Нодар Думбадзе - Белые флаги Страница 13

- Не понимаю, что вам от меня нужно? - нервозно переспросил Гамцемлидзе.

- Передай обвинительное заключение старосте. Так принято, - сказал Шошиа.

- Какое еще обвинительное заключение! Это еще вопрос - кто здесь обвинитель и кто обвиняемый, кто виновный и кто безвинный! - закричал Гамцемлидзе.

- Прочти нам обвинительное заключение! - спокойно, но твердо потребовал Шошиа.

- Что значит заключение?! - не сдавался Гамцемлидзе. - Здесь могли написать тысячу глупостей. Вот ты! - обратился он к Гулояну. - Ты обвиняешься в убийстве. Разве ты убил человека?

Гулоян смущенно отвернулся.

- Убил! - ответил за него Девдариани.

- Это правда? - спросил. Гамцемлидзе Тиграна.

Тот опустил голову.

- Ты брал взятки? - повернулся Гамцемлидзе к Мебуришвили.

- Смотря как понимать взятку... - ушел от ответа Мебуришвили.

- А ты, Чейшвили? - не сдавался Гамцемлидзе.

- Послушай, Гамцемлидзе! - сказал Девдариани. - Из всех нас только два человека не убивали, не воровали, взяток не брали и вообще ни в чем не виновны - это уважаемый Исидор и Заза Накашидзе. Ну-ка, кто осмелился сказать, что это не так?

- Я, я невиновен! - взвизгнул Гамцемлидзе.

- А нам об этом неизвестно... - сказал Лимон. - Отдай заключение старосте!

- Никому я ничего не отдам! Нет у меня никакого старосты! Я сам себе староста! Я не папуас, в вождях и предводителях не нуждаюсь! Это тирания какая-то! А ты, - он повернулся к Лимону, - ты, пожалуйста, не пугай меня! "Я поклялся всегда быть злейшим врагом всякого проявления тирании гад человеческим разумом!" - так сказал Джефферсон*, отец американской Декларации свободы! И я повторяю его слова!

_______________

* Д ж е ф ф е р с о н Т о м а с (1743 - 1826) - американский

государственный деятель, философ, автор проекта "Декларации

независимости", провозгласившей независимость Соединенных Штатов

Америки (1776 г.).

Лимон не ответил.

- Отнять у него заключение, и все тут! - предложил Чичико.

Гамцемлидзе выхватил из кармана бумаги, смял их и бросился к параше. Но было уже поздно. Чейшвили и Гулоян схватили его. Гамцемлидзе был пригвожден к стене, словно распятый Христос.

Гоголь подобрал рассыпавшиеся по полу листки, взобрался на верхние нары и приготовился к чтению обвинительного заключения.

- Отпустите ею! - крикнул Чичико сверху.

Чейшвили и Гулоян отошли в сторону. Гамцемлидзе медленно осел на пол, прислонился спиной к стене и притих.

- Когда Джефферсон говорил те слова, он был президентом, во-первых, имел двухмиллионное войско, во-вторых, и пользовался к тому же поддержкой двухсот миллионов человек, - это в-третьих. Не забывай об этом, Гамцемлидзе! А теперь слушайте!.. - И Чичико Гоголь приступил к оглашению обвинительного заключения - уникального шедевра красноречия...

"ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ"

по обвинению Вячеслава Ражденовича Гамцемлидзе в преступлении, предусмотренном 118-й статьей Уголовного кодекса Грузинской ССР. Дело возбуждено в прокуратуре Орджоникидзевского района г. Тбилиси 20 ноября... года.

Проведенным по делу следствием установлено следующее:

24 октября около 23 часов 30 минут находившийся в состоянии опьянения Вячеслав Ражденович Гамцемлидзе явился на квартиру своего друга, ныне находящегося в заключении Вахтанга Кирилловича Гамкрелидзе (пр. Чавчавадзе, No 761), и передал находившейся в квартире жене Гамкрелидзе Елене Абибовне Гажония 100 (сто) рублей. Пострадавшая Гажония в своих показаниях показывает, что Гамцемлидзе, как близкий друг Гамкрелидзе, и раньше оказывал ей материальную помощь. Однако на сей раз взамен 100 (ста) рублей Гамцемлидзе предложил Гажония вступить с ним в половую связь. Пострадавшая Гажония, уже несколько лет находящаяся в незамужнем состоянии в связи с нахождением ее мужа в заключении, все же категорически отказалась от вступления в интимную связь с Гамцемлидзе. Пострадавшая Гажония показывает в своих показаниях, что она и раньше замечала у Гамцемлидзе неравнодушные взгляды в ее адрес. Получив отказ, обвиняемый Вячеслав Ражденович Гамцемлидзе (семейный) набросился на пострадавшую Гажония с целью удовлетворения своей половой страсти. Долго терпела и молчала пострадавшая Гажония, не желая криком привлечь внимание соседей, но обвиняемый Гамцемлидзе не отставал от нее. Тогда пострадавшая Гажония была вынуждена изо всех сил укусить обвиняемого Гамцемлидзе, в результате чего у него вырвался звериный рев, а также оказался вырванным на левом плече кусок мяса. Ворвавшиеся на крик соседи стали свидетелями того, как зарвавшийся Гамцемлидзе рвал платье на пострадавшей Гажония, и как он рвался к установлению с ней интимной связи, и как она вырывалась из его объятий..."

Гоголь смолк и окинул камеру внимательным взглядом. Онемевшие заключенные смотрели на него расширенными от удивления глазами. Все услышанное было для них столь же неожиданным и непонятным, как раскат грома в ясном небе.

Гоголь спустился с нар и остановился перед Гамцемлидзе.

- Ну, что ты скажешь?

- Неправда! Неправда это! - крикнул Гамцемлидзе.

Тогда Гоголь с силой рванул левый рукав Гамцемлидзе, и на обнажившейся руке, у самого плеча, все ясно увидели бледно-розовый рубец.

Натянутый до предела нерв лопнул...

...Что произошло дальше, страшно вспоминать. Там, где сидел Гамцемлидзе, образовалась свалка. Слышались только громкое пыхтение, глухие звуки ударов и протяжное мычание Гамцемлидзе.

Кровь бросилась мне в голову. Не помня себя я подбежал к сгрудившимся людям и без разбора стал молотить их кулаками.

- Что вы делаете, убийцы! Оставьте его! Оставьте! Умрет он. Что вы делаете! - кричал я.

Потом я кинулся к двери и забарабанил в нее ногами и руками.

- Помогите! Убивают!

Чья-то сильная рука оторвала меня от дверей. Передо мной стоял Гоголь с помутившимся взглядом и перекошенным от злобы лицом. Я было снова рванулся, но сокрушительной силы удар в челюсть свалил меня с ног.

...Когда я открыл глаза, в камере стояла небывалая тишина. Все, кроме Гоголя и Гамцемлидзе, сидели на своих местах.

Заметив, что я очнулся, Тигран с минуту молча поглядел на меня, безнадежно махнул рукой и проворчал:

- И этого человека обвиняют в убийстве?!

- Что тут произошло? - спросил я сидевшего у моего изголовья Исидора.

- То, что у половины сидящих здесь людей жены оставлены на попечение друзей...

- Убили его?

- Нет.

- А вы верите, дядя Исидор, обвинительному заключению?

- Не знаю... Толстой говорил: "Дьявол - это падший ангел..." Следовательно, до своего падения дьявол тоже был ангелом... Я верю Толстому...

Исидор встал и пересел на свои нары.

СВИДАНИЕ

Длинная узкая комната. Длинный узкий стол. Длинные узкие скамейки. По одну сторону стола садятся заключенные, по другую - их родные, близкие, родственники. У обоих концов стола, словно тамада и его заместитель, стоят надзиратели. Время от времени они торопят сидящих у стола людей - будет, будет, мол, кончайте! Разговор, начинавшийся с шепота, постепенно становится все громче. Заключенные волнуются, что-то объясняют, о чем-то упрашивают, родные согласно кивают головой, обещают выполнить все поручения, руками утирают выступившие на глазах слезы.

Наконец настает время прощания. Свидание окончено. Посетителей выпроваживают в другую комнату. Заключенных по одному разводят по камерам.

Как и все в тюрьме, свидание имеет свое время и свои порядки. Поэтому я был очень удивлен, когда надзиратель вызвал меня на свидание. Но еще более удивительно было то, что, введя меня в пустую комнату свиданий, надзиратель куда-то ушел.

Я присел к столу и уставился на противоположную дверь. Никто не входил. Ожидание становилось невыносимым. Я невольно пощупал свой пульс и сам же рассмеялся: к чему было проверять пульс, когда сердце в груди колотилось так сильно, что его, наверное, слышал надзиратель по ту сторону стены.

Но вот дверь открылась, и в комнату вошла мама.

На ней был старый, но хорошо сохранившийся коверкотовый плащ, на шее - синяя косынка в белую крапинку. В руках она держала небольшой черный саквояж и термос.

Мать не вскрикнула, не заплакала, не бросилась обнимать меня. Она спокойно подошла, поставила на стол термос, положила саквояж и тихо сказала:

- Здравствуй, сынок!

- Здравствуй, мама!

Потом мать раскрыла саквояж, достала пачку сигарет. И только когда она, чиркнув спичкой, поднесла огонь к сигарете, я увидел, как у нее задрожали рука и подбородок.

- Только не плачь, мама! - попросил я.

- Не буду, сынок. Нет у меня больше слез... Высохли...

Мать закурила. Потом взяла свой саквояж и термос и пересела ближе ко мне.

...Боже мой, о скольком мне надо поговорить с этой женщиной! Как много мне нужно рассказать, объяснить, попросить у нее! Как мне хочется припасть к ее груди, вымолить прощение за боль, которую я ей причинил, и плакать, долго плакать, плакать до тех пор, пока и у меня, как у нее, не высохнут слезы!.. Как я мечтал о встрече с ней! А теперь, когда она, моя мать, сидит передо мной, я, словно парализованный, не в состоянии сдвинуться с места, подойти к ней, обнять ее красивую седую голову...