Красный, как жизнь - Антон Чижъ Страница 13

Это конец. Всему. Конец карьеры. Можно идти торговать в ларек шавермой.

Первым всю глубину пропасти, в которую мы свалились, осознал Макс.

– Папа меня убьет, – тихо сказал он.

Папа у Макса был боевой офицер, и шанс, что сыночка он может расстрелять перед строем родственников, был.

– Я требую консула! Нет, посла! – закричал Коля, вскочив.

Мы его утихомирили.

– Что делать-то? – спросил Макс немного нервно.

– Ты знаток английского английского – требуй, чтоб нам вызвали начальника отделения, – сказал я.

Макс стал уверять, что у них такой акцент, что разобрать невозможно. Но Коля показал ему кулак.

Офицер долго не мог понять, что ему толкует этот русский. А когда понял, усмехнулся и что-то быстро сказал по селекторной связи.

Начальник полиции, или кто он там, не заставил себя ждать.

В душе я верил, что сейчас появится Луи де Фюнес – жандарм из Сен-Тропе, но вышел вовсе не гримасливый карлик, а могучий мужчина в идеально сидящей форме.

Он вопросительно уставился на нас.

– Давай, покажи себя, – сказал я, подтолкнув Макса.

Макс понуро залепетал. Брови жандарма медленно поползли к переносице. Он резко прервал бессмысленный поток слов.

– Он не понимает, – сказал Макс, оглянувшись.

В глазах его был страх.

Я не успел поймать Колю. Он вскочил.

– Ви… а… Файв ченэл Ти-Ви! – блеснул он всем английским, без остатка.

– 5 channel TV France? – с недоверием спросил жандарм.

– Ноу, Раша, Сэнт-Питерсберг… – пояснил Макс, помогая себе улыбкой.

Жандарм брезгливо сморщился:

– What?!

Куда ему, бедняге, не смотрит он наше городское телевидение…

Друзья мои исчерпали себя.

Макс и Коля понуро смотрели на меня. Катастрофа разворачивала знамена и трубила в победные трубы. Еще секунда, и все будет кончено. Для нас.

Выбора не осталось. Нужен был подвиг.

Просто обычный такой подвиг. Тем более что до отхода автобуса оставалось всего полчаса. Все или ничего. Надо было рубить канаты и жечь за собой мосты.

Я встал. Чтобы рубить и жечь.

– Мон женераль! – брякнул я первое, что пришло на ум.

У жандарма расширились зрачки. Видать, даже родная любовница не делала ему такого комплимента.

На этом мой французский пал смертью храбрых.

В голове было пусто. Только одна фраза, заученная с детства.

– Же не манж па сис жур… – повторил я великие слова Кисы Воробьянинова.

Жандарм рисковал остаться без глаз, которые, казалось, вот-вот лопнут.

Надо было продолжать.

Нахлынула волна отчаяния.

Внутри стало легко и холодно, как будто я выскочил в футболке на мороз. Я набрал побольше воздуха в легкие и начал на выдохе:

– Товарищи! – заявил я. – Комраден! Месье! We are… честные российские журналистен… Россия и Франция всегда были братьями по оружию! Френдшип! Мы вместе разгромили армаду Наполеона! Мы вместе сражались на фронтах Первой мировой войны, громя немецких захватчиков! А на фронтах Второй мировой войны мы сражались плечом к плечу. Эскадрилья Нормандия-Неман била фашистов в русском небе, а потом мы вместе освобождали славный город Париж! Все детство мы смотрели фильмы с Фанфаном Тюльпаном, и Бельмондо, и Луи де Фюнесом! Это наши любимые фильмы! Жандармы в Сен-Тропе прекрасны! Это тут рядом, ну вы знаете! А Марсельезу мы пели всей школой еще в шестом классе, только я слов не помню! Простите нас, братья, товарищи, месье! Мы честно не хотели снимать в вашем городе! Отпустите нас! У нас плачут жены и дети! Мы будем голодать, если вы нас не отпустите! Это конец карьеры, месье! Будьте милосердны к нашим страданиям, месье! Мы больше никогда не ступим ногой на вашу благословенную землю, месье! Вив, ля Франс! Френдшип!

Лицо мое было в слезах, я не мог дышать, пред глазами прыгали огненные шарики, еще немного – и я бы взлетел…

Меня маленько трясло. Да в общем и не маленько – пальцев я не чувствовал.

В отделении стоял мертвая тишина.

У дежурного офицера отвисла челюсть.

Жандарм смотрел на меня задумчиво. Кажется, он решал: вызвать врача или пристрелить опасного сумасшедшего? Потом он окинул взглядом Колю, которого Макс на всякий случай придерживал за плечо, и протянул мне три паспорта. Кивнул на арестованную камеру.

– Get out! – сказал жандарм и отвернулся.

Из участка мы выходили молча.

Отойдя подальше, Коля закинул камеру на плечо и прошептал:

– Гады… Буржуи… Но ты, братан, вообще!..

– Да, это было феерично, – согласился Макс. – Твой учитель истории должен пустить себе пулю в лоб.

– Да чё ты гонишь на него? – разозлился Коля. – Он все правильно сказал…

Друзья мои принялись обсуждать тонкости исторических фактов.

А мне было и так хорошо.

Как будто вынырнул из глубины, когда не хватает воздуха, – но на последних силах в лицо ударяет свежий ветер. Сил у меня не осталось, спина была мокрая от пота, но это было не важно.

Мы были спасены!

Жизнь стала яркой и удивительной, как будто я впервые открыл ее, сама по себе вот эта просто жизнь – как же она замечательна, как же она чудесна! Как же здорово жить! Спастись из лап полиции Монте-Карло – это как начать жить заново. Совсем другой вкус у каждой секунды.

Макс посмотрел на часы:

– Между прочим, автобус отправляется через 5 минут…

Мы побежали.

Впереди бежал Колька с грузом камеры и штатива, как полагается настоящему морпеху.

Мы принеслись, когда автобус выруливал со стоянки.

Запрыгнули – и я упал в кресло окончательно выпотрошенный. Но было легко и весело. И жутко радостно, что справились, что смогли. И теперь все получится, и все будет здорово! Мы снимем серию блестящих сюжетов! И наплевать, что это джинса. Все равно сюжеты будут интересными.

Не в деньгах счастье…

Автобус петлял по улицам Монако, выбираясь на шоссе.

Коля недобро прищурился и, держа камеру под мышкой, наставил объектив в окно:

– Макс, прикрой… Я им покажу, как запрещать снимать бедным российским журналистам… Буржуи проклятые!

Любовь у края империи

Городок наш давно стоял у края империй. Многие века переходил из рук в руки, пока не осел у старика Габсбурга в Австро-Венгрии. Но польский орел так упрямо вцепился в свое наследство когтями, что не выпускал его до нового рождения Польши.

Недолго бяло-червоный штандарт реял над Рыночной площадью. Не успело вырасти поколение, как смел его красный прапор. Но и тот взвился, чтобы скоро пасть. Флагшток захватил красный со свастикой.

С дымом войны улетело три года, и вернулся красный флаг – обожженный, простреленный, победный.

Львов свободный стал советским.

Теперь навсегда, как идея