Игоpь Семенов - Рассказы Страница 16

— А сколько вы работали над своим открытием? — спросил лысый с бородой у собеседника.

— Хм. — ответил лысый, у которого борода не росла, и на месте которого должен был сидеть Сережка. — Я вместе с коллективом пять лет проводил опыты…

"Ну и тоска." — подумал Петюнька. Ему стало жаль бедного Серегу, который сначала облысеет во время непрерывной учебы, а потом еще будет пять скучных лет проводить какие-то опыты с коллективом. Нет, уж лучше умереть во свете сил. То ли дело Петюнька. Он за это время будет уже владеть своим киоском. А что? Вполне возможно. Петюнька же не дурак. Он свою выгоду чувствует. Главное только с рэкетом договориться. Но это дело несложное. Может же он договариваться с Мишкой. "Мишка-то дурак. — вновь со злорадством подумал Петюнька, — Сидит сейчас диктант пишет." Мишка был грозой всей школы, в дополнение к абсолютно пустой голове он имел огромные кулаки. Отец у него, говорят, вообще был мафиози. Мишка этого даже не отрицал. Как не скрывал и того, что будет рэкетиром. "Вот уж я побомблю твой комок", — всегда злобно приговаривал Мишка при встрече с Петюнькой. Мишку Петюнька не любил и побаивался. Кто его знает, что на уме у дурака.

Петюньке стало скучно. Он завздыхал и встал с постели. Что бы такое сделать? Пойти, что ли, поесть. Петюнька прошлепал на кухню и залез в холодильник. В холодильнике было почти пусто. На верхней полке сиротливо стояла банка с вишневым вареньем. Дедушка прислал осенью. В посылке кроме варенья было еще много всего, но все давно уже съели, а варенье мама трогать запрещала. "Пусть будет на память." — говорила она Петюньке. Зачем варенье на память, Петюнька не мог понять, но маму слушался. Поколебавшись немного и решив, что "Сегодня можно", Петюнька осторожно достал банку и отнес ее на стол. Дедушка у Петюньки жил далеко, в деревне. Когда Петюнька был маленьким, он часто ездил туда гостить. "Что, на побывку?" — неизменно ласково и строго спрашивал дед и брал Петюньку на руки. Петюнька помнил прикосновение колючей бороды, пахнущей парным молоком и табаком. Дедушку Петюнька любил.

Маму он тоже любил, но иначе, чем деда. Там была какая-то мужская любовь, без сюсюканья и заигрывания.

Петюнька скрутил крышку с банки и погрузил в нее ложку. Варенье было густое и ложка плохо тонула. Из банки на Петюньку пахнуло дедом, летом и еще чем-то до боли знакомым. Петюнька зачерпнул варенья и положил ложку на язык. Ложка была холодная и сладкая. Петюнька ел варенье и вспоминал деда.

Вечером пришла с работы мама. Она была чем-то расстроена, глаза у нее были заплаканы. Петюнька подошел к ней, обнял и поцеловал.

— Мама, тебя кто-нибудь обидел? — Спросил Петюнька растерянно.

— Нет, милый. — Грустно ответила мама, прижимая Петюньку к себе. — У нас дедушка вчера умер. — Добавила она через некоторое время.

Сам не понимая почему, Петюнька вдруг заревел и уткнулся маме в живот. Он всхлипывал, без перерыва повторяя:

— А я варенье съел дедушкино. Теперь на память ничего не останется.

— Ну что ты, глупенький. — Погладила мама его по голове. — Дедушка останется у нас в сердце.

Как дедушка может остаться в сердце Петюнька не понимал, но сразу успокоился и еще теснее прижался к маме.

Дом с колоннами

Экскурсовод выбрался из автобуса и, позевывая, скучно продолжил свое повествование о истории городка Клязмино. Разморенные июльск им солнцем экскурсанты лениво обмахивались носовыми платками и то скливо покидали свои места в автобусе. Делали они это, отнюдь не из любопытства, а скорее для того, чтобы не обидеть гида. Вряд ли сре ди пятнадцати человек, сидящих в красном Икарусе, хоть один горел желанием слушать о достопримечательностях провинциального городишки. — Перед вами находится одно из старейших зданий нашего города. — Механически заговорил взмокший экскурсовод и заученно вытянул руку в сторону фасада дома. Ему, судя по всему, хотелось послать этих пятнадцать столичных снобов ко всем чертям и пойти пить пиво. — Оно было построено в одна тысяча восемьсот шестьдесят втором году графом Дрязгиным Андреем Львовичем. — Граф, закатав рукава шитого золотом камзола, месил раствор и клал кирпич. — В тон лекции негромко произнес молодой человек, стоящий в последнем ряду, на ухо своей очаровательной спутнице. Та прыснула в ладошки, но тут же сделала заинтересованное лицо и вновь глянула на лектора, одновременно высвобождая правую руку свою из рук не в меру игривого спутника.

Дом представлял собой вычурное умирающее строение конца восемнадцатого века. Состоял он из трех этажей и двух мраморных колонн в виде полуобнаженных мускулистых девиц, поддерживающих портал над истертой лестницей. Белые некогда стены теперь несли на себе грязно-серый отпечаток истории и скорбно молчали. — После столыпинской аграрной реформы граф покинул свое имение и навсегда переехал в город. — Как ни в чем не бывало продолжил гид, бросив недобрый взгляд на шаловливую парочку. — О юных годах графа известно очень мало. Он был участником гражданской войны двенадцатого года. Командовал партизанским отрядом. Был отчаян и чертовски красив. В городе он поселился в возрасте пятидесяти лет. — И что же, граф в этакой домине жил один? — Заинтересованно спросила дородная тетка, все время изучающая дом. — На всех трех этаж ах? — Какая неслыханная расточительность. — Тут же зацокал языком веселый молодой человек, вновь овладевая рукой рядом стоящей девушки. — Мог бы сдавать комнаты внаем. Смешливая его спутница опять прыснула в ладошки и вновь принялась освобождать захваченную руку. — Граф жил в доме с семьей. — Не обращая внимания на реплики, продолжал экскурсовод. — У него был сын Николай Андреевич, судьба которого затерялась в вихрях революции. — А сейчас кто здесь живет? — Не унималась тетка, которую, видно, очень интересовал квартирный вопрос. — В доме никто не живет. — Тускло ответил лектор. — Он находится в аварийном состоянии и ждет реконструкции. — Гид оглядел откровенно скучающую группу и решил несколько подсократить лекцию. — Если дом больше никого не интересует, то мы можем продолжить экскурсию и перейти к посещению женского монастыря.

По одобрительным мужским присвистам сразу стало ясно, что женские кельи больше интересуют экскурсантов, нежели старый разваливающийся графский дом. Группа с облегчением погрузилась в раскаленный Икарус. Последним в автобус влез гид, бросив задумчивый взгляд на здание. На секунду ему вдруг показалось, что в окне второго эт ажа мелькнула чья-то тень. Но автобус тронулся, и мысли его вновь перенеслись на кружку пива. Вокруг дома с колоннами снова заструилась тишина, нарушаемая только шелестом колышущейся портьеры в окне второго этажа.

Экскурсовод грешил против истины, говоря, что о юношеских годах Андрея Львовича известно мало. Мало знать могут историки, но не история, как таковая. Молодой граф Дрязгин, действительно, принимал участие в отечественной войне, но не командовал никаким партизанским отрядом. Более того, участия в боевых действиях он тоже не ус пел принять. Так что о отваге его сказать ничего определенного нельзя. Наиболее точно известен только характер Андрея Львовича, отличающийся крайней иронией по отношению к товарищам по полку. Имея злой язык, граф не раз ставил в неудобное положение сослуживцев, от чего принимал участие в большинстве дуэлей. Все поединки он пережил счастливо, будучи только однажды легко ранен. В придачу к скверному языку граф Дрязгин имел еще зоркий глаз и твердую руку.

Однажды, играя в карты, Андрей Львович позволил себе шулерство, но был уличен молодым поручиком Лесовским. В бешенстве граф оскорбил Лесовского, нанес ему пощечину и был вызван на дуэль. Поединок состоялся следующим утром, и поручик был застрелен на смерть. Товарищи по полку осудили графа Дрязгина на суде чести, и он был изгнан из полка с позором, что его, впрочем, не особенно огорчило.

Он уединился в своем имении, осиротевшем после смерти родителей и запущенном до крайности. Деревенская жизнь графа протекала тоскливо и неинтересно, прерываясь изредка только поездками на юга, которые сам Андрей Львович называл "безобидными чудачествами". Редкое из этих чудачеств не оканчивалось для него недельным заключением под стражу или крупным денежным штрафом. Возвращаясь из поездок, отдохнувший и перебесившийся граф брался за дела поместья, перестраивая хозяйство то по одной, то по другой модной экономической теории. Один год, таким образом, крестьяне его жили в равноправии, по Сисмонди и другим утопистам. А другой, напротив, вели рабское существование (Андрей Львович в ту пору увлекся чтением жизнеописания египетских фараонов). Но не смотря на то, был ли он равнейшим среди равных, или играл роль фараона, граф Дрязгин никогда не любил своих крестьян и не представлял их иначе как крепостными.