Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Страница 15

* № 3.

После слов: хлынувшими ему в голову — стр. 50, строка 11 — в рукописи II зачеркнуто: Новый штрубъ купить, поставить рядомъ?… Нѣтъ, теперь семья меньше стала, солдатка уйдетъ, и въ одной просторно будетъ, еще тройку собрать, работника нанять. Ненадежны работники нынче, добро свои ребята сами хозяева ѣздили — а работникъ, какъ у Ермилы, въ мѣсяцъ тройку загоняетъ — хозяйское не дорого. Живой товаръ… лучше повременить… И онъ опять начиналъ считать, переводя серебро на ассигнаціи, чего онъ никакъ не могъ сдѣлать хорошенько. — В крынку дѣло то лучше будетъ. Какъ старики наши дѣлывали. Тамъ уже есть три бумажки по 25 р., да 10 по три, да цѣлковыхъ 46 — два вынулъ вчера — да золотыхъ 38 штукъ. И эти туда, а тамъ подойдетъ дѣло — купить что, взять легко, положить мудрено. Вотъ Богъ дастъ, думалъ онъ, попади жребій сыну, всѣ бы отдалъ, а теперь почитай столько еще приложу. И онъ опять считалъ, считалъ и ничего не могъ хорошенько добиться толку — все пальцевъ недоставало, и губы все шевелились, и онъ шагалъ, хорошенько не разбирая куда и не оглядываясь

* № 4.

После слов: не переставала выть — стр. 53, строка 6 — в ркп. І зачеркнуто: Она была худа и блѣдна, совсѣмъ другая женщина послѣ этихъ двухъ дней. Такъ она успѣла уходить себя. «Ну, баба, вотъ гдѣ не думали не гадали», сказалъ старикъ радостно. «Что Аксинья?» — спросила старуха. — «Ее деньги точно». — Дутловъ помолился и сталъ ѣсть. — Надоумилъ меня Богъ отнесть. Вотъ какъ Богъ даетъ намъ за добродѣтель за нашу. Да чтожъ, говоритъ, самые ея деньги, что Ильичъ везъ, онъ ихъ потерялъ. Дѣло то какое. Что жъ, рада небось. — Дутловъ покачалъ головой… — Чудно. Несчастные, говоритъ, деньги, не нужно мнѣ ихъ, — говорилъ Д[утловъ] съ сіяющимъ лицомъ. — Счастье твое, говоритъ, возьми, говоритъ, себѣ. Всѣ. Все письмо такъ и дала. Надо М. разбудить», — сказалъ старикъ. А[ксинья] прислушалась и завыла, завыла еще громче, какъ будто желая нарушить радость стариковъ. Дутловъ поморщился. «Перестань, право, Аксинья, — сказалъ Дутловъ, — добро днемъ, народъ слышитъ, а то что спать недаешь. Завтра поѣдемъ къ мужу проститься». — «Что онъ, мой соколикъ, волосики твои остригутъ, обрѣютъ, красоту твою погубятъ. Оооо!»[2]

* № 5.

После слов: сидела в избе на лавке, ожидая времени ехать в город проститься с мужем, стр. 55, строка 7, — следует вариант окончания рассказа, имеющийся в обеих рукописях (в ркп. I он обрывается на словах: он остановился как останавливаются пьяные). Приводим его по ркп. II.

Это бездѣйствіе среди работающихъ бабъ и блѣдное лицо, еще болѣе замѣтное изъ за краснаго платка и новаго сарафана, поражало больше воя. Она какъ будто ужъ распростилась со всѣми, и всѣ ужъ ей были чужіе. Старикъ велѣлъ Игнату ѣхать съ молодайкой, а самъ торопился, такъ что и не позавтракалъ, а взявъ только хлѣбушка въ полотенце, одинъ сѣлъ на кобылу и поѣхалъ. Но прежде чѣмъ ѣхать въ городъ, онъ зашелъ къ Егору Михайловичу. «Я, Егоръ Михайловичъ, хочу малаго выкупить, прикажите?» — «Чтоже, передумалъ?» — «Передумалъ, Егоръ Михайловичъ, жалко, братнинъ сынъ, жалко. Богъ съ ними, съ деньгами. Грѣха отъ нихъ много. Жили безъ нихъ — и проживемъ. Записочку пожалуйте». «Чтожъ, ладно, — сказал Егоръ Михайловичъ и написалъ ему записочку къ знакомому поставщику рекрутовъ. Только скорѣе ступай, въ 12 часовъ ставка». Напрасно говорилъ это Егоръ Михайловичъ; старикъ зналъ это и былъ весь не свой отъ безпокойства. Онъ котомъ ввалилъ въ телѣгу и всю дорогу гналъ рысью, только одну горку далъ шажкомъ выдти. Такъ что брюхо кобылы въ одно утро все пропало. Онъ пріѣхалъ не къ купцу, не къ правленью, а прямо въ синій трактиръ, къ хозяину котораго была дана записка. «Ну, что, старикъ, аль сына ставишь, — спросилъ хозяинъ. — А нашего малаго нанимали; должно нынче покончимъ. Просимъ 400 рублей, 380 даютъ. Гдѣ малый-то?» — «Еще спитъ, все гуляетъ. Ужъ 23 цѣлковыхъ пропилъ. Надоѣлъ. Вотъ и мужикъ идетъ». — «Бери 400», вдругъ сказалъ Дутловъ, выставляя руку. «Что такъ? А магарычи твои?» — «Ну не грѣши, сказалъ Дутловъ. — Хозяинъ оттягивалъ руку. — Не грѣши, умирать будемъ, — повторилъ Дутловъ. Другой мужикъ подходилъ. — Ладно, чтоль? Только бъ въ вѣрности было?» — «Ну молись Богу». Они ударили по рукамъ. Давай бумагу, бери задатокъ. Дутловъ уже зналъ всѣ порядки, прежде для своего сына совѣтовался съ писцомъ. Разбудили заспаннаго Алёшку, онъ тотчасъ же потребовалъ рому и требовалъ, чтобы старикъ выпилъ. Но Дутловъ отказался. Дали бумаги, старикъ пошелъ къ знакомому писцу Ивану Ивановичу, привелъ его съ собой. («Батюшка И. И., ужъ ты не обмани».) И. И. сказалъ, что все въ порядкѣ, только надо въ ставку. — Старикъ пошелъ въ правленье и ждалъ у крыльца. Алешка заробѣлъ. Черезъ ¼ часа вышелъ Алешка съ хозяиномъ, солдатскій обстриженный лобъ. «Слава тебѣ, Господи», сказалъ Дутловъ и досталъ деньги. Первыя онъ отсчиталъ Ильичевы деньги и вздохнулъ легко, когда деньги эти перешли въ руки купца, потомъ пошли добавочныя цѣлк[овыя] бумажки пчельныя, плотничныя, извозныя и т. д. Эти онъ долго считалъ, наконецъ, отсчитавши, махнулъ рукой и, получивъ квитанцію отъ И. И., пошелъ на квартиру купца. Илюшка стоялъ въ комнатѣ съ хозяйкой. Онъ злобно посмотрѣлъ на Дутлова и замолчалъ. Молодайка плакала, закрылась. Илюшка бойко и нагло смотрѣлъ на дядю, какъ будто онъ ужъ усвоился съ солдатствомъ. «Пріѣхалъ порадоваться, какъ за сына племянникъ идетъ?» — «Илюха, — сказалъ Дутловъ, чуть не плача, подходя, — не грѣши». — «Илюха, что ты?» Молодайка уставилась. «Вотъ она». — «Кто она?» — «Квитанца!» — «Чья квитанца?» — «Илюха, виноватъ я былъ передъ тобой, и ты Аксинья! Вы меня простите, Христа ради, — и старикъ поднялъ полу кафтана, чтобы не запачкать и поклонился имъ въ ноги, — попуталъ меня бы нечистый, да спасибо, я въ чувства пришелъ, пропадай они, пропадай деньги эти». — «Что ты, батюшка, что ты?» И они поднимали его, хотя и не понимая въ чемъ дѣло, но чувствуя, что старикъ былъ откровененъ съ ними. «Я купилъ некрута и поставилъ его, вотъ она!» Илюшка долго не зналъ, что сказать. Но тутъ мать его, узнавъ новость отъ Игната, вбѣжала и бухнулась на шею сыну. «Родный ты мой, — завопила она, — слава тебѣ Господи, выкупилъ онъ тебя. Спаси его Христосъ», И они всѣ стали въ ноги кланяться ему. — «Вѣкъ тебѣ слуга, рабъ твой,[3] что хочешь изъ меня дѣлай». Старикъ плакалъ и не зналъ, что сказать. Имъ тѣсно было съ своей радостью въ избѣ, они пошли на дворъ, купецъ похвалилъ даже. «Что, братъ, деньги, такого малаго не купишь за деньги». Илюшка горѣлъ, закладывая лошадь, но наконецъ все устроилось, и они поѣхали. Штофчикъ водки незабытъ былъ, купленъ, и выпито немного. Кобыла оправилась, въ задкѣ сидѣла молодайка, старикъ съ Ильей и его братомъ лежали въ серединѣ, мальчишка правилъ, мать съ Игнатомъ ѣхали сзади. Отъ водки ли, отъ радости, только имъ казалось, что ихъ сотни въ телѣгахъ, и голоса ихъ были такъ громки. Баранки высовывались. Проѣзжая мимо однаго домика, они замѣтили рекрутовъ и солдатъ кружкомъ и однаго рекрута пляшущаго съ штофомъ водки въ рукахъ; онъ плясалъ ловко. Илья остановился; рекрутъ чувствовалъ, что на него смотрятъ, и это придавало ему силы, но не видалъ никого. У него брови были нахмурены, и пьяное лицо было напряжено, только ротъ остановился въ улыбку, балалайка трепала, а онъ заботился, чтобъ то на каблукѣ то на носкѣ; мальчишки тутъ же были, помирали со смѣху, большіе серьезно любовались. Хозяинъ тоже стоялъ съ видомъ, что вамъ это в диковину, а я знаю твердо. Онъ узналъ Дутлова. «Вотъ мужикъ, за котораго пошелъ», сказалъ онъ. Алёшка остановился. «Гдѣ? Алёшка, другъ любезный, — закричалъ онъ и побѣжалъ къ телѣгѣ. — Хозяинъ, водки». Онъ всѣхъ угостилъ виномъ, бабы не пили. «Хозяинъ, пряниковъ». Баба съ пряниками пришла. Они схватили весь латокъ. Баба закричала. «Не бось, заплачууу! — и высыпалъ его въ телѣгу. — А матушка которая?» — «Эта». — «И ей пожертвую. Хозяинъ, дай полотенце». — Два полотенца и платокъ ку[пи]лъ. «На тебѣ. Вотъ». Онъ остановился, какъ останавливаются пьяные, какъ будто вспомнилъ гдѣ онъ, и что онъ. «Вотъ вамъ. И Алёшка пропадетъ — не пропадетъ Алёха». «Спасибо, родные, зачѣмъ это, спасибо, вишь простой малый какой». «А что, матушка есть у тебя? Какъ звать-то тебя?» «Алехой. Матушка, — онъ засмѣялся ужасно, — матушка есть. Вотъ за васъ я иду, вотъ я васъ одарилъ, только вы для меня сдѣлайте ради Христа Божескую милость. Поѣзжай ты въ село Водное, и тамъ спроси старуху Аниканову — такъ спроси, и скажи ты старухѣ этой самой, что молъ Алёха твой, значить А…ле…ха! Нѣтъ, не говори ничего, — голосъ его задрожалъ, — музыканъ валяй!» Онъ сталъ плясать ловко, стукая. «Прощай, дай Богъ тебѣ», заговорили Дутловы. «Уѣзжайте вы къ дьяволу». — «Охъ! — заговорила старуха, — что ты!» — «Пошли, что стоите, пошли, пошелъ!» Илюхѣ что то загорѣлось, онъ погналъ во весь духъ, телѣги застучали. «Пошелъ, — стиснувъ зубы кричалъ Алёха, — я васъ, міроѣды, лапотники, черти». И съ этими словами онъ перешелъ въ плачъ, въ вой и, какъ стоялъ, ударился объ землю и заревѣлъ. А Дутловы остановили шагомъ, водка дѣйствовала, Илья запѣлъ, бабы подтянули. И тройка проѣхала, красныя лица, платки, прозвучала пѣсня, прокричали они на ямщика, и ямщикъ поддалъ поглядывая, а чиновникъ посмѣивался. Старикъ дремалъ. Дѣти ликовали.