Андрей Курков - Любимая песня космополита Страница 13

- У меня на родине за такое количество макулатуры можно получить три загранпаспорта! - сказал он, негромко возмущаясь.

- Три загранпаспорта?! - Я посмотрел на соседа как на немножко больного человека.

- Да, - он пожал плечами, не понимая, что меня собственно удивляет в его словах. - У нас не хватает бумаги на паспорта и поэтому, если ты хочешь ехать за границу - надо сдать 60 килограммов хорошей бумаги. А после этого тебе за день выписывают загранпаспорт и ты себе спокойно едешь!

Танец продолжался, но песня теперь звучала другая. И книги, сгорая, почему-то распространяли по площади запах горящих автопокрышек.

- Дорогое издание, - пояснил кто-то из европейцев, - корешки на каучуковой основе...

- А ты что, издателем был?! - переспросили этого умника.

- Нет, переплетчиком, - ответил он и на этом разговор прекратился.

- А хоть что там сжигают?! - не утерпел и спросил я у ребят, стоявших рядом.

- Какую-то неправильную книжку про Аллаха, - ответил мне низенький парень с вытатуированным якорем на предплечье.

- А что будет потом?

Что будет потом, парень не знал.

- Пионерский костер! - мечтательно, словно вспоминая что-то дорогое сердцу, произнес Айвен. - Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры, дети рабочих...

Последние слова он уже пел.

А я спросил его: что такое пионеры? Это какое-то особое название детей рабочих?!

- Нет, - он махнул рукой, - это детская политическая партия на моей родине. И тут же продолжил эту, судя по всему, детскую песенку: - Близится эра светлых годов. Быть пионером всегда будь готов...

- Забавные слова, - заметил я, - если "мы уже пионеры", то зачем надо быть готовым еще раз быть пионером?!

- Ты этого не поймешь! - сказал Айвен мягко, стараясь не обидеть меня.

Книги догорали, но теперь зрители тащили и бросали в огонь сухие ветки кипарисов. Темнело. Хоровод разошелся, но теперь возле костра включили магнитофон и подыскивали мелодию повеселее. Наконец нашли и врубили ее на полную мощь двух колонок. Тут же и арабы, и многие из европейцев ударились в танец.

Я отошел на край площадки, освобождая пространство для танцующих. Ко мне приблизился Вацлав. По его лицу было видно, что настроение у него скверное.

- Во всем этом меня радует только одно, - сказал он упавшим голосом. - На этот шабаш не пришел генерал Казмо!

- Да, - подумал я. - А ведь генерала действительно не было. Ну что ж, будущий президент должен беречь свою репутацию и не посещать сомнительных праздников...

На следующее утро в городе здорово пахло гарью.

Этот запах просто ворвался в наш номер, как только я распахнул окно. Удивительно, что Айвен не проснулся. Будь я на его месте, я бы мигом вскочил, подумав, что в гостинице пожар.

Но сосед мой негромко сопел, уткнувшись в подушку.

- В принципе, ему это не страшно, - подумал я, вспомнив про новенький противогаз.

Уже выходя из номера, я чуть было не упал, споткнувшись о два посылочных ящика, оставленных почтальоном под нашей дверью.

Хорошо все-таки иметь родственников, которые заботятся о тебе, что-то присылают, пишут письма...

Город еще спал - я даже не знаю, почему я проснулся так рано в то утро.

Было так тихо, что я застыдился звука своих шагов, гулко разносившегося по улице, и старался ступать мягче.

Уже изученной улочкой, ведущей вниз, я шел к набережной.

Солнце только-только стало опускать свои лучи с крыш домов на окна вторых и третьих этажей - теперь там, наверно, начинали просыпаться люди.

А набережная была пустынна, и море, стараясь не шуметь, плескалось рядом с песочным берегом.

Солнце тяжело и величественно поднималось над горизонтом и мне показалось, что я вижу, как оно поднимается. Я даже чуть повел головой вверх через какую-то минуту - словно провожал взглядом светило, стремящееся занять свое царское место на небесном троне.

На горизонте виднелась малюсенькая точка какого-то рыбацкого баркаса. Жаль, не было у меня ни подзорной трубы, ни бинокля. А так хотелось приблизить к себе этот баркас и посмотреть на рыбаков, на их улов.

Баркас уходил вправо, вдоль линии горизонта, и точка его постепенно растворялась в этой линии. Я повернулся спиной к морю и посмотрел на гору - она вся была в солнечном свете и зелень деревьев своей яркостью ослепляла меня.

И снова пришли мысли о гимне, а с ними - и мысли о человеке, для которого и о котором этот гимн должен быть написан. И мысли эти не были мне приятны. Но, терпеливо задумавшись, я снова искал слова, а слова словно избегали меня. И было тихо вокруг, и в городе, и над городом. А потом, буквально через несколько минут, странный звук перечеркнул тишину, раздавшись у меня за спиной. И я, напуганный, резко обернувшись, увидел мужчину лет сорока в черном рабочем комбинезоне с метлой в руках. Метла ритмично шуршала по асфальту набережной, а мужчина на мгновение остановив на мне свой, как мне показалось - грустный, взгляд, сам не остановился и продолжал двигаться вдоль набережной.

Я еще долго смотрел ему вслед, а солнце тем временем поднималось и проснувшийся город шумел обувью спешащих к завтраку героев. Горизонт был чист. Мне тоже захотелось поесть и я покинул набережную.

В кафе мне повезло - я сел за один столик с Вацлавом. Собственно, мы были одними из первых посетителей и поэтому могли рассчитывать на самую свежую еду.

Кусок мяса, довольно большой, политый зеленоватым мятным соусом, занимал больше половины широкой тарелки. Я уже не буду говорить подробно о гарнире, чтобы не приняли меня за француза. Но я видел, как Вацлав посмотрел на свою, точно такую же порцию. Клянусь, что и его глаза блеснули.

Разворачиваясь, официантка сладко проговорила: "Слонятина..."

Потом она поднесла нам еще кусочки лимона и черничный напиток.

- Ты знаешь, Казмо, кажется, согласился! - сообщил радостным голосом Вацлав, покончив со своим куском слонятины.

- Да?! - сыграл я удивление, не желая расстраивать друга тем, что новость эта мне знакома.

- Ага! - подтвердил Вацлав.

Потом подвинул к себе чашечку кофе с медом и пригубил.

- И когда он вступит в должность?! - поинтересовался я.

- Ну, это не совсем просто... - Вацлав облизал губы. - Во всяком случае сегодня или завтра Айвен сообщит всем нам дату...

Я добрался до своей чашечки кофе и воспользовался ею, как поводом продержать недолгую паузу в разговоре, обдумывая свою ситуацию с написанием гимна.

И тут совершенно некстати Вацлав спросил:

- А как там у тебя с гимном?!

Мне ничего не оставалось, кроме как сказать:

- Плохо...

- Почему? - искренне удивился Вацлав. - Ведь гимн - это просто песня!

Я, допив кофе, принялся объяснять ему природу всех трудностей, которые усложняли работу над гимном, а вместе с этой работой усложняли мою жизнь.

- Но послушай, - кивая, произнес Вацлав. - Если так трудно, то просто поищи что-нибудь из уже написанного. Ведь полно случаев, когда гимном становится какая-нибудь древняя песня...

Эта идея мне понравилась. Я сразу же попытался вспомнить что-нибудь из песен, но в этот момент к нашему столику подошел парень, про которого я знал лишь то, что он - венгр, и, нагнувшись к уху Вацлава, что-то прошептал. Потом отошел.

- В три часа собираемся в кафе у Ирины, - сказал мне Вацлав, отвечая на мой вопросительный взгляд. - Будет серьезный разговор.

Новость о серьезном разговоре меня поразила меньше, чем то, как он назвал это кафе. "У Ирины"?! Я-то думал, что только мне известно ее имя, но выходит, что... Хотя, может быть, я снова преувеличиваю. Ведь Вацлав видел меня с нею, когда мы первый раз говорили о ее жизни... Не мы, она говорила, конечно... И он, зайдя, прервал своим появлением наш разговор... Ну ладно, у Ирины, так у Ирины.

Договорившись о встрече, мы встали из-за стола. Вацлав вышел на улицу, а я, подойдя к официантке, озадачил ее вопросом:

- Извините, - обратился я к ней, дружелюбно улыбаясь. - Не мог бы я взять с собой один кусочек мяса... слонятины?!

Она бросила на меня любопытный взгляд.

- Вам понравилось?! Вы могли бы и здесь съесть еще одну порцию, хотя, честно говоря, это не молодая слонятина...

Я терпеливо улыбался ей в лицо и это возымело действие: она зашла на кухню кафе и вынесла мне кусок мяса, пожалуй, вдвое больше того, что съел я за завтраком.

Я взял со стола салфетку и, завернув в нее мясо, вышел на улицу.

Выходя, я не оглядывался, хотя и ожидал ее вопрошающего взгляда вослед мне.

Идея, которая пришла мне на ум, не была уж настолько странной, но именно в тот момент я почему-то подумал, что она не совсем обычна.

Неся кусок слонятины в правой руке и ощущая его увесистость, я шагал по уже знакомой мне "неаккуратной" аллее в сторону заброшенного ботанического сада. Шел я, конечно, не к заморским цветкам и деревьям, а немного дальше. Я шел в "сад выбеленных костей" - именно так поэтически назвал я для себя то место, пребывание в котором так быстро перечеркнуло мое тогдашнее настроение. Я шел в вымерший зоосад, чтобы покормить единственных его обитателей - серебристых волков. Я шел и думал о гимне, но теперь я уже не пытался жонглировать звонкими словами. Я думал о уже написанных песнях и для начала перебирал в памяти песни о любви, ибо были они, как мне казалось, ближе по смыслу к будущему гимну, чем военные марши и прочие нервно-паралитические песнопения, обычно исполняемые мужским или смешанным хором.