Анатолий Рогов - Выбор Страница 18

- Нет. Нарушили. Погребли по иноческому обряду.

- Слава Богу! Слава Богу! Удумал! Что это он? Не по-христиански же!

Вассиан задумчиво помолчал.

- А может, это по-христиански... Он же пишет, что недостойно оно погребения. Тело недостойно!

- Тело! Совсем, выходит, отделял от души. Согрешило много!.. А что же тогда всем остальным делать? Нам-то как спастись, кто из грехов, считай, вообще не вылазит?! А? Как? Ответь!

От Василия Вассиан таких слов не ожидал.

- Великий - он и есть великий: постигнуть и то не просто. Давай попробуем...

* * *

Всякий будний день летом и зимой поутру в передней палате великокняжеского дворца собиралась боярская дума. У отца Василия в ней было тринадцать бояр, шесть окольничих и один дворецкий, а у него бояр и окольничих двадцать три да пять думных дворян и дьяков. Все, разумеется, им назначенные и большинство, по обычаю и преданию, из самых родовитых, еще совсем недавно самостоятельных удельных князей, служивших теперь государю всея Руси: Мстиславский, Бельский, Пеньков, Шуйские, Воротынский, Курбский, Щенятев-Патрикеев, или попросту Щеня, Оболенские, Кошкин, из титулованных именитых московских фамилий боярами и окольничими были Воронцовы, Давыдовы, Челяднины, Захаровы, Колычевы - эти служили московским великим князьям издавна.

Рассаживались в передней палате всегда строго по чести, по отечеству по заслугам, положению и древности рода, - и самыми возмутительными и преступными считались попытки кого-либо "сесть выше своей чести". Да в думе каждый и слишком хорошо знал свое место, и потому там подобное случалось крайне редко - лишь с нововведенными думными дворянами и дьяками.

Такой же порядок сидения по чести существовал во всех сборищах и собраниях, в любых застольях, и дело при нарушениях нередко доходило до подлинных схваток и жестоких наказаний.

Дума была главным советником и помощником государя во всех делах, какими жила тогда Русь, и он тоже чаще всего сидел с боярами до обеда в передней палате в кресле на небольшом возвышении, обсуждая то, что требовалось обсудить и принять какие-то решения по делам законодательным, по военным, международным, хозяйственным, торговым, частным, церковным, по работе приказов, по новым важным назначениям в полки, в управление уделов, городов. Дела текли бесконечной чередой; острейшие и не очень, тысячи и тысячи, и большинство из них государь, конечно же, решал сам, своей волей и мог бы даже не оповещать об этом бояр, но так было заведено издревле: государь повелевал, а "дума приговаривала" и документально, на бумаге или пергаменте, законодательно утверждала.

Нередко бояре "сидели о делах" и без Василия - когда он куда-нибудь отъезжал или дела были не шибко важные.

С возвращением же князя-инока подобное стало случаться все чаще и чаще, и в думе даже шептались, что теперь у государя вместо нее - Вассиан Косой да любимый дворецкий Шигона.

"Сам-де третий прям у постели все решает".

Действительно, большинство важнейших дел обсуждал и решал отныне в основном с ним да с Шигоной.

Причем первым таким делом, как нарочно, оказалась история, приключившаяся между Новгородским архиепископом Серапионом и "лучшим другом нестяжателей" Иосифом Волоцким. Всех взбудоражила, все о ней говорили, и Василий поинтересовался, как бы Вассиан рассудил схлестнувшихся между собой архиепископа и игумена. Явно проверял, насколько он может быть беспристрастен к тому, с кем вместе со своими учителями боролся, как говорится, не на жизнь, а на смерть.

Приключилось же вот что. Монастырь Иосифов стоял на земле Волоцкого удельного князя Бориса Васильевича, неподалеку от тех мест, где Иосиф- в миру Иван Санин - родился. Он и основал по договоренности и с одобрения князя этот монастырь в восьмидесятые годы минувшего, пятнадцатого века, и первое время Борис Васильевич был для него великим благодетелем, помогал деньгами, не единожды со всей своей дружиной даже участвовал в стройках, самолично носил и тесал бревна. И потом, конечно же, как всё на своей земле, считал и быстро растущий и богатеющий монастырь своей собственностью и, когда там образовался полный достаток, стал наезжать и требовать себе богатых даров. Когда же их не давали - отнимал силой, и Иосиф не раз люто с ним схватывался, клял, грозил Божьей карой за пограбление святой обители, жаловался еще отцу Василия, просил защиты, но тот так ни разу и не вмешался: уж больно нравные были и волоцкий князь, и волоцкий игумен. И вот случилось Иосифу года два назад недорого, всего за сто пятьдесят рублей, купить много отличнейшего жемчуга; он все покупал для монастыря, что можно было купить выгодно, с будущей прибылью. А князь Борис Васильевич прознал про это и нагрянул с требованием: дай часть жемчуга на украшение моего золоченого шлема. Иосиф отказал. Ссора вспыхнула небывалая. Дружина княжеская при всем оружии окружила монастырь, готовая ворваться и пограбить его, взять желаемое. Иосиф под покровом ночи спешно отправил самых почтенных старцев в Москву к Василию: такая-де, государь, случилась беда - истинный разбой! Спаси и помилуй! Житья больше нет от лютого князя. Возьми монастырь в свою собственность, под свою могучую десницу, ибо мы, как и все в русской земле, твои.

