Сергей Лукницкий - Возвращение Лени Страница 13

Он живет за границей, а там все плохо, и я обещал издать его книгу на родине, то есть в России, поскольку это была его единственная просьба.

Ему сейчас очень грустно и тяжко. А грустно ему потому, что живет он с женщиной, которую любит, и живет в Швейцарии. У него есть деньги, и все вокруг него хорошо. Так вот, оказывается, когда все вокруг хорошо, это и есть плохо.

Давайте его пожалеем и выполним его волю: изладим эту книгу.

Теперь еще следующее: я сколько ни пытался установить подлинность имен, которые в этом произведении появляются, не сумел этого сделать.

Конечно, некоторые веши лежат близко. Например, в повести может встретиться должность: первый спикер на России. Занимает ее некий Скамейке. Сколько я ни размышлял, так и не определил, что имел в виду автор и что пришло ему в голову. Скамейке я пытался расшифровать и так, чисто филологически. Например: С. К. Меико. то есть "свободно конвертируемое мейко". Тоже не получается. Таким образом, было окончательно доказано, что сия ерундистика к Владимиру Филипповичу Шумейко отношения не имеет. Заранее извиняемся перед ним от имени автора, который теперь живет за границей. Но, если оное не появится на страницах, тогда и извиняться не надо.

Бывшего вице-президента Русского, который тоже не есть герой нашего повествования, естественно, некоторые могут перепутать с Руцким, но идентифицировать Руцкого с русским, по-моему, было бы нелепо, поэтому читатель поймет, почему я с негодованием отбросил и такую гипотезу.

Когда я впервые появился в здании своего министерства, то у меня тотчас же появилось ощущение, что я иду в этой жизни по второму кругу.

Потому что я встречал те же лица, я встречал тех же люден, когда раздавались звонки по телефону, те же голоса о чем-то просили меня, а люди кланялись и ситуации решались каким-то чудом в мою пользу. Я никогда нс мог себе представить, хотя уже пятый раз в этом мире служил начальником, не мог себе представить, что такое - начальник управления Федерального министерства.

Оказывается, поклоны и "чего изволите" входили здесь в сервис.

Мне это претило. Помнится, за несколько лет до этого я ездил унижаться в это же министерство по каким-то своим мелким делам. Теперь та же дама, которая в то время казалась мне недоступной, показалась милой и весьма легкой в обращении, потому только, что сегодня она находилась в моем прямом подчинении.

И вот тут, по-моему, самое главное было справиться с собой, что я не преминул сделать: никогда ни одним жестом, взглядом или словом не выдавать накопившиеся за предыдущую жизнь обиды.

И еще насчет "этой страны"...

А если когда-нибудь в этой стране

Поставить задумают памятник мне...

А. Ахматова

А если в когда-нибут в нашу страна

Памятник поставит захочутца мна...

С. Умалатова

Кладбище было черным. Не потому, что черный цвет - цвет траура, а потому, что большая его часть была застроена склепами, огромными крестами и плитами из черного гранита. В основном похоронены в этой стороне кладбища были целые старообрядческие кланы, все купеческие фамилии. Они и церковь помогали строить, и кладбище это содержать.

Теперь же все здесь заросло лианами, спускавшимися с корявых ветвей, паутиной и забвением. Джунгли!

Процессия была небольшая. Гроб несли медленно, пробираясь сквозь ивовые ветви, вьюны и еще черт знает что, как сквозь тростниковые заросли. Узкую тропинку уже еле было видно, откуда-то со стороны завода "Серп и молот", где пятый год простаивало три четверти мощностей, повеяло холодом. Зюганичев шел за гробом, опустив голову, вспоминая меню второй половины вечера.

- Так, - вздохнул он начальственно, - где тут яму-то вырыли, Анатолий Иванович?

Из-за спины Зюганичева, как вспухший призрак Суслова, показался отставной козы барабанщик стихотворец Пролежнев. (Это его литературный псевдоним, настоящая его фамилия - Экземпляров.)

- Дальше, - промычал он.

Они шли еще долго, пока совсем не стемнело. Обернувшись на вереницу соратников, Зюганичев увидел только горящие во тьме воротнички белых рубашек, словно глаза призраков. В кладбищенском мраке покошачьи проорал филин. Кто-то встрепенулся в ветвях, оббил об них перья и перепрыгнул на другое дерево.

- Может факелы зажечь? - спросил Пролежнев.

Устроили факельное шествие. Пришлось помучиться с деревьями: факелы все время цеплялись за ветки и стебли, пару раз сухие стволы лиан, вспыхнув как бикфордовы шнуры, понесли огонь вверх, к кронам. От ночного холода и жара огня вокруг шествия образовался туман. Если бы кто-то мог видеть процессию с ветвей, кроме жирных летучих мышей, тот увидел бы, что территория кладбища давно закончилась и яма, зияющая на лысой горе и приготовленная для гроба, вырыта на склоне одного из вулканов, которые повырастали в Москве за этот год, как шампиньоны.

