Марк Колосов - Товарищ генерал Страница 18

Поливанов был человеком большой души, широкого кругозора, смелой мысли. Он не походил на тех штабных работников, которые умеют только "чертить чертежи". Таким именно всегда представлялся Харитонову тип честного русского интеллигента, связавшего свою судьбу с судьбой русского рабочего класса.

К тому времени, когда война свела их, Поливанов обладал большим оперативным опытом, и Харитонов живо и горячо решал с ним все оперативные вопросы.

Крутолобый и широкогрудый, с умными и ясными' глазами, Поливанов напоминал Харитонову заправского капитана рыболовецкого судна, а его широкая, прямая походка невольно наводила на мысль, что этот человек не укачивается ни при каком шторме.

Дело у него спорилось, хотя и не было на лице его той напряженности, какая бывает у людей, что-то вспоминающих или вечно поглощенных своим делом. Безукоризненная четкость в работе не имела у Поливанова ничего общего с формализмом.

Когда оперативный план был обдуман, окончательное оформление его взял на себя Поливанов.

После того как Поливанов ушел, Харитонов занялся делом, которому он, как коммунист, не мог не придавать решающего значения не только в войне в целом, но и в каждом бою, каждом сражении.

Харитонов вызвал начальника политотдела и долго с ним беседовал.

Начпоарм Медников был на десять лет моложе Харитонова.

Он был секретