Добрые люди - Сергей Степанов Страница 15

вестибюль «Площади Восстания», и жилое здание под «Технологический институт», и деревянные дачи под «Автово». Однако это предложение так и не реализовали. Директор фабрики «Ленмашучёт», уже почти десять лет располагавшейся к тому времени в храме, грудью встал на защиту своей территории, суетливо забегав по инстанциям, рассылая десятки обосновывающих и жалобных записок.

…Летом тридцатого года в рабочем кабинете настоятеля Владимирского собора, протоиерея Павла, вокруг просторного стола, сукно которого лишь по центру было свободно от разложенных аккуратными стопками бумаг, сидели трое одетых в чёрные рясы утомлённых священнослужителей. Двое из них были седобородыми полными старцами в очках, с большими крестами на груди, третий – молодым священником с относительно короткими волосами и клинообразной бородкой.

– Вы же сами прекрасно понимаете, о чём я говорю. Вы воочию видели глаза этих «пророков», – произнёс протоиерей Михаил, настоятель Малоколоменской церкви, бывший когда-то из «иосифлян».

Отец Павел грустно покачал головой, бросив взгляд на лежащие на столе документы – всё это была переписка с ГПУ, с Советами, с теми же «иосифлянами», не допустившими тогда проведения собора. Отец Николай следил за лицом своего настоятеля, храня на губах едва заметную улыбку.

– Они всерьёз проводят измерения, – сбивчиво продолжал отец Михаил, – так, словно моего храма уже нет! Меня, вы знаете, им уже не испугать… Но я боюсь за своих детей, свою супругу… Как она за меня переживает… Вы знаете всё, что я говорил раньше… И я езжу сейчас… И я воистину верю, что не останется камня на камне; что всё будет разрушено… Но почему же просто смотреть на это? Отец Павел, я знаю Вас, как прекрасного организатора, как человека, способного увлекать за собой! Я прошу Вас, забудьте о прошлом, благословите клир сообща встать на защиту!

Отец Михаил, тяжело дыша, остановился. При его словах отец Николай вздрогнул и метнул быстрый взгляд на настоятеля, лицо которого оставалось неизменно спокойным. Отец Павел помолчал какое-то время и медленно произнёс красивым, мелодичным голосом:

– Я понимаю вас очень… Да, претерпевший до конца будет спасён… Но не забывайте, глубокочтимый отец Михаил, и о пастве! Да, действия большевиков имеют чёткие, логичные объяснения. Но они считают, что чтобы искоренить веру в душах, достаточно поскорее убрать её внешние проявления, замазать иконы, разрушить храмы… Они верят, будто можно в одночасье разрушить то, на чём стояла божья церковь веками… У сильных же духом никогда не ослабнет вера!.. Но что делать со слабыми? Ведь каждую заблудшую овцу следует чтить и возвращать! Для многих, о, вы меня понимаете, насколько для многих взор даже закрытого храма будет важнее любых, самых проникновенных проповедей! Именно в сей тяжкий момент клир и должен объединиться. Пойдя на малую жертву, но сохранив главное…

– Во главном – единство, во второстепенном – свобода, а во всём – любовь, – ударив на вторую часть, быстро добавил отец Николай, взглянув при этом с улыбкой на своего руководителя.

Отец Михаил вздохнул и помолчал, опустив голову и глядя куда-то себе в ноги.

– Благословите меня, отче, ибо грешен я, – обратился он к настоятелю, тяжело и шумно поднимаясь.

– Ну, упаси нас всех Бог… – произнёс он глубоким и густым голосом, получив благословение и отдавая поклон, и, уже на выходе из дверей, каким-то другим, тихим и звонким, добавил: – Упаси Бог…

Отец Павел поднял взгляд на оставшегося с ним за столом человека.

– Важнее… Важнее… – как-то особенно устало, совсем по-старчески повторил он, вспоминая революционное лицо вошедшего в храм молоденького красноармейца, который, не изменяя выражения, под устремившимися на него со всех сторон взорами вдруг сунул руку за пазуху и сделал четыре малозаметных движения пальцами. Отец Павел опустил глаза на стол. Перед ним лежало уведомление из совнархоза…

Рядом с этим самым Владимирским собором, а точнее, у памятника скрюченному человечку, находящемуся неподалёку от входа в метро, и стоял красивый черноволосый парень, поглядывая то на бродящую поблизости тётку, рассыпающую рекламную скороговорку из расположенного на её груди рупора, то на тянущийся вдаль Литейный проспект, то на проходящие мимо него лица различной степени невзрачности. Он затягивался и отпускал вниз струйку дыма. Если честно, то обычно он очень переживал из-за своего курения: пытался бросить уже два или три года, но каждый раз, протерпев несколько месяцев, срывался на каких-нибудь нервах. Как, например, сегодня. Только сегодня совесть глухо молчала. В сигарете он действительно нуждался, он просто представить не мог, как бы он перенёс это без сигареты. Мелькнула… нет, правда, у него даже мелькнула мысль о том, что не зайти ли в церковь… Но он лишь смутно представлял, что там делать внутри… К тому же там помнились ему какие-то запутанные лестницы, какие-то чёрные женщины в балахонах… Желание быстро рассосалось, благо табачный дым ударил в голову, и мир закачался и приятно поплыл. Ногам захотелось присесть…

Он в сто, наверное, тыщмиллионнопервый раз загрузил в сознание этот, как сигарета вонючий и тошнотворный вопрос, который, потолкавшись там для виду, вывалился всё тем же, уверенным и строгим ответом, что всё, что он делал – он делал правильно. Но вместо успокоения в тот же самый тыщемиллионный раз память навалилась на голову холодной тяжестью одиночества. И он, несмотря на то, что знал, что вот теперь точно будет противно, достал из кармана пачку и сунул в рот новую вонючую палочку.

В этот самый момент неожиданно улыбнулось солнце, блеснуло на куполах, запечатлело их тени на холсте противоположного дома и выпустило из этой картины её. Она приближалась, неторопливо вырастая из буквы V, расчёркнутой на фоне сереющего неба двумя рядами протянувшихся к горизонту домов. В один миг он понял и то, что она идёт именно к нему, и то, что он ей симпатичен. Осветившее её солнце быстро спряталось, и он продолжал смотреть на неё без блеска: сегодня она оделась в простенький свитерок, в эти глупые дырявые джинсы… Но опытному мужчине во все времена хватало одного лишь короткого взгляда, чтобы, достоверно представив её в двух основных одеяниях – на высоких шпильках, в красивом обтягивающем платье и без него – понять, что да, эта женщина ему нужна. Он сглотнул противную табачную слюну, которую постеснялся сплюнуть, и тут же почувствовал, как тошнота ринулась в горло. С большим трудом он удержался. Но на это ушло всё самообладание, и, когда она подошла, выглядел он глупо, растерянно. Она немного наклонила голову набок и просто стояла, глядя в глаза, улыбаясь. Светлые волосы шелестели по её плечу, как листики молодой берёзки по берегу. Он тоже улыбнулся,