Олег Блоцкий - Последний поход Страница 16

"Может, такие детали лучше всего и запоминаются", - подумал Егоров.

"Дед Молоз", - неожиданно вслух произнес Виктор, тут же оглянувшись, но всем вокруг по-прежнему было наплевать на него, и он вновь произнес, но значительно тише: "Дед Молоз! Я подалки вам плинес!", вспоминая жаркий день, небо, словно застиранная солдатская простынь, над головой, короткие резкие тени, углами вонзающиеся в матовую пыль внутреннего дворика гауптвахты, где Виталька с Файзи пытали духа-караванщика, захваченного накануне мотострелками в одном из кишлаков.

Виталик хладнокровно затянул удавку на его шее так, чтобы ею можно было спокойно владеть простым движением ноги.

Втроем они сидели на лавочке, курили, лениво перебрасывались словами, и ротный время от времени говорил:

- Дед Мороз, дед Мороз, он подарки нам принес, - и вытягивал ногу.

Дух валялся на земле, задыхаясь. Он извивался в пыли, взбивая ее ногами, широко раскрывал рот, и штаны его темнели. Резко и неприятно запахло мочой. Офицеры морщились и крутили носами.

Потом капитан с трудом ослаблял рукой петлю. Караванщик - высохший морщинистый сорокалетний мужик, которому на вид можно было дать все семьдесят, - хрипел, хватался за горло, кашлял и медленно приходил в себя. Багровая полоса, словно узкий ошейник, охватывала его горло.

Затем он плакал, уткнувшись в колени ротному, стараясь обхватить их руками, и все повторял: "Я ничего не знаю! Я ничего не знаю! Я ничего не знаю!"

Перед его исказившимся от страха и боли лицом плавала армейская топографическая карта, и вопросы следовали один за другим: "Где новые караванные тропы? Куда пойдет караван дальше? Места дневок? Какое оружие получила банда Хайрулло? Где оно?"

- Я ничего не знаю! Я ничего не знаю! - сипел афганец и тянулся поцеловать пыльные, в застарелых рисунках грязи, офицерские кроссовки.

- Биляд такой! - возмущался Файзи, стараясь попасть караванщику носком прямо в подбородок. - Свой черный рот убери, биляд душарски!

- Дед Мороз, дед Мороз! - почти меланхолично напевал разведчик.

Караванщик корчился в пыли.

- А может, он действительно не знает? - предположил вдруг лейтенант.

Виталик с Файзи переглянулись и засмеялись.

- Знает, биляд, знает, - уверенно сказал Файзи и, вскочив с лавки, вдруг резко саданул афганцу прямо в пах.

Тот завыл, сворачиваясь в клубок, и завертелся по земле, словно волчок.

Чуть позже выяснилось, что караванщик в самом деле знал. Он рассказал офицерам всJ, и даже сверх их ожиданий. Афганец продал всех. Новые черные полосы - караванные тропы - шрамами вспарывали коричневый рельеф гор, окружавших зеленую долину со всех сторон.

А за решетками камер гауптвахты, в которую был превращен обычный крестьянский дувал, виднелись исхудавшие солдатские лица. Это были подследственные, которых отправляли на Родину, чтобы надолго упечь в тюрьму: за мародерство, грабежи, убийство мирных и за то, что некоторые из солдат не только не желали стрелять первыми, но и вообще не хотели стрелять.

Однако для всех них, отказников, зона в Союзе была настоящим спасением. Если бы они остались в подразделениях, их неминуемо убили бы бывшие товарищи, которые на своей шкуре прочувствовали еще один закон войны: если в бою ты не стреляешь, значит, делаешь духов сильнее и подставляешь нас, гад.

В тот же вечер Виктор с Файзи накурились анаши. Они лежали на кроватях и после долгих затяжек медленно прихлебывали зеленый несладкий чай из пиалушек.

- У тебя есть девушка? - внезапно спросил таджик.

- Нет, - расслабленно ответил Виктор.

- У меня есть, - вздохнул Файзулло.

- На свадьбу пригласишь?

- Какая свадьба? - расстроился старлей. - Какая свадьба? Ее родители баи. Отец, биляд, шишка большой в Душанбе. Они ей другого нашли, биляд.

- А она тебя любит?

- Очень сильно! Очень! - встрепенулся таджик. - Она красивая, - и, немного погодя, протянул фотографию.

На лейтенанта печально смотрела страшная большеносая девушка с густыми черными волосами.

- Да, красивая, очень. Повезло, - сказал Егоров, привыкший уважать выбор своих друзей и уже давно не ломавший голову над тем, почему рядом с невзрачной девицей, как правило, оказывается симпатичный парень или же наоборот. Чужая душа - потемки, и заглянуть туда не дано никому, кроме влюбленных.

Переводчик бережно спрятал фотографию, довольно осклабившись. На мгновение морщины на его лбу расправились, но затем брови вновь сошлись к переносице.

- Его родители тоже баи, биляд, очень богатые. Пайсы-майсы море имеют. Отец чуть ли не главный коммунист в городе, биляд. А он в университете учится, шакал.

- Вот, сука, - сказал Виктор. - Сверни ему шею. Поезжай в командировку с грузом "двести". Потом в Душанбе. Нигде не светись. Убей и сразу сюда. Никто не догадается.

- Я сам так думаю, биляд, - оскалился Файзи. - Знаешь, Витя, когда я духов пытаю, то всегда его вижу, биляд. Мы здесь как шакалы последние, а он на машинах по ресторанам проституток возит, биляд паршивый. Обязательно убью. Он смеялся надо мной тогда.

- Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

- Ай, правильно сказал! - обрадовался таджик, с трудом доставая из нагрудного кармана спецназовской куртки песочного цвета тоненькую записную книжечку. - Дай, запишу, биляд. Я, когда его поймаю, так и скажу, биляд.

Потом офицеры выкурили по косячку и, чувствуя, как окончательно наливаются тяжестью тела, медленно заструились наркотическими грезами во Вселенную.

Егоров не знает, что грезилось тогда Файзи, но сам он видел какую-то девушку с распущенными каштановыми волосами. Виктор летел к ней, вытянув руки, что-то крича, но выходило это совершенно беззвучно, и поэтому девушка не слышала его, ускользая все выше и выше в черном необъятном небе.

5.

Сигареты закончились. Просить у тех, кто был рядом, Егорову не хотелось, идти за ними к бару - тем более.

Виктор нашел глазами Светку и помахал рукой. Официантка принесла пачку "Космоса", и Егоров тут же, нетерпеливо разорвав целлофановую обертку, закурил.

- Много куришь, Витя! - укоризненно сказала Светка.

- И пью тоже.

- Да, и пьешь.

- Ничего, на море пьется легко.

- По тебе не видно, что легко. Случилось что-то?

- Что может случиться, когда все время бездельничаешь? Абсолютно ничего.

- Не обманывай, - упрямо сказала официантка, - я же вижу.

- Что видишь?

- Что-то случилось.

- Эх, сестренка, - ответил Егоров, по-прежнему стараясь не встретиться с собеседницей взглядом, - случилось все это давно. Сейчас - одни конвульсии, как у червяка, которого саперной лопаткой надвое перерубили.

- Не волнуйся, - дрогнувшим голосом почти прошептала Светка, - вы с ней обязательно помиритесь.

- С кем? - не понял Виктор.

- Ну, с ней... с Ириной. Все будет хорошо. Вот увидишь.

- Дура ты общепитовская, - беззлобно сказал Виктор, - ничего ты не понимаешь, спасительница души. Вон, тебе там уже братья с Кавказа руками измахались. Не бросай в беде товарищей отдыхающих.

- Не брошу, - засмеялась Светка, судя по всему совершенно не обидевшись на "дуру", - а ты надолго?

- До упора. Так что будет возможность вместе выпить.

Егорову очень не хотелось быть в одиночестве именно сейчас.

- Непременно, - ответила официантка и упорхнула.

Офицер оглядел кафе. Пьянка разгоралась: парочки за столами сидели теснее обычного, некоторые посетители уже отплясывали, а официантки, словно соревнуясь друг с другом, метались от столика к столику, точно наперегонки.

Среди отдыхающих было несколько военных. Виктор сразу определил их по стрижкам, скованности движений и тому, как деланно они отставляли локти в сторону, когда пили за своих спутниц.

В прежнее время Егоров непременно подошел бы к ребятам, но только не сейчас. Пойдут разговоры, кто он и где служит, и где был до нынешнего места. Говорить об Афгане не хотелось. Непременно начались бы расспросы.

Парень выпил и перевел взгляд на море. Хотелось туда - в темную, волнующую даль, в бескрайнюю ширь и простор. Хотелось остаться наедине со стихией, чтобы лодку швыряло с волны на волну и чтобы соленые брызги в лицо.

В детстве Виктор не любил стихи. Их заучивание, чтобы ответить на уроке, было для него пыткой. Тем более, когда приятели постоянно кричали под окнами, зовя на улицу, так как затевалась очередная интересная игра и его, Витьки, как раз не хватает.

Но одно из них настолько поразило и очаровало маленького Егорова, что выучил он его с ходу, причем сам, без всяких понуканий и проверок со стороны родителей. Выучил и помнит до сих пор.

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом

Это было так красиво и романтично! А вот последние строки особенно хорошо он начал понимать лишь в последнее время.

Что ищет он в краю далеком?

Что кинул он в краю родном?

Простые, казалось бы, вопросы, но ответа на них дать он так и не может.

Что искал в Афгане Файзи?