Нодар Думбадзе - Белые флаги Страница 14

- Не буду, сынок. Нет у меня больше слез... Высохли...

Мать закурила. Потом взяла свой саквояж и термос и пересела ближе ко мне.

...Боже мой, о скольком мне надо поговорить с этой женщиной! Как много мне нужно рассказать, объяснить, попросить у нее! Как мне хочется припасть к ее груди, вымолить прощение за боль, которую я ей причинил, и плакать, долго плакать, плакать до тех пор, пока и у меня, как у нее, не высохнут слезы!.. Как я мечтал о встрече с ней! А теперь, когда она, моя мать, сидит передо мной, я, словно парализованный, не в состоянии сдвинуться с места, подойти к ней, обнять ее красивую седую голову...

Видимо, поняв мое состояние, мать подсела ко мне совсем вплотную, быстро оглядевшись, сняла металлическую крышку с термоса, поставила ее на стол и дрожащей рукой налила мне горячего пенящегося кофе.

Крепкий аромат кофе ударил мне в нос, и у меня закружилась голова. С жаждой бедуина, проблуждавшего месяц в пустыне, набросился я на кофе, Горячий стаканчик обжигал пальцы, губы, язык, но я словно бы ничего не чувствовал. Это было блаженство, описать которое нельзя. Пока я, захлебываясь, глотал ароматный напиток, мать молча гладила меня по голове своей теплой рукой. Для нас в эти мгновения не существовало ничего на свете.

Потом мы обрели дар речи.

- Налить еще? - спросила мать.

Я кивнул головой.

Теперь я пил не спеша, наслаждаясь давно забытым вкусом кофе.

- Хороший кофе?

- Отличный!.. Мама, как тебе удалось добиться свидания? Разве следствие закончено?

Я весь напрягся в ожидании ответа. Если, не дай бог, следствие закончилось на этом этапе, я пропал! Ведь мне пока не удалось доказать свою невиновность!

- Нет, следствие продолжается, но к тебе, наверно, придет новый следователь... А тебя остригли, да? - улыбнулась она.

- Мама, откуда тебе известно про нового следователя?!

- Была у министра.

Я оторопел.

- У какого министра, мама?!

- У министра внутренних дел, у какого же еще!

Господи, что я слышу! Она была у министра!.. А ведь я видел это во сне!..

- Когда, мама?!

- Четырнадцатого июня.

Я чуть не вскрикнул. Какое совпадение! Рассказать ей мой сон? Не успею, свидание скоро кончается. Да и поверит ли она?

- Мама, это был я!

- Что?

- Министр, с которым ты разговаривала, - это был я!

- Молодец, сынок! У тебя хорошее настроение! - улыбнулась мать.

- Да нет же, мама, я не шучу!

- А знаешь, он, между прочим, чем-то похож на тебя. Но не могла же я сказать министру, что он напоминает моего сына-арестанта... Я дала ему слово, что узнаю у тебя всю правду. Слышишь? Всю правду! Не подведи меня, сынок!

В голосе матери было столько мольбы, что у меня сжалось сердце и к горлу подступил горький комок.

- Мама, я и Ростом невиновны! Говорю тебе сущую правду! И Харабадзе подтвердит это!

- Гм, Харабадзе... Этот медведь Ростом Амилахвари так его обработал, что вряд ли теперь от него дождешься вразумительного ответа...

- Ты видела его?

- Смеется, бормочет что-то... а иногда начинает кричать, что ему кто-то затыкает рот...

- И в тот вечер он говорил то же самое...

- Адвокат просит твою характеристику из университета.

- Сходи к декану.

- Была уже...

- И что же?

- Направил меня к председателю месткома.

- Почему?

- Характеристики, говорит, - дело профсоюзной организации.

- А тот что?

- Отказал.

- Почему?

- Потребовал справку о том, что ты не убийца.

- Где же ты могла взять такую справку!

- В том-то и дело!

- Ну и как?

- Взяла я твою характеристику у соседей. Не принял, - говорит, нужна круглая печать.

- Вот идиот! А я еще избирал его председателем!

- Вот именно...

- Как же нам быть, мама? - спросил я с отчаянием. - Характеристики нет, Харабадзе невменяем...

- Говорят, есть какое-то лекарство "Ангинин", японское...

- Ну?! - обрадовался я.

- Что ну... Два флакона всего на всю Грузию... Один уже отдали кому-то, другой хранят для кого-то...

- А у спекулянтов?

- Не знаю... Если даже найдется, цена такая, что...

- Мама! Дорогая мама! Харабадзе нужно вылечить во что бы то ни стало!

- Может, не стоит?

- Мама, ты не веришь мне?!

- Я не потому, сынок... А что, если этот Харабадзе свалит все на вас?

- Не может быть этого! Мама! Продай все, но лекарство достань! Иначе мы погибли!

- Ты думаешь, родня Харабадзе не ищет этого лекарства? Нет его!

- Продай все, мама!

- Что мне продать, сынок?

Да, действительно, что ей продать? С тех пор как я помню свою мать, мы только и делали, что продавали...

- Займи, мама! Выйду отсюда, расплачусь... С процентами!

- Хорошо, сынок!

- Пойди к кому-нибудь, попроси!

- Пойду, сынок!

- Сходи и к этим... К родне Харабадзе. Растолкуй им, что это он, болван, он один во всем виноват! Он швырнул бутылку!

- Растолкую, сынок!

- Скажи им, пусть как хотят вылечат его! Иначе убью, зарежу, как собаку, этого мерзавца! Мне теперь все равно!..

- Скажу, сынок!

- Я не хочу считаться убийцей!

- Знаю, сынок!

- Скажи всем - следователю, министру, судье, родне Харабадзе, врачу, свидетелям - тем восьми мужчинам, пусть вспомнят, как все было! Пусть верят мне! Или я убью всех и себя тоже!

- Скажу, скажу, сынок!

- Что ему нужно было?! Сидели мы, никого не трогали! Кто его звал?! Чего он к нам привязался?!

- Не знаю, сынок! Успокойся, дорогой, все я сделаю, все! Успокойся, родной!

- Нет, нет, нет!

Я был на грани истерики. Мать вскочила, обняла меня за плечи.

- Успокойся, мой мальчик! Я сделаю все, что в человеческих силах! Если это будет нужно, я пойду с протянутой рукой! Я буду молить за тебя бога, и если он потребует от меня жертвы, я принесу на его алтарь свою жизнь. Все я сделаю, сын мой! Я не покину тебя! Я на коленях вымолю у судьи разрешения последовать за тобой, куда бы тебя ни выслали! Или же я совершу преступление, и тогда мы будем вместе! Не бойся, мой мальчик!..

Я опустился на колени, припал головой к материнским коленям, стал осыпать ее руки поцелуями.

- Прости меня, мама! Прости!..

- Молчи, сынок! Это я должна просить у тебя прощения, - пришла, разбередила тебе душу... Но ничего, все будет хорошо!

Вошел надзиратель.

- Время свидания истекло, - проговорил он, не глядя на нас.

- Еще минуту, сынок, одну только минуту! - взмолилась мать.

Надзиратель молча вышел.

- Встань, мой мальчик! Успокойся! Ну-ка, посмотри на меня! Помни: я сделаю все, что обещала. Не бойся!

- Спасибо, мама!

- На днях тебя вызовет новый следователь.

- Спасибо, мама!

- Не груби ему!

- Да, мама!

- Будь с ним вежлив, объясни все спокойно, убеди его!

- Постараюсь, мама!

- А теперь до свидания! Побереги себя! - Мать встала.

- Хорошо, мама!

- Подойди ко мне...

Я подошел к маме. Она обняла меня и разрыдалась. Слезы, сбегая по ее щекам, стекали капля за каплей с подбородка. И мне было отрадно глядеть на плачущую мать, у которой нашлись еще слезы для своего непутевого сына.

Я усадил маму. Она положила руки на стол, уткнулась в них лицом и продолжала плакать, вздрагивая всем телом.

Прошла минута, другая... Надзиратель не появлялся. Теперь я подошел к двери и забарабанил в нее кулаками. Тотчас же вошел надзиратель.

- Уведи меня ради бога! - попросил я.

Надзиратель взглянул на мать. Она вытерла слезы платком, кивнула ему головой и благодарно улыбнулась.

Мы вышли из комнаты, молча миновали коридор. У крана во дворе надзиратель остановился, напился воды, утерся рукавом, потом обернулся ко мне:

- Пей!

Пить мне не хотелось, но я понял, что не хотелось пить и надзирателю и остановился он из-за меня.

- Умойся, парень, - продолжал надзиратель, - а то неудобно, глаза у тебя красные...

Я плеснул себе в лицо холодной водой и, почувствовав облегчение, улыбнулся надзирателю.

- Мать? - спросил он.

- Мать! - ответил я.

- Я так и понял: улыбка у вас схожая.

- Да.

- И тебе не стыдно?

Я удивленно взглянул на надзирателя.

- Чего уставился? Не стыдно, говорю, тебе? - повторил он.

Я промолчал и, сложив руки за спиной, как это полагается заключенному, зашагал дальше.

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ГУМАНИЗМ

Вор в тюрьме неприкосновенен, он пользуется абсолютной автономией. Вор не вмешивается в чужие дела, а вмешаться в свои дела не позволит и подавно. Поэтому, как ни парадоксально, но сидеть в тюрьме с ворами приятнее, чем с какими угодно другими людьми любого образования, профессий, судеб, характеров, национальностей. Камера, в которой нет воров, напоминает необитаемый остров, где жертвы кораблекрушения влачат жалкое существование и в ожидании спасательного судна поедом едят друг друга. Равноправие в среде воров иной раз вызывает изумление! Вор от вора отличается лишь уровнем образования, что следует объяснить отсутствием в их воровской конституции параграфа о всеобщем обязательном образовании. Впрочем, образование не дает вору ровным счетом никакого преимущества: все воры одинаково несчастны. Для них не существует понятия о социальном, имущественном или национальном цензе. Вор есть вор, будь он из Месопотамии, Танзании или Чохатаури*. Не существует для воров и черного, белого, красного, желтого цветов - все воры одинаково черны. Вор не работает, у него нет профессии, поэтому ворам чуждо чувство профессионального соперничества или профессиональной гордости. Единственная профессия всех воров - воровство. Вор может уважать вора за какие-то его выдающиеся качества, но это дело сугубо личное. Воры в тюрьме едят вместе, делятся последним куском, во всем поддерживают друг друга. Насколько вор на воле труслив и ненадежен, настолько он смел и верен товарищу в тюрьме. Тюрьма - стихия воров, здесь они чувствуют себя привольно. Вот почему воры не участвуют в уборке камеры, и вот почему в составленном Гоголем графике дежурств значатся все наши фамилии, кроме Девдариани и Гулояна.