- Забивай, - буркнул Зюганичев рабочим, смахнув скупую слезу со щеки, помните, товарищ Ленин, я вас любил.

- Чего же боле? - успокаивающе приобнял его Пролежнев.

- Што?! - насупился Зюганичев, ему всегда слышалась в голосе Пролсжнева издевка. Даже то, что лицо Пролежнева выдавало в том давно умершего человека, тоже казалось издевкой. Ему вообще все его окружение казалось сбежавшим с шабаша мертвецов, да и в своем лице он находил мертвечинку, и это раздражало его.

- Ветчинки бы сейчас, - зевнул Пролежнев, - опускать, что ли?

Зюганичев еще раз подошел к гробу. Постучал в крышку. Никто не ответил.

- Молчание - знак согласия, - резюмировал он. - Опускайте.

Гроб положили на веревки и медленно стали опускать в яму. Дна ее не было видно. Неожиданно гроб всей своей подошвой плюхнулся на поверхность воды, рабочие растерялись и выпустили из рук веревки. Провожающие сгрудились над могилой.

- Да наклони ты факел-то! - раздраженно приказал Зюганичев какому-то пожилому человеку с орденскими планками на двух полочках пиджака. - Фу, вонь какая! С завода что ли?

Гроб, действительно, плавал, как башмак в колодце. Случайно с факела полилась разгоряченная жидкость и небольшой огарочек полетел вниз. Тут же вода, а точнее бензин, который наполнял могилу, взорвался и столб огня вылетел из могилы на двадцать метров вверх. Вдруг земля заскрипела, зашевелилась и разошлась по швам. Заработали жернова вулкана, разбуженного взрывом, и сквозь трещины н земле, словно кровь, засочилась красная лава. Зюганичев, не помня себя, ринулся напрямик, через пустырь, куда глаза глядят. Земля под его ногами была похожа на корку кипящего болота, она ходила ходуном и скрипела, как пружинная кровать под телами грешников в комнате Карамзина, где была написана "История государства Российского...", в той самой комнате, из которой большевики в свое время устроили для своих палату санатория.

Он выбежал на Владимирку, ту самую, по которой гнали в Сибирь сначала тысячи людей, одурманенных коммунистическим пониманием свободы, а потом миллионы людей, живших при этой "свободе", тогда этот тракт уже назывался "шоссе Энтузиастов".

За его спиной раздавались крики людей и звуки прожорливой земли, ворочающей своими челюстями...

Как ни странно, в самой Москве еще было светло. "Уж не пришел ли в столицу феномен белых ночей?" - подумал Зюганичев, тормозя одинокий, позвякивающий, как стаканы на подносе, освещенный изнутри трамвай.

- До Красной площади, именем революции, - сказал Зюганичев и положил перед вагоновожатым стодолларовую бумажку.

Вагоновожатый выдал Зюганичеву тысячу проездных талонов на псе наземные виды городского транспорта, кроме автолайна, и Зюганичев обрадовался, что транспорт теперь в руках коммунистов.

К восьми часам погорелец добрался до Мавзолея. Там уже начинался кордебалет. Из-за голубых елок взвивались в небо разноцветные пушистые феерверки, Зюганичев был ранен в самое сердце. На трибуне Мавзолея лежали дюжины четыре стройных дамских ножек, стоял визг и гам. Пол тентом бегали официанты, демократы играли в "Биржу", а возле дверей Мавзолея прохаживался насупленный Президсльцин. Увидев Зюганичева, Президельцин довольно улыбнулся.

- Ну, что, колобок ты мой нсдопеченый, пока ты на революционном трамвае сюда громыхал, там, понимаешь, "Серп и молот" выгорел на три четверти. Вот тебе решение Верховного суда о взыскании убытков с компартии на сумму годового бюджета на двухтысячный год.

- Так это провокация? - возмутился Зюганичев и отошел назад на два шага. - Я буду жаловаться в ЮНЕСКО и ГРИНПИС...

- А вы поплачьте, товарищ, - крикнул ему из толпы, ожидающей объедков, некий Отрыжков, старый комбрат Зюганичева.

В тот момент, когда разъяренный Зюганичев ворвался в комнату, где ждал его команды близнец-брат партии, потому что Ленин и партия близнецы-братья, Каликин допивал уже пятую бутылку "Шампанского", закусывая одним только пивом и занюхивая ленинской кепкой.

Президельцин вошел в банкетный зал. Взгляд его упал на стол, где все эти годы лежал мертвый человек. Президельцин сел на свое место, все шумно сели следом, но кто-то подал знак, издавна означавший "тихо, Чапаев думать будет", и гул голосов затих, все устремили глаза в глубину себя. Президельцин вытянул перед собой руки и взгрустнул.