Это на словах говорили. А в специальном послании Иосиф еще писал:

"Вас бо Бог в себе место посади на престоле своем... царь убо естеством подобен есть всем человеком, властью же подобен есть вышнему Богу!.. Господь Бог посадил на царский престол суд и милость, предаст ему и церковные и монастырские и всего православного государства и всей русския земли власть и попечение вручил ему".

Ну как после таких слов было не взять Волоцкий монастырь под свою десницу, в свою собственность! Василий Иванович, конечно, согласился, стали составлять соответствующие грамоты, но Вассиан об этом еще не знал.

Дело же было еще в том, что Волоцкий монастырь, как весь волоцкий удел, входил в Новгородскую епархию, то есть подчинялся Новгородскому архиепископу, и был по закону и епархиальной собственностью. И архиепископ Новгородский Серапион с полным основанием возмутился подобным самоуправством без его разрешения и даже ведома и потребовал расторгнуть противоправную сделку, а игумену Иосифу публично покаяться и просить прощения за нарушение священных правил. Но не таков был "смиренный инок и недостойный раб Иосиф", как он сам о себе любил писать,- вообще, кажется, не знал, что такое смирение! - ни в чем, ни перед кем никогда не каялся, не винился, только себя во всем всегда считал правым. Нрав же имел неистовый, язык острее любой бритвы, и он, конечно же, напал на Серапиона, стал плести вокруг него тенета, всячески уничижать, поносить и клеветать, обвинил в непочитании, принижении государевой власти. Действовал неутомимо и неудержимо.

"Оклеветал многих, поссорил многих!" - писал Серапион.

И в конце концов не выдержал архиепископ: отлучил яростного игумена от церкви. "Пока не опомнится и не осознает, что натворил!"

Иосиф же не признал своего отлучения и сделался еще лютей и нахрапистей.

- Серапион прав! - убеждал Вассиан Василия. - Нарушение вопиющее: не известил, не спросил разрешения, будто монастырь его личная собственность. Рассуди!

- А слыхал, Серапион сказывал, что я осифлянскими наущениями, его умом живу - вровень-де с Господом Богом себя поставил, властвовать над небесным и над духовным восхотел и уже начал.

- Кто сие донес?

- Неважно.

- Очень даже важно. Ибо не иначе как человек Иосифа, чтоб озлобить, натравить тебя на Серапиона посильнее. Знаешь же его! Рассуди!

- Однако епископ же действительно не одобрил, что я взял монастырь. Осудил. Он кто, чтоб судить меня?! Очень даже мог говорить, что и вровень с Господом себя ставлю! То есть хулил меня! Понимаешь, хулил! Меня!

- Не могло этого быть! А не одобрил лишь потому, что противу всех установлений содеяно. Только потому! И сказал он, что Иосиф изменил царю небесному и перешел к царю земному - я доподлинно знаю. Ясного же ума иерей...

Вассиан видел: Василий крепко озлобился на архиепископа за это неодобрение и отлучение Иосифа от церкви. Знал, что хотя открыто он и не симпатизирует игумену, и в душе даже побаивается его, но то, как тот возносит государеву персону и власть, какой сладостный и нужный курит ему фимиам, конечно же, очень ему нравилось, зачаровывало, и он готов был закрывать глаза на любые иосифовы деяния, лишь бы те не вредили ему лично и его государству.

Все это Вассиан напрямую убедительно и высказал великому князю, и тот, покривившись раз, два, и три, все же в конце концов со всем согласился, не возражал. И что нынче основная вина на игумене, тоже не возражал. И что если срочно не унять его, он расточит такие яды, от которых потом долго не очистишься, не отмоешься.

Потому самое лучшее - попытаться примирить их, и сделать это в силах лишь митрополит Симон со своей великой ласковостью и даром увещевания, заключил Вассиан.