Владимир Мегре - Новая цивилизация. Часть 2 Страница 16

— Но по закону должен быть обязательно выборным центральный комитет партии.

— Так и выбирайте туда всех членов партии или всех десятников.

— Надо здесь ещё подумать. Вначале, когда вы главной задачей партии назвали возвращение любви в семьи, я очень сильно разозлился. Думал, что издеваетесь надо мной, на посмешище хотите выставить.

— Знаю.

— Но теперь, я много думал над этой проблемой и пришёл к выводу: она действительно — не просто одна из главных, а самая главная. И для поиска вторых половинок надо какие-то конкретные условия создавать, специальные мероприятия проводить.

Обряды надо древнерусские обнародовать, надо и науку подключить к решению этих вопросов, и культуру, и идеологическую пропаганду. Надо эти вопросы решать на государственном уровне.

А, насколько цивилизованное то или иное государство, необходимо судить по количеству счастливых, любящих семей, в нём проживающих.

— Поздравляю.

— С чем?

— С пониманием.

— Рано поздравлять. Никак не могу сформулировать эту задачу так, чтобы не смеялись над уставом, и надо мной, и над будущей партией...

— Да пусть смеются.

— Как это пусть? Если станут смеяться, так я и буду один состоять в партии с этим уставом. И будет незарегистрированная партия со смешным уставом, который поддерживает один человек. Рядовой член партии.

— Почему же один? Два. Я тоже его буду поддерживать. А денег накопим, наймём себе исполнительного секретаря.

— Вы это серьёзно? Вы что же, в эту партию тоже вступите?

— Нет. Вступать не буду. Да и по закону, как ты говоришь, по вашему, меня не зарегистрируют. Я «Родную партию» из тайги всем сердцем поддерживать стану. А то, что нас всего лишь двое будет, так все великие дела — не массами, а человеком лишь одним всегда и начинались. Это потом, через года, сообщество людское посмеётся, но не над тобою, над собою, и смех счастливым будет.

— Ладно, попробую, подумаю ещё над формулировкой. Да и читателей попрошу подумать.

— Ты бы, Владимир, попросил Анастасию подробнее об обряде венчания рассказать. Ведь у ведрусского народа с рожденья начинался он.

— Как же может обряд венчания начинаться с рождения человека?

— Первым рожденьем у ведруссов считалось не появление тела, а озарение любви. Так, как Анастасия может, показать никто, пожалуй, сегодня в мире не покажет. Её проси картину жизни воссоздать одной семьи ведрусской.

* * *

Не буду говорить, как и где произошла с Анастасией эта встреча. Представлю сразу рассказанное ею об отношении к любви в одной семье ведрусской.

Кому удастся осознать, почувствовать, какой смысл кроется в культуре их любви, тот, быть может, сможет осознать великую мудрость и космичность ведрусских обрядов.

Великий дар создателя.

Детская любовь

Анастасия начала свой рассказ о ведрусских обрядах, связанных с энергией Любви, с какой-то детской радостью и вдохновением:

— Деяния ведруссов — непрерывное ученье. Великая, весёлая школа бытия осмысленного.

Все праздники ведрусские состязанием ума и ловкости можно назвать. Можно о них сказать, как об уроках мудрых молодым, напоминанье взрослым. Но и работа у ведруссов в дни страдные весело происходила. Работа смыслом наполнялась большим, чем материальные творенья.

Смотри, Владимир, вот сенокосная пора. Прекрасен ясный день. Селенье всё, от мала до велика, на рассвете стремится на луга. Смотри: на двух повозках едет вся семья. Лишь старики одни остались дома, чтоб не скучала живность на усадьбе.

А парубки — хлопцы молодые — едут верхом, лишь хомуты на лошадях да вожжи в их руках длиннющие. На этих лошадях вожжами длинными они будут копны сена подтаскивать к стогам.

Степенные мужики вверх лезвиями косы держат на возах, а рядом жёны их и дети повзрослее с граблями: будут ворошить траву, которую мужчины скосят.

Ещё в повозках дети совсем маленькие тоже едут. Для чего? Да просто так, да ради интереса, чтоб пообщаться, порезвиться, поиграть, за взрослыми понаблюдать.

Одеты люди не в лохмотья. Рубашки белые, смотри, в косы у женщин вплетены цветы, и платья с вышивкой. Зачем одеты так, будто на праздник люди едут?

Ответ, Владимир, в том, что нет необходимости особой сено им косить. У каждого в поместье есть свои стога. Конечно, про запас неплохо общих несколько стогов иметь.

Но главное, негласное в действии всеобщем — себя в работе показать. К другим украдкой присмотреться, а парубкам, девицам молодым — друг с другом познакомиться за делом. Вот потому на сенокос приходит с радостью молодёжь и из соседних поселений.

Началось — смотри.

Идут степенно в ряду мужчины-косари. И ни один не должен отставать. Их жёны ворошат вчерашнюю траву для сушки и поют. Сухую — в копны собирает молодёжь. Постарше молодые стог сметают.

Вот видишь: стоят на стоге парубки вдвоём, одному восемнадцать лет, двадцать — второму, укладывают сено на стогу, что подают им шесть девиц.

Рубашки сняли парубки. По бронзовым телам струится пот. Но успевать стараются, не поддаваться хохотушкам снизу.

На стоге если двое, внизу должно четыре быть девицы, а их вот шесть, смешливых и шутливых, снизу пытаются сеном забрасывать парней.

Воды попить отец парней к стогу подходит, он быстро ситуацию всю оценил. Пытаются сыновья его вдвоём за шестерыми поспевать. Не спасовать бы им. Внизу проворные, смешливые девицы, невестами, возможно, будут две для сыновей. Воды попил, сынам наверх кричит отец:

— Эй там, сынки, что-то косить мне надоело, может, залезу к вам да помогу? Раз шестеро внизу стоят, а не четверо.

— К чему, отец, — ответил старший, работу не прервав, — мы с братом здесь вдвоём, а разогреться даже не успели.

— А я совсем как будто сплю, — добавил младший, пот со лба украдкою смахнув.

Внизу заметили его движенье хохотушки, и крикнула одна под общий смех:

— Смотри, не вымокни уснувши.

Отец довольный усмехнулся, в строй косарский, вновь выстраивавшийся, встал.

К стогу от луга дальнего шла вереница из четырёх коней, а под уздцы вели коней хлопцы молодые.

Последним самый младший вёл лошадь Радомир. Лет восемь в канун лета исполнилось ему, девятый шёл. Но развит был не по годам мальчик Радомир.

Не только ростом он над сверстниками возвышался, но и науки схватывал быстрей других, удалым в играх был. И здесь, на сенокосе, тем гордился, что получил работу, которую постарше дети делали. Ему от старших никак нельзя было отстать.

Он сам копну старался быстро обвязывать вожжами, и лошадь слушалась его. Хоть и последним шёл в шеренге Радомир, он всё же, шёл не отставая.

Чуть-чуть поодаль, у леска, резвилась детвора помладше. Завидев вереницу лошадей и копны, все бросились к ним, чтобы на копнах прокатиться.

Стремглав бежала детвора, и только девочка одна, четыре года ей исполнилось едва, отставала. Все уже к копнам подбежали дети. Она, чтоб путь свой сократить, в отчаянье через болотце напрямик решила побежать. Болотце почти высохло, но кочки ещё большими на нём были.

С кочки на кочку прыгала девчушка, совсем почти были рядом лошади, тащившие копны. Но вдруг, пытаясь прыгнуть на очередную кочку, с кочки девчушка сорвалась, а падая, о палку расцарапала коленку да в мутной луже платье запачкала, лицо.

Вскочила. Тут же плюхнулась обратно и громко заревела от обиды.

Последняя копна, проехав рядом, удалялась.

Услышал детский плач степенный Радомир. Остановил коня, пошёл на плач к болотцу. Увидел: девочка испачкалась, в луже сидит, кулачком слёзы растирает по грязному личику и ревёт, что есть мочи.

Взял Радомир под мышки девочку, поднял из лужи, поставил на сухое место и спросил:

— Чего ревёшь, малявка, горько так?

Она навзрыд, сквозь плач, стала пояснять:

— Бежала я, бежала, не успевала, а потом упала.

— Уехали все копны, я отстала. На копнах сейчас едут дети все, а я в луже сижу.

— Не все уехали, — ответил Радомир, — остался я, и вот — моя копна. Если реветь перестанешь, я на ней тебя прокачу. Да только грязная какая-то ты вся. Да перестань, в конце концов, реветь, оглушишь.

За подол платья девочки взялся Радомир, сухое место платья к носику поднёс, строго сказал:

— А ну, давай, сморкайся.

— От неожиданности девочка ойкнула, ручками быстро прикрыла наготу свою, потом сморкнулась раз-другой и плакать перестала. Радомир отпустил подол её платья, критически осмотрел стоящую перед ним грязную, растрёпанную маленькую девочку и сказал:

— Вообще-то платье ты снимай своё совсем.

— Не буду, — она твёрдо заявила.

— Снимай, я отвернусь. Я платье твоё грязное в озере пополощу, ты тут в траве пока сиди. Рубашкуна мою, возьми. Она тебе до пяток достанет, длиннее платья рубашка моя тебе будет.