Владимир Мегре - Новая цивилизация. Часть 2 Страница 17

Радомир полоскал в озере платье маленькой девочки, а она, закутавшись его рубашкой, выглядывала из травы.

И вдруг сидящую в траве девочку будто стрелой пронзила страшная мысль. Она вспомнила однажды подслушанные слова дедушки, который бабушке сказал:

Непомерно непотребное деяние в соседнем селении произошло, поднял подол платья у девицы до венчания один негодник.

— Поднял подол и, значит, жизнь сломал девицы, — вздохнула бабушка.

Девочка маленькая решила, что и у неё должно что-то сломаться, раз незнакомый ей парень поднял подол её платья. Она осмотрела свои ручки, ножки, и, хотя все они были в полном порядке, не сломаны, страх не исчез.

Если дедушка и бабушка считают, что, при поднятии подола платья, что-то ломается, значит, и у неё должно сломаться.

Девочка вскочила с травы и крикнула полоскавшему в озере её платьице Радомиру:

— Ты — непотребный негодник.

Радомир выпрямился, повернулся в сторону стоящей в траве девочки в его рубашке и переспросил:

— Чего ты кричишь опять? Не понял, чего хочешь?

— Я тебе кричу, ты — непотребный негодник. Ты посмел поднять подол платья у девицы до венчания. Ты всё у неё переломал.

— Радомир некоторое время смотрел на чумазую девочку, потом захохотал, отсмеявшись, сказал:

— Слышала звон, да не знаешь, откуда он. Да, подымать подол платья до венчания у девицы негоже. Но, я-то не поднимал подола платья у девицы.

— Поднимал, поднимал, я помню, ты поднимал подол моего платья.

— Твоего поднимал, — согласился Радомир, — но ты ведь, не девица.

— Почему я не девица? — удивлённо спросила девочка.

— Потому что у всех девиц на груди выпуклости имеются, а у тебя их нет. У тебя, вместо груди девичьей, едва заметны два прыщика. Ты, значит, не девица.

— А кто же я? — растерянно спросила девочка.

— Малявка ты ещё пока. И сиди там, в траве, молча, некогда мне с тобой разговаривать.

Он вошёл снова в воду, пополоскал платье, выжал его, аккуратно расстелил на траве и позвал девочку.

— Подойди к воде, малявка, тебе умыться надо.

Её покорно подошедшую, притихшую умыл. Сказал:

— Теперь к копне пойдём, прокатишься.

— Платье мне отдай сначала, — тихонько попросила девочка.

— Так оно ж мокрое. Ты в рубашке моей пока оставайся. Я твоё платье с собой возьму, пока мы к стогу добираться будем, оно подсохнет, там и переоденешься.

— Нет, отдавай мне моё платье, — настаивала девочка. — Я его, хоть и мокрое, надену. На мне пусть сохнет.

— На, наряжайся, — платье протянул ей Радомир и к лошади пошёл.

Платье надела быстро девочка. Стремглав догнала Радомира у копны.

— А вот и я, — запыхавшись, она сказала. — Возьми свою рубашку.

— Конечно. Ты — моя напасть. Уже все парни возвращаются, а я с тобой вожусь. Давай залазь наверх.

Он девочке помог забраться на копну сена. Взял за уздечку лошадь, и тронулись они по направлению к стогу сена.

Маленькая девочка в мокром платье сидела на поехавшей плавно копне и ликовала. Она — одна, не так, как все, по двое-трое. Одна она сидела на копне. И счастье было на лице, как будто бы богинею вдруг стала.

Ох, видели б подружки, как она, не в караване, а одна. Её одну везёт... Взглянула, как ведёт поводом лошадь Радомир, и больше глаз от его спины не отводила. Сердечко детское сильней забилось. По всему телу — теплота. Конечно, понимать девчушка не могла: она влюбилась.

Ах, эта детская любовь! Чистейшая она — подарок Бога. Только зачем приходит рано иногда, тревожит детские сердца? Зачем? Какой в ней, ранней, смысл? Оказывается, великий в ранней любви смысл, вед-руссы его знали.

Подъехав к стогу, Радомир к копне вернулся.

— Давай слезай, не бойся, подхвачу.

Он подхватил прыгнувшую на него девчушку, опустил на землю, спросил:

— Ты чья?

— Я из соседнего селенья, я — Любомила. С сестрой в гостях мы, брату помогаем, — ответила она.

— Вот и иди к сестре, — ответил, удаляясь, Радомир. Он даже не повернулся к девочке ни разу.

Она стояла, всё смотрела, как отвязал он вожжи от копны, залез на бочку, на коня вскочил, галопом поскакал за новою копною.

Любовь, как полноправный член семьи

Домой с сестрой вернулась маленькая Любомилка. Как раз семья вечерять собиралась. Но Любомилке сесть за стол не захотелось, она, прижавшись к бабушке, просила:

— Пойдем со мною в сад, бабулечка. Тебе одной хочу о чуде рассказать.

Отец, услышав просьбу, возразил:

— Негоже, доченька, когда семья за стол садится, удаляться. Да ещё бабушку с собой...

На лицо дочери отец взглянул и улыбнулся. Ведруссы знали благодать детской любви. Умели обласкать любовь, в семью принять, как дар небесный, не насмехаться над любовью, уважать.

Энергии великой благодать ценили, вот потому энергии Любви к ним с радостью великой приходили.

— Так вы там с бабушкой в саду и поедите ягод, — сказал отец, как будто, равнодушно.

В саду, в дальнем его углу, бабулечку свою и усадила на скамейку Любомилка и сразу начала взволнованно рассказ:

— Бабулечка, я там, на сенокосе, с подружками играла. Они как побегут кататься на копнах. А мне не очень-то кататься и хотелось. Иду себе так просто.

— Вдруг один, такой красивый, самый добрый, парень молодой лошадь остановил свою, ко мне подходит.

— Да, бабулечка, так близко, как с тобою я сейчас стою.

— Такой красивый и добрый весь такой. Стоит передо мною, говорит: «Я очень, девочка, тебя прошу...». Нет, не так он говорил, а по-другому. Он говорил: «Я тебя, девочка, не просто прошу, а даже умоляю на моей копне немножечко проехать». Я прокатилась. Вот. Ты поняла, бабулечка? Случилось что-то с ним?

— С тобой случилось, внученька. А как его зовут?

— Не знаю. Ничего он не сказал.

— Ты мне сначала, Любомилочка, всё расскажи и постарайся не забыть, как было всё по правде.

— По правде, — опустила Любомилка вниз глаза, — по правде? Я в лужу упала, он платье моё постирал, потом на копне прокатил, а как зовут не сказал. Малявкой меня называл и, когда уходил, ни одного разочка даже не взглянул в мою сторону, — рассказала бабушке Любомилка и заплакала. Сквозь плач продолжала:

— Всё стояла я, смотрела, как он уезжал. Только он ни разочка не взглянул на меня, как зовут не сказал.

Бабушка прижала к себе внучку. Русую головку гладила, будто бы лаская в ней энергию Любви. И шептала тихо как молитву: «О великая энергия от Бога. Благодатью своей внучке помоги. Не сожги её сердечко неокрепшее. На деянье сотворенья вдохнови».

Вслух сказала Любомилке:

— Хочешь, внученька, чтобы тот хороший очень парень всегда лишь на тебя одну смотрел?

— Да, хочу, бабулечка. Хочу!

— Так не попадайся ему больше на глаза три года.

— Почему?

— Видел он тебя в грязи испачканной. Плачущей, беспомощной малявкой. Таким образ твой остался в нём. За три года станешь ты взрослее, краше и умнее, если постараешься сама.

— Я стараться очень-очень буду. Только подскажи мне, бабулечка, как стараться?

— Все тебе секреты, внученька, я расскажу. Если в строгости их будешь исполнять, краше всех цветочков на земле ты станешь, любоваться тобой будут люди.

— Не тебя, а ты сама любимых сможешь выбирать.

— Говори, бабулечка, я всё исполню, говори быстрее, — торопила бабушку малышка Любомилка, за подол платья бабушку трепала в нетерпенье.

И медленно, торжественно произнося слова, поведала внучке бабушка:

— По утрам вставать пораньше надо. Ты валяешься в капризах по утрам. Встав, бежать к ручью, там омываться чистой родниковою водой. Возвратясь домой, немного кашки съесть. Ты же сладких ягод требуешь всегда.

— Бабушка, зачем же дома мне стараться, если не увидит он меня? Как в ручье я по утрам купаюсь и как кашу ем? — удивилась Любомилка.

— Этого, вестимо, не увидит. Но старанья на тебе красою отразятся внешней. И энергия появится внутри.

Любомилка старалась следовать бабушкиным советам. Не всегда у неё это получалось, особенно в первый год. Но тогда бабушка с утра к ней на постель садилась, говорила: «Коль не встанешь с солнышком, не побежишь к ручью, в этот день не станешь краше».

И вставала Любомилка. На второй год к режиму попривыкла, исполняла с лёгкостью процедуры омовенья утром, с весельем кашу ела.

До срока бабушкиного — трёх годков — всего лишь месяц оставался. К капищу из разных селений съезжались люда на ярмарку. Повозки с людьми ехали мимо поместья, в котором Любомилка проживала.

Вместе со своей старшей сестрой Екатериной на проезжающих смотрела Любомилка. И вдруг одна повозка, свернув с дороги, подъехала к воротам, у которых две девочки стояли. И в ней, в подъехавшей повозке... Его узнала Любомилка сразу. Среди других людей сидел и управлял лошадью её любимый повзрослевший Радомир.