Михаил Кузмин - Стихи Страница 13

Посвящается

В. А. Ш

и

С. Ю. С[30]

1В осеннем сне то слово прозвучало:«Луна взошла, а донны Анны нет!»Сулишь ты мне конец или начало,Далекий и таинственный привет?Я долго ждал, я ждал так много лет,Чтоб предо мной мелькнула беглой тенью,Как на воде, меж веток бледный свет,Как отзвук заблудившемуся пенью, —И предан вновь любви и странному волненью.

2Заплаканна, прекрасна и желанна,Я думал, сквозь трепещущий туман,Что встретится со мною донна Анна,Которой уж не снится дон Жуан.Разрушен небом дерзостный обман,Рассеян дым, пронзительный и серный,И командору мир навеки дан…Лишь вы поводите глазами серны,А я у ваших ног, изменчивый и верный.

3Как призрачно те сны осуществились!И осень русская, почти зима,И небо белое… Вы появилисьВерхом (стоят по-прежнему дома).О, донна Анна, ты бледна сама,Не только я от этой встречи бледен.На длинном платье странно бахромаЗапомнилась… Как наш рассудок беден!А в сердце голос пел, так ярок и победен.

4О, сердце, может, лучше не мечтать бы!Испания и Моцарт – «Фигаро»!Безумный день великолепной свадьбы,Огни горят, зажженные пестро.Мне арлекина острое пероСудьба, смеясь, сама в тот день вручилаИ наново раскинула Таро.Какая-то таинственная силаМеня тогда вела, любила и учила.

5Ведь сам я создал негров и испанцев,Для вас разлил волшебство звездных сфер,Для ваших огненных и быстрых танцевСияет роскошь гроздьевых шпалер.Моих… моих! напрасно кавалерВам руку жмет, но вы глядите странно.Я узнаю по томности манер:Я – Фигаро, а вы… вы – донна Анна.Нет, дон Жуана нет, и не придет Сузанна!

6Скорей, скорей! какой румяный холод!Как звонко купола в Кремле горят!Кто так любил, как я, и кто был молод,Тот может вспомнить и Охотный ряд.Какой-то русский, тепло-сонный ядРоднит меня с душою старовера.Вот коридор, лампадка… где-то спят…Целуют… вздох… угар клубится серо…За занавеской там… она – моя Венера.

7Вы беглая… наутро вы бежали(Господь, Господь, Тебе ее не жаль?),Так жалостно лицо свое прижалиК решетке итальянской, глядя вдаль.Одна слеза, как тяжкая печаль,Тяжелая, свинцово с век скатилась.Была ль заря на небе, не была ль,Не знала ты и не оборотилась…Душой и взором ты в Успенский храм стремилась.

8И черный плат так плотно сжал те плечи,Так неподвижно взор свой возвелаНа Благовещенья святые свечи,Как будто двинуться ты не могла.И золотая, кованая мглаТебя взяла, благая, в обрамленье.Твоих ресниц тяжелая иглаЛегла туда в умильном удивленьи.И трое скованы в мерцающем томленьи.

9Еще обрызгана златистой пылью(О солнце зимнее, играй, играй!),Пришла ко мне, и сказка стала былью,И растворил врата мне русский рай.Благословен родимый, снежный крайИ розаны на чайнике пузатом!Дыши во сне и сладко умирай!Пусть млеет в теле милом каждый атом!И ты в тот русский рай была моим вожатым.

10А помнишь час? мы оба замолчали.Твой взор смеялся, темен и широк:«Не надо, друг, не вспоминай печали!»Рукой меня толкнула нежно в бок.Над нами реял нежный голубок,Два сердца нес, сердца те – две лампадки.И свет из них так тепел и глубок,И дни под ними – медленны и сладки, —И понял я намек пленительной загадки.

11В моем краю вы все-таки чужая,И все ж нельзя России быть родней,Я думаю, что, даже уезжаяНа родину, вы вспомните о ней.В страну грядущих непочатых днейНесете вы культуру, что от векаБожественна, и слаще, и вольнейЯ вижу будущего человека.

12О донна Анна, о моя Венера,Запечатлею ли твой странный лик?Какой закон ему, какая мера?Он пламенен, таинствен и велик.Изобразить ли лебединый клик?Стою перед тобой, сложивши руки,Как руки нищих набожных калик.Я – не певец, – твои я слышу звуки.В них все: и ад, и рай, и снег, и страсть, и муки.

О, этот странничий вечер!Черный ветер речнойСутулит попутные плечиУпорной, тугой волной.Мелкий дождя стеклярусСорвался, держаться не смог.Бьется пальто, как парус,Меж худыми ходульками ног.Неужели только похожаНа правду бывалая печь?Что случилось, что случилось, Боже,Что даже некуда лечь?Чуть вижу в какой-то истоме:Ветер и струи – злы, —Как грустны в покидаемом домеСвязанные узлы.Скаредно лампы потухли,Паутина по всем углам,Вещи – жалкая рухлядь,Когда-то любимый хлам.Закрыл бы глаза на все это,Не смотрел бы больше кругом.Неужели не будет света?Не найдется приютный дом?Взгляните ж, мой друг, взгляните ж,На время печаль отложив.В глазах ваших – тихий КитежСтеклянно и странно жив.И мозглый пар – целебен,И вновь я идти готов,Когда дребезжит молебенНевидных колоколов.

Вот, молодые господа,Сегодня я пришел сюда,Чтоб показать и рассказатьИ всячески собой занять.Я стар, конечно, вам не пара,Но все-таки доверьтесь мне:Ведь часто то, что слишком старо,Играет с детством наравне.Что близко, то позабываю,Что далеко, то вспоминаю,И каждый день, и каждый часПриводит новый мне рассказ.Я помню детское окошкоИ ласку материнских рук,Клубком играющую кошкуИ нянькин расписной сундук.Как спать тепло, светло и сладко,Когда в углу горит лампадкаИ звонко так издалекаНесется пенье петуха.И все яснее с каждым годомЯ вспоминаю старый дом,И в доме комнату с комодом,И спинки стульев под окном.На подзеркальнике пастушка,Голубоглазая вострушка.И рядом, глянцевит и чист,Стоит влюбленный трубочист.Им строго (рожа-то не наша)Китайский кланялся папаша.Со шкапа же глядела гордоУрода сморщенная морда.

Верьте, куклы могут жить,Двигаться и говорить,Могут плакать и смеяться,Но на все есть свой же час,И живут они без нас,А при нас всего боятся.

Как полягут все в постель,Таракан покинет щель.Заскребутся тихо мыши, —Вдруг зардеет краска щек,Разовьется волосок, —Куклы вздрогнут… тише, тише!

От игрушек шкапик «крак»,Деревянный мягче фрак,Из фарфора легче юбки,Все коровы враз мычат,Егеря в рога трубят,К потолку порхнут голубки…

Смехи, писки, треск бичей,Ярче елочных свечейГенералов эполеты —Гусар, саблей не греми:За рояль бежит Мими,Вертят спицами кареты…

Теперь смотрите лучше, дети,Как плутоваты куклы эти!При нас как мертвые сидят,Не ходят и не говорят,Но мы назло, поверьте, имВсех хитрецов перехитрим,Перехитрим да и накажем,Все шалости их вам покажем.

Давно уж солнце закатилось,Сквозь шторы светится луна,Вот няня на ночь помолилась,Спокойного желает сна,Погасла лампа уж у папы,Ушла и горничная спать,Скребутся тоненькие лапыМышат о нянькину кровать.Трещит в столовой половица,И мне, и вам, друзья, не спится.Чу, музыка! иль это сон?Какой-то он? Какой-то он?

Из книги «Нездешние вечера» (1921)

Тени косыми угламиПобежали на острова,Пахнет плохими духамиСкошенная трава.

Жар был с утра неистов,День, отдуваясь, лег.Компания лицеистов,Две дамы и котелок.

Мелкая оспа пота —В шею нельзя целовать.Кому же кого охотаВ жаркую звать кровать?

Тенор, толст и печален,Вздыхает: «Я ждать устал!»Над крышей дырявых купаленПростенький месяц встал.

Всю тину вод приподнял сад,Как логовище бегемота,И летаргический каскадЧуть каплет в глохлые болота.Расставя лапы в небо, ельКартонно ветра ждет, но даром!Закатно-розовый кисельПолзет по торфяным угарам.Лягушке лень профлейтить «квак»,Лишь грузно шлепается в лужу,И не представить мне никакВот тут рождественскую стужу.Не наше небо… нет. ИдуСквозь сетку липких паутинок…Всю эту мертвую страдуИ солнце, как жерло в аду,Индус в буддическом бредуПридумал, а не русский инок!

Тягостен вечер в июле,Млеет морская медь…Красное дно кастрюли,Полно тебе блестеть!Спряталась паучиха.Облако складки мнет.Песок золотится тихо,Словно застывший мед.Винно-лиловые гроздиСпустит с небес лоза.В выси мохнатые гвоздиНам просверлят глаза.Густо алеют губы,Целуют, что овода.Хриплы пастушьи трубы,Блеют вразброд стада.Скатилась звезда лилово…В траве стрекозиный гром.Все для любви готово,Грузно качнулся паром.

Наверно, нежный Ходовецкий[31]Гравировал мои мечты:И этот сад полунемецкий,И сельский дом, немного детский,И барбарисные кусты.

