мошницыным. Толпа горожан возбужденно гудела на площади, у крыльца Всегородней, на котором держали караул двое стрельцов, упустивших в свалке Иванку и теперь старавшихся отыграться на скоморохе.

Петр Сумороцкий стучал кулаком по столу.

— Глум над ратным начальством чинить да дворян же в начальные люди ставить! Тут всякий бродяга в глаза плюнет, а там будет царь казнить! На черта сдалась мне такая доля! Садите в тюрьму, коли так, не стану в начальниках ратных! — кричал Сумороцкий в глаза земским выборным.

— Постой, погоди, уймись, Петр Андреич, пошто распалился! — уговаривал Левонтий Бочар.

— Того распалился — я городу правдой служу! Не сгодился, не надо! А то сами измену чинят, да меня же еще попрекают изменой!..

— А сам скоморох в городу отколе явился? Не Хованским ли заслан, чтобы смуту сеять, чтоб рознь между нас учинить? — осторожно сказал Захарка.

— Не грех бы под дыбой спрошать! — отозвался Устинов. — В городе голод, а он, вишь, гусями скотину кормит. Не московский ли гусь?

— Отколе пришел? — строго спросил скомороха Мошницын.

— Из стольной Москвы, — прямо сказал Гурка.

— Пошто лез? — продолжал кузнец.

— В земскую рать на бояр, как письмами звали из Земской избы. Я в ту пору был в Новеграде.

— Врешь, глумивец! Хованский тебя послал! — крикнул Неволя в лицо Гурке.

— Мы с Мишей боярам не служим. Так, Миша? — спросил скоморох.

Медведь затряс головой и воинственно заворчал.

— Не на рынке стоишь — в ответе! — крикнул Чиркин. — Потеху брось!

— Вот вам, земские люди, мой сказ. Хотите добра? Тогда быть поклепщику скомороху за караулом, а зверю насмерть побиту. В том мир и лад! — внятно и требовательно сказал Сумороцкий. — А нет, так ищите иных начальных людей.

— Нам что же стоять за глумца — не кум и не сват! — ответил Устинов за всех. — Пусть знает боярин Хованский, что нас не возьмешь раздором.

— В тюрьме раздорщику место! — поддакнул Максим Гречин.

— Захар, пиши на подворье памятку, — согласно сказал Мощницын.

Перо Захарки забегало по бумаге, выводя приказ о заключении скомороха.

Мошницын коптил на свече печать. Захар подал готовый листок, Михайла черкнул свою подпись и припечатал.

— Стрельцы! — крикнул Чиркин, приотворив дверь.

Оба стрельца вошли в горницу.

— На подворье свести скомороха, — сказал Мошницын. Захар подхватил из его рук бумажку и подал стрельцу.

— Обманщики! — выкрикнул Гурка. — По городам писали, что нету дворянской власти во Пскове. Ан всем володеют дворяне!

Медведь беспокойно смотрел на хозяина. Выкрики скомороха что-то всегда говорили ему. Когда скоморох кричал, Мишка должен был кланяться или рычать, подыматься на задние лапы, скулить, обниматься, падать или плясать. Но то, что кричал скоморох сейчас, не давало сигналов зверю. Чего он хочет? Гремя железом, медведь подошел к нему ближе и ласково сунулся мордой в живот.

— Пойдем, — произнес стрелец, положив на плечо скомороха руку.

— Не пойду: я правду хочу сказать…

— Там скажешь! — насмешливо возразил второй из стрельцов, схватив Гурку под локоть.

Гурка толкнул стрельца так, что тот отлетел к стене.

Максим Гречин шагнул на Гурку, сильной рукой схватил его сзади за шею, желая пригнуть к земле.

— На ратных людей в драку лезешь! — проворчал он, встряхнув скомороха.

И вдруг страшный удар свалил с ног Максима и отшвырнул под скамью. Среди горницы, плечо к плечу рядом с Гуркой, на задних лапах, во весь богатырский рост стоял разъяренный зверь. Стрельцы и земские выборные попятились.

Гурка весело засмеялся.

— Покажи им, Миша, как Минин-Пожарский панов колотил, — сказал он.

Медведь заревел и пошел на Неволю. Пятидесятник выхватил саблю.

— Миша, назад! — испуганно крикнул Гурка, изо всех сил дергая к себе цепь.

Но было уже поздно: Петр Сумороцкий поднял пистоль и выстрелил зверю в спину.

Медведь упал.

— Миша! Мишутка! — воскликнул Гурка. — Убили! Мишутка! Родимый! — он кинулся к лохматому другу.

— Уйди! Он жив! Разорвет! — предостерегающе крикнул скомороху Левонтий Бочар.

Не слыша его, Гурка обнял друга за шею. Медведь оглянулся, лизнул ему руку, оставив на ней яркий кровавый след, вдруг застонал и доверчиво и бессильно поник головой к нему на колени. Изо рта зверя стекала кровь, глаза стекленели…

— Сколь ветчины! — громко сказал Устинов.

— На подворье свести скомороха, — повторил Мошницын приказ стрельцам тем же тоном, каким произносил его несколькими минутами раньше.

Осмелевший стрелец толкнул ногой Гурку.

— Простился с покойником — и пойдем, — сказал он, — а поминки завтра!

В этот миг медведь вздрогнул всем телом. Стрелец отшатнулся, но тут же поняв, что это была последняя предсмертная дрожь убитого зверя, схватил скомороха за шиворот.

Гурка встал.

— Ну, смотри, дворянин, вспомнишь Мишу! — пригрозил он, обратясь к Сумороцкому.

— Пойдем, гусаки! — сказал Гурка стрельцам и сам, распахнув дверь на площадь, вышел вон из избы…

— Сколь ветчины! — повторил Устинов и шевельнул йогой мертвую голову зверя.

— Теперь, Петр Андреич, довольна душа твоя? Больше обиды нет? — спросил Мошницын.

— Не кафтан обида, не скинешь с плеч! — возразил Сумороцкий.

— Не на город обида — на пришлого человека! Тут Земска изба ни при чем, — продолжал кузнец. — Как биться станешь? Все ли к делу готово? Раз сошлись мы тут вместе — ты все говори, что на сердце лежит. Мы тебе пособим, чем сумеем.

В этот миг вошел во Всегороднюю избу Томила Слепой. Не видя как следует в сумраке, освещенном двумя свечами, он наклонился низко к медведю, едва разглядел его и с безмолвным удивлением присел в стороне на скамью, не желая мешать беседе.

Сумороцкий мялся. Приготовленные заранее слова потерялись. Идя в Земскую избу, он обдумал все, но сейчас смутился множеством собравшихся выборных. Он еще не совсем разбирался, кто из них на его стороне и кто против.

Сумороцкий понимал, как важно Хованскому сохранить и отстоять острожек на левобережье. Сохранить этот острожек значило выстроить после второй и третий, это значило навести мост через Великую, это значило перевезти в Завеличье пушки, отнять у Пскова корма для скота и отрезать Изборск и Печоры, откуда во Псков привозили хлеб…

— Мыслю, что одолеем острог, — сказал наконец Сумороцкий.

Он видел — Михайла Мошницын с товарищами не хуже дворян понимают, что Завелицкая битва — это битва за дороги, за корма, за реку, за выгоны и за хлеб. И Сумороцкий представился озабоченным.

— Начальных людей маловато, — сказал он.

— Что же, я их рожу? — возразил кузнец. — Сами себя сколь в тюрьму посажали. Знатные есть дворяне, не хуже тебя, а с городом не хотят: изменные листы боярину посылают…

— Может, одумались бы, — сказал Сумороцкий. — Кабы еще с два десятка дворян да бой повести с умом — разом бы мы москвичей побили.

— Нешто дворяне лучше посадских стоять будут? — спросил Томила Слепой.

— Науку знают, как биться. Начальствовать могут, — пояснил Сумороцкий.

Томила Слепой и Михайла Мошницын с Неволей, Козой и Максимом поехали на монастырское подворье, где находились дворяне, посаженные сюда за сношения с Хованским, здесь же сидели воеводы — Собакин и Львов, три дьяка, князь Федор Волконский, стрелецкие головы, несколько попов и архимандритов и с десяток богатых посадских…

Земские выборные вошли в заплеванную грязную палату со сводчатым потолком и узкими окнами за решеткой, где помещались дворяне. Дворяне невольно поднялись с мест, сразу даже не сообразив, перед кем встают. Потом иные из них нарочито легли или сели, другие же сделали вид, что встали совсем не по поводу прихода старосты, а так, по каким-то своим нуждам.

Тогда Томила сказал:

— Господа дворяне, служба ваша нужна миру. Лучше с честью на поле пасть, нежели в тюрьме сгнить. С нами поп пришел. Целуйте крест, что худа не сотворите, никакие хитрости городу чинить не станете, да идите с честью по дворам, и от мира почет вам будет.

Дворянин Петр Козин, посаженный на подворье за письмо к Хованскому, не вставая с охапки соломы, на которой лежал, отозвался: