Марк Колосов - Товарищ генерал Страница 16

В 136-й дивизии Харитонов хорошо знал людей. А в остальных? Слишком мало времени прошло, чтобы составить ясное, отчетливое представление.

Приехав к Гущину, Харитонов внимательно изучал комдива.

"В какой мере можно мне на него положиться?" — думал он, примеряя Гущина к задуманной операции.

Харитонов понимал, что независимо от того, что говорил Гущин, комдив не мог не думать об отдыхе для своей дивизии, о пополнении, обеспокоен тем, чтобы его соединение было на хорошем счету.

Рассказывая Харитонову наиболее яркие эпизоды только что прошедших боев, Гущин не подозревал, с какой целью приехал к нему командующий,

— Потери? Потери?! — почти шепотом сказал Харитонов.

Гущин, как бы не расслышав его слов, продолжал рассказывать героические эпизоды.

— Потери! — слегка повысив голос, настойчиво повторил Харитонов. Сколько потеряли людей?

Гущин, как бы только сейчас поняв заданный ему вопрос, смущенно ответил, что потери подсчитываются.

В горницу вошел начальник штаба дивизии и показал командующему карту новой дислокации частей.

Пока начальник штаба докладывал, Гущин всем своим видом как бы говорил:

"Видите, какие мы! Только что вышли из окружения, а уже знаем дислокацию!"

Харитонов отметил про себя, что командир дивизии привык считать событием обычное выполнение долга службы. Видно, он любил, чтобы его хвалили, и сам хвалил за то, что было самым обыкновенным делом.

Начальник штаба удалился. В дверях показался Шпаго.

Пока Харитонов, отойдя в сторону, нахмурив брови, выслушивал своего адъютанта, Гущин вышел распорядиться насчет обеда.

Когда он возвратился, Харитонов, продолжая прерванный" разговор, снова заговорил о потерях.

— Потери уточняются! — напомнил Гущин таким тоном, что трудно было понять, то ли он действительно подсчитывал свои потери, то ли не торопился оглашать их.

— Пожалуй, я вам облегчу ответ на этот вопрос! — сказал Харитонов. — Вы потеряли… — он назвал цифру, которую ему сообщил Шпаго.

— Да, это только убитыми, а вместе с ранеными и пропавшими без вести… — Гущин, не договорив, вздохнул и, помолчав, сделал приглашающий жест.

Дверь в соседнюю комнату растворилась, Харитонов сел за стол. Гущин не знал, что Харитонов был неприхотлив к еде. Гущин любил покушать и был твердо убежден, что и другим это не может не доставить удовольствия. Иные только не выказывают этого, а он. Гущин, человек прямой, без ханжества. Чего тут!

Харитонов пил и ел мало. Вслушиваясь в то, что говорил хмелевший Гущин, Харитонов не переставал думать о том, как будет действовать комдив в предстоящей операции.

"Человек умеет хорошо делать что-нибудь одно. Если он сознает это, он дополнит себя другими людьми, и вместе они составят то, что так редко совмещается в одном человеке. Он плохо сведущ в деле, но не допустит сколько-нибудь серьезных ошибок, потому что предоставляет вести дело начальнику штаба. Начальник штаба у него дельный", — думал Харитонов.

А Гущину Харитонов понравился. Чутье подсказало ему, что это человек знающий и не кичливый. Ум у него ясный, трезвый, боевой. Взгляд зоркий. Бой для него не бедствие: это его стихия!

"С таким не пропадешь!" — думал Гущин.

Харитонов обладал способностью незаметно вовлекать людей в круг своих мыслей. Прежде чем определить задачу комдива в задуманной операции, Харитонов постепенно перевел разговор на свой лад. Страстная беседа завязалась о "Войне и мире" Льва Толстого.

— Кутузова он как изобразил! — воскликнул Гущин. — Ты только не мешай истории! Она сама движется и приведет тебя куда надо! Ее не оседлаешь! Пробовал оседлать Наполеон — не вышло. А теперь — Гитлер!..

— Упрощаете! — возразил Харитонов. — Тактика Кутузова не была покорностью судьбе. Это Толстой напрасно приписал ему.

И вы с вашим толстовским пониманием Кутузова можете скатиться к самому обыкновенному фатализму. Этак каждый лентяй будет себя считать Кутузовым.

Гущин попытался объяснить, что Харитонов его не так понял.

Харитонов, внимательно его выслушав, сказал:

— Ну вот и отдохнули. Теперь займемся делом!

В дивизии Гущина имелось отделение ополченцев, которые по своему возрасту не подлежали мобилизации. Они примкнули к этой дивизии во время отступления. Отделение обучал старший сержант.

Завидев командующего, он значительно посмотрел на своих бойцов, как бы говоря: "Сейчас увидите, кто я такой есть!" — и, сделав несколько шагов вперед, четко отрапортовал:

— Старший сержант Ступышев, обучаю бойцов строю!

— Ступышев? — переспросил Харитонов. — Знакомая фамилия. Где-то встречал!

— Под Каховкой, товарищ генерал! Я там в полку был пулеметчиком! напомнил Ступышев.

— Ну как же, помню! Вам кое-что причитается. Подписывал!

Не вручили еще?

Ступышев замялся. Харитонов что-то сказал адъютанту. Тот за

Ополченцы отечески глядели на Ступышева. Среди них особо выделялся высокий худощавый ополченец с острыми, пронзительными глазками и бородкой клинышком.

— Ну, как учение? — спросил Харитонов.

— Бойцы грамотные. Расписаться на броне бутылкой смогут! — неторопливо, как бы взвешивая каждое слово, отвечал старший сержант. — У меня, товарищ генерал, быстрее всех соображает вот этот, Орлов! — указал он на высокого ополченца с бородкой клинышком. — Да вот беда, хотят его у меня забрать в повозочные.

— Это почему?

— Так что, товарищ генерал, переросток он!

Высокий худощавый ополченец впился взглядом в Харитонова.

— Сколько вам лет, товарищ Орлов? — обратился к нему Харитонов — На этот вопрос позвольте не отвечать! — ответил боец. — Я никуда из этого подразделения не уйду. Лета мои здесь ни при чем.

Один из сопровождавших Харитонова командиров спросил:

— А если приказ?

— Все равно не уйду!

— Кто это вас учил приказу не подчиняться? — вспыхнул Ельников.

— Никто не может мне воспретить с оружием в руках защищать Родину! невозмутимо сказал старик.

— Но если для строевой части не положен ваш возраст? Придется перевести в хозяйственную часть! — спокойным тоном сказал Гущин.

— В хозяйственную часть? — посверкивая глазами, сказал старик, — Я в старой армии полком командовал, в гражданскую — бригадой. Да-с! А то, что снят с учета и садоводством занимался это не моя вина… Годы! На восьмой десяток перевалило!.. Да-с!

Немец подошел к городу, а мне что прикажете? В Ставку писать, чтобы заново аттестовали?

Орлов извлек из бокового кармана ватной куртки военный билет и протянул Харитонову.

Харитонов, прочитав, вернул документ.

— Будем хлопотать о присвоении вам нового звания! — твердо проговорил он.

Возвращались в темноте, с потушенными фарами. Шпаго вылез из машины и отправился разведать путь. Харитонов пошел вместе с адъютантом.

— Как тебе нравится Гущин? — спросил он.

Как вам сказать, товарищ командующий? Я могу только судить, хороший он или плохой человек. Способности, образование — это все, конечно, имеет значение. Но для меня главное не в этом.

— А в чем?

— Я уж сказал вам.

— Ну, как ты считаешь?

— Считаю — нехороший человек!

— Почему?

— По тому, как он вам про убитых докладывал.

Харитонов, замолчав, насупился.

— Ты, брат, суров! — деланно недовольным тоном возразил он и, помолчав, добавил: — Впрочем, я это тоже почувствовал.

Хотел проверить впечатление. Не понравилась мне эта черта в Гущине. Ведь если положа руку на сердце спросить, из-за чего мы с тобой по этой степи мыкаемся? Хотим, чтобы каждый человек пожил при коммунизме. Можешь ты себе представить, какая это будет жизнь?! Каждая душа другой будет доступна. Сейчас этого еще нет. Я вот, например, прихожу на узел связи. Вижу-сидит девушка. С сочувствием на меня смотрит. Я, ты знаешь, женат.

Жену люблю. У меня уж-такая могла быть дочка. Есть в ее возрасте сестра в Рыбинске и в Ростове племянница. Будь она моей дочкой, сестрой или племянницей, никто бы слова худого не сказал, если бы я ее к себе позвал. Мне бы на нее смотреть, голос ее слушать. Я бы через нее понял тысячи других, которые на той почве выросли, что мы кровью своей удобряли. А если я ее позову, ты представляешь, что произойдет? Какие разговоры пойдут?

Как к ней станут относиться? Ведь самое плохое могут подумать, Да нет, тебе этого не понять!

— Мне не понять? — с чувством возразил Шпаго. — Я, если хотите знать, очень даже хорошо понимаю. Если будем живы, приезжайте после войны в город, где я служил, спросите там о Шпаго. Вам никто не ответит. А спросите, "Знает ли кто Леню7" — весь город скажет: "Леня? Лейтенант? Как не знать!" А почему?

Я был очень отзывчивый. Оттого, быть может, что родился в казарме. Отец был старой, царской армии унтер-офицер. С солдатами суров, а со мной еще строже обходился. Оттого и вырос впечатлительный. Вот иду я, например, по этому городу, вижу — идет женщина и два ведра воды тащит. Невмоготу ей. Я ведра отбираю, подношу. А мне уже весь город в глаза тычет, — Дес ь, неспроста. Или такой случай. Иду, смотрю — афиша. К нам в ДКА какая-то труппа приехала. Дают спектакль. Читаю, что за пьеса и кто участвует. А за спиной женский голос: "Как бы мне хотелось на эту пьесу попасть!.." Оборачиваюсь. "Почему вы так вздыхаете?" — "Ну, как же! Туда по приглашению!"