Пролился дождь; воздушны мысли.Из окон рокот ровных гамм.Душа стремится (вдаль ли? ввысь ли?),А капли на листах повисли,И по карнизу птичий гам.

Гроза стихает за холмами,Ей отвечает в роще рог,И дядя с круглыми очкамиУж наклоняет над цветамиВ цветах невиданных шлафрок.

И радуга, и мост, и всадник, —Все видится мне без конца:Как блещет мокрый палисадник,Как ловит на лугу лошадникОтбившегося жеребца.

Кто приезжает? кто отбудет?Но мальчик вышел на крыльцо.Об ужине он позабудет,А теплый ветер долго будетЛаскать открытое лицо.

Сквозь чайный пар я вижу гору Фузий,На желтом небе золотой вулкан.Как блюдечко природу странно узит!Но новый трепет мелкой рябью дан.Как облаков продольных паутинкиПронзает солнце с муравьиный глаз,А птицы-рыбы, черные чаинки,Чертят лазури зыблемый топаз!

Весенний мир вместится в малом мире:Запахнут миндали, затрубит рог,И весь залив, хоть будь он вдвое шире,фарфоровый обнимет ободок.Но ветка неожиданной мимозы,Рассекши небеса, легла на них, —Так на страницах философской прозыПорою заблестит влюбленный стих.

Смолистый запах загородью тесен,В заливе сгинул зеленистый рог,И так задумчиво тяжеловесенВ морские норы нереид нырок!Назойливо сладелая фиалкаСвой запах тычет, как слепец костыль,И волны полые лениво-валкоПереливают в пустоту бутыль.Чернильных рощ в лакричном небе ровноРяды унылые во сне задумались.Сова в дупле протяжно воет, словноВзгрустнулось грекам о чухонском Юмале.[32]

Загоризонтное светилоИ звуков звучное отсутствиеЗеркальной зеленью пронзилоОстекленелое предчувствие.И дремлет медленная воля —Секунды навсегда отстукала, —Небесно-палевое поле —Подземного приемник купола.Глядит, невидящее око,В стоячем и прозрачном мреяньи.И только за небом, высоко,Дрожит эфирной жизни веянье.

Смотрю на зимние горы я:Как простые столы, они просты.Разостлались ало-золотоперыеПо небу заревые хвосты.Взлетыш стада фазаньего,Хорасанских, шахских охот!Бог дает – примем же дань Его,Как принимаем и день забот.Не плачь о тленном величии,Ширь глаза на шелковый блеск.Все трещотки и трубы птичьиПерецокает соловьиный треск!

Я встречу с легким удивленьемНежданной старости зарю.Ужель чужим огнем горю?Волнуюсь я чужим волненьем?Стою на тихом берегу,Далек от радостного бою,Следя лишь за одним тобою,Твой мир и славу берегу.Теперь и пенного РоссиниПо-новому впиваю вновьИ вижу только чрез любовь,Что небеса так детски сини.Бывало, плача и шутя,Я знал любовь слепой резвушкой,Теперь же в чепчике, старушкой,Она лишь пестует дитя.

Весны я никак не встретил,А ждал, что она придет.Я даже не заметил,Как вскрылся лед.Комендантский катер с флагомРазрежет свежую гладь,Пойдут разнеженным шагомВ сады желать.Стало сразу светло и пусто,Как в поминальный день.Наползает сонно и густоТревожная лень.Мне с каждым утром противнейЗаученный, мертвый стих…Дождусь ли весенних ливнейИз глаз твоих!?

Мы плакали, когда луна рождалась,Слезами серебристый лик омыли, —И сердце горестно и смутно сжалось.

И в самом деле, милый друг, не мы лиЧитали в старом соннике приметыИ с детства суеверий не забыли?

Мы наблюдаем вещие предметы,А серебро пророчит всем печали,Всем говорит, что песни счастья спеты.

Не лучше ли, поплакавши вначале,Принять, как добрый знак, что милой ссоройМы месяц молодой с тобой встречали?

То с неба послан светлый дождь, которыйНаперекор пророческой шептуньеТвердит, что месяц будет легкий, спорый,Когда луна омылась в новолунье.

Успокоительной прохладойУж веют быстрые года.Теперь, душа, чего нам надо?Зачем же бьешься, как всегда?

Куда летят твои желанья?Что знаешь, что забыла ты?Зовут тебя воспоминаньяИль новые влекут мечты?

На зелень пажитей небесныхСмотрю сквозь льдистое стекло.Нечаянностей нет прелестных,К которым некогда влекло.

О солнце, ты ведь не устало…Подольше свет на землю лей.Как пламя прежде клокотало!Теперь ровнее и теплей.

Тепло волнами подымаясь,Так радостно крылит мне грудьЧто, благодарно удивляясь,Боюсь на грудь свою взглянуть.

Все кажется, что вот наружуВоочию зардеет ток,Как рдеет в утреннюю стужуЗимою русскою восток.

Еще волна, еще румянец…Раскройся, грудь! Сияй, сияй!О, теплых роз святой багрянец,Спокойный и тревожный рай!

В крещенски-голубую прорубьМелькнул души молочный голубь.

Взволненный, долгий сердца вздох,Его поймать успел ли Бог?

Испуганною трясогузкойПрорыв перелетаю узкий.

Своей шарахнусь черноты…Верчу глазами: где же ты?

Зовет бывалое влеченье,Труда тяжеле облегченье.

В летучем, без теней, огнеПустынно и привольно мне!

Разбукетилось небо к вечеру,Замерзло окно…Не надо весеннего ветра,Мне и так хорошо.

Может быть, все разрушилось,Не будет никогда ничего…Треск фитиля слушай,Еще не темно…

Не навеки душа замуравлена —Разве зима – смерть?Алым ударит в ставниСтрастной четверг!

Это все про настоящее, дружок,Про теперешнее время говорю.С неба свесился охотничий рожок,У окна я, что на угольях, горю, —Посмотреть бы на китайскую зарю,Выйти вместе на росистый на лужок,Чтобы ветер свежий щеки нам обжег!

Медью блещет океанский пароход.Край далекий, новых путников встречай!Муравейником черно кишит народ,В фонарях пестрит диковинный Шанхай.Янтареет в завитках душистых чай…Розу неба чертит ласточек полет,Хрусталем дрожит дорожный table d'hôte.[33]

Тучкой перистою плавятся мечты,Неподвижные, воздушны и легки,В тонком золоте дрожащей высоты,Словно заводи болотистой реки. —Теплота святой, невидимой рукиИз приснившейся ведет нас пустотыК странным пристаням, где живы я да ты.

Я не брошу метафоре:«Ты – выдумка дикаря-патагонца», —Когда на памяти, в придворном шлафореПо Веймару разгуливало солнце.Лучи свои спрятало в лысинуИ негромко назвалось Geheimrath'ом,[34]Но ведь из сердца не выкинуть,Что он был лучезарным и великим братом.Кому же и быть тайным советником,Как не старому Вольфгангу Гете?Спрятавшись за орешником,На него почтительно указывают дети.Конечно, слабость: старческий розариум,Под семидесятилетним плащом Лизетта,Но все настоящее в немецкой жизни – лишь комментариум,Может быть, к одной только строке поэта.

С одной мечтой в упрямом взоре,На Божьем свете не жилец,Ты сам – и Демон, и Печорин,И беглый, горестный чернец.

Ты с малых лет стоял у двери,Твердя: «Нет, нет, я ухожу», —Стремясь и к первобытной вере,И к романтичному ножу.

К земле и людям равнодушен,Привязан к выбранной судьбе,Одной тоске своей послушен,Ты миру чужд, и мир – тебе.

Ты страсть мечтал необычайной,Но, ах, как прост о ней рассказ!Пленился ты Кавказа тайной, —Могилой стал тебе Кавказ.

И Божьи радости мелькнули,Как сон, как снежная мятель…Ты выбираешь – что? две пулиДа пошловатую дуэль.

Поклонник демонского жара,Ты детский вызов слал Творцу.Россия, милая Тамара,Не верь печальному певцу.

В лазури бледной он узнает,Что был лишь начат долгий путь.Ведь часто и дитя кусаетКормящую его же грудь.

Он жив! у всех душа нетленна,Но он особенно живет!Благоговейно и блаженноВкушаем вечной жизни мед.Пленительны и полнозвучны,Текут родимые слова…Как наши выдумки докучны,И новизна как не нова!Но в совершенства хладный каменьЕго черты нельзя замкнуть:Бежит, горя, летучий пламень,Взволнованно вздымая грудь.Он – жрец, и он веселый малый,Пророк и страстный человек,Но в смене чувства небывалойК одной черте направлен бег.Москва и лик Петра победный,Деревня, Моцарт и Жуан,И мрачный Герман, Всадник МедныйИ наше солнце, наш туман!Романтик, классик, старый, новый?Он – Пушкин, и бессмертен он!К чему же школьные оковыТому, кто сам себе закон?Из стран, откуда нет возврата,Через года он бросил мост,И если в нем признаем брата,Он не обидится: он – простИ он живой. Живая шуткаЖивит арапские уста,И смех, и звон, и прибауткаВлекут в бывалые места.Так полон голос милой жизни,Такою прелестью живим,Что слышим мы в печальной тризнеДыханье светлых именин.

А. М. Кожебаткину [35]