Дмитрий Мамин-Сибиряк - Именинник Страница 17

— Если бы у меня родилась дочь, я ее задушила бы, как это делают дикари. Природа нахально несправедлива, и, действительно, бог в минуту гнева сотворил первую женщину… Птицы и низшие животные, к своему счастью, не знают наших преимуществ. Каждая хорошенькая женщина делает своей красивой рожицей несчастными сотни других женщин, родившихся в обыкновенном человеческом виде, как имеют право родиться одни мужчины.

После таких разговоров Софья Сергеевна вставала на другой день с опухшими красными глазами и грустила до обеда. Пружинкин обвинял Прасковью Львовну в дурном влиянии на генеральшу и старался придумать какое-нибудь развлечение. Софья Сергеевна утешалась скоро и входила в свою обычную колею.

Чему удивлялся Пружинкин, так это недостатку времени — некогда, и конец делу! Проекты лежали в забросе, а Мохов со всех сторон обкладывался навозом все плотнее и плотнее. Старику некогда было даже завернуть к Марфе Петровне, чтобы принять на свою повинную голову необходимую грозу. Раз только встретил он старуху на Черном рынке, и она его остановила:

— Послушай, Егор Андреич, да ты, кажется, рехнулся?

— Приду, Марфа Петровна, непременно приду… Вот только чуточку опростаюсь!..

— Ты посмотри на себя-то: какой у тебя вид!..

— Какой-с, Марфа Петровна?..

— А такой… Точно с печи упал.

Марфа Петровна даже погрозила ему пальцем, а Пружинкин обманул ее и на этот раз не пришел. Тут школа, там генеральша — хоть не дыши. Надо бы к Павлу Васильевичу завернуть и поговорить насчет навоза, но и подумать некогда. Свободного времени едва удалось урвать на собственные именины, которые Пружинкин справлял 23 апреля на Егора-запрягальника. Из гостей в избушке Пружинкина налицо был один неизменный Чалко, усиленно плевавший на пол. На письменном столе красовался именинный пирог с соленой осетриной, графинчик с водкой, бутылка рябиновки, мадера и несколько тарелок с разными закусками — рыжики в уксусе, копчушка, огурцы. Сам Пружинкин никакого вина не пил, и, ввиду этого печального обстоятельства, Чалко выпивал по две рюмки за-раз.

— У меня натура особенная… — объяснял он, набивая рот закуской:- теперь одному человеку одно, другому — другое, а третьему…

Оглушительный лай Орлика на дворе заставил Пружинкина подскочить к окну. У его ворот остановилась щегольская пролетка Софьи Сергеевны, и сама она, Софья Сергеевна, своей собственной персоной шла по двору, прямо в избушку, а за ней — Анна Ивановна. Чалко подавился остановившимся в горле рыжиком и хотел спрятать свою «особенную» фигуру за печкой, но Пружинкин его удержал:

— Перестань дичиться! Ты такой же гость. Это генеральша с злобинской барышней.

Старик выскочил встречать нежданых гостей в сени, застегивая по дороге свой сюртук и жилет.

— Ваше превосходительство, вот, можно сказать, осчастливили… — бормотал он, распахивая двери.

Чалко, со слезами на глазах от душившей его перхоты, униженно раскланялся с дамами и по необъяснимой причине спрятал свою шапку под печку, как предмет весьма недостойный, компрометирующий высоких посетительниц одним своим видом.

— Мы приехали вас поздравить, Егор Андреич, — говорила Софья Сергеевна, снимая пальто.

— Ваше превосходительство… да я… ах, боже мой… Анна Ивановна, позвольте пальтецо принять.

Когда дамы взглядывали в сторону Чалки, он судорожно закрывал рот и начинал пятиться к дверям.

— Позвольте представить вам моего приятеля: фельдшер Сушков, — отрекомендовал Пружинкин своего гостя. — Он у нас в Теребиловке за всю медико-хирургическую академию отвечает…

— Очень приятно… — протянула генеральша, подавая Чалке свою ручку, и милостиво улыбнулась: — очень приятно!..

Анна Ивановна в это время успела положить на окно два таинственных свертка и потом занялась разговором с Чалкой: давно ли он лечит в Теребиловке, сколько у него больных, какие болезни преобладают в школьном возрасте и т. д. Чалко сначала говорил только «да-с» и «нет-с», но потом оправился и начал говорить почти толково. Генеральша в это время успела осмотреть избушку, приласкала Орлика и объяснила мимоходом, что непрочь закусить.

— Что же это я дураком стою пред вашим превосходительством? — возмущался Пружинкин, кидаясь за занавеску, чтобы подать тарелки и ножи с вилками.

Вернувшись с необходимыми снарядами, он проговорил:

— Уж если на то пошло, ваше превосходительство, так не откажите чести имениннику… настоящим образом поздравить…

Расхрабрившийся старик налил две рюмки мадеры. Анна Ивановна отказалась, но генеральша, счастливая своим милостивым присутствием в избенке, «пригубила» рюмку и, сделавши маленький глоток, закашлялась.

— Осчастливили на век жизни… — бормотал Пружинкин, пока дамы ели по куску именинного пирога.

Гостьи посидели с полчаса, поболтали о разных разностях и уехали. Пружинкин проводил их до ворот и вернулся в избушку с восторженным лицом.

— Из которой рюмки генеральша пила?.. — спрашивал он, недоверчиво рассматривая две полных рюмки.

— Вот из этой… — пояснил Чалко, указывая на рюмку с золотыми разводами: — еще поперхнулась…

— Да, брат… это называются: люди! Не погнушались стариком…

— Надо развернуть гостинцы-то… — посоветовал Чалко, мучимый любопытством.

— Какие гостинцы?..

— А на окно барышня положила…

Гостинцы были развернуты дрожавшими руками; в одном свертке были две книжки с надписью: «от Анны Злобиной»; в другом — вышитые шерстями и шелком туфли со вложенною в них записочкой: «От генеральши. Собственная работа». Пружинкин поцеловал и книги и туфли и положил их на письменный стол, рядом с пирогом.

— Удостоился… — шептал он: — собственными ручками генеральша вышивала… Нет, Чалко, позволь: что же это такое, в самом деле?..

«Особенная натура» безмолствовала, потому что требовался новый заряд из двух рюмок. Пружинкин несколько раз принимался рассматривать подарки, перекладывая их с места на место, и наконец в каком-то отчаянии проговорил:

— Чалко, которая по-твоему лучше: генеральша или Анна Ивановна?..

Чалко вытаращил глаза и только развел руками: обе хороши… Но Пружинкина это не удовлетворило. По его мнению, которая-нибудь из двух должна же быть лучше, а сделать выбор самому было выше его сил. В подтверждение своей мысли, что обе хороши, Чалко еще раз выпил две рюмки.

Туфли генеральши с этих пор красовались постоянно на письменном столе Пружинкина, а недопитая рюмка хранилась в особой коробочке из-под сигар, прибитой к стене. Книжки Анны Ивановны были поставлены в числе других редкостей на полочке, оклеенной по этому случаю золотой бумагой.

XIII

Теребиловская школа для Анны Ивановны являлась своего рода Америкой, где она делала постоянные открытия, хотя могла заниматься в ней только урывками, когда позволяли время и обстоятельства. Первый пыл увлечения школьным делом в течение первого же полугода заметно поутих. Первой отстала от школы генеральша, за ней Прасковья Львовна. Последняя объяснила свое отступление недостатком педагогической подготовки и вообще педагогических способностей, а первая не пыталась даже оправдывать себя. Таким образом, в школе занимались только Клейнгауз и Володина: первая в женском отделении, вторая — в мужском. Школа шла понемногу вперед, причем основной силой являлась Володина. Эта серая, невидная девушка с чахоточной грудью обнаружила большую настойчивость, уменье вести дело, а главное — тот особенный педагогический такт, которому нельзя выучиться.

— Это святая девушка! — восторженно отзывалась о ней генеральша: — ей цены нет… Вот каких женщин нам нужно.

На некоторое время Володина сделалась даже героиней дня, что ее сильно конфузило, как невольную конкурентку Клейнгауз. Неумеренные восторги и похвалы вслух сделали наконец то, что обе девушки заметно охладели друг к другу: Клейнгауз была обижена, Володина чувствовала себя в фальшивом положении. Анна Ивановна особенно внимательно присматривалась к этой школьной знаменитости и чувствовала лично, по отношению к себе, тоже какой-то скрытый антагонизм со стороны Володиной, что ее очень огорчало. Они вместе занимались, встречались в салоне генеральши и все-таки мало знали друг друга.

— Что это, Володина как будто дуется на меня? — спрашивала Анна Ивановна Прасковью Львовну.

— Володина?

— Да… Может быть, мне это так кажется, или я просто не понимаю людей.

— Ах, голубчик, как вы просты! — удивлялась Прасковья Львовна, покачивая своей стриженой головою. — Что вы такое, если разобрать серьезно: богатая и красивая девушка, которой пришла блажь заниматься в народной школе и которая не сегодня-завтра выберет себе любого жениха. Извините, я выражаюсь откровенно… да. А Володина бедная, некрасивая девушка, у которой эта школа, может быть, единственный ресурс в жизни, и больше ничего. Понимаете вы? — ровно ничего! Ведь это страшно, когда вам двадцать лет и когда вам мозолит глаза какая-то богатая раскольница… Люди, очень хорошие сами по себе, часто могут быть несправедливы к другим, как и в данном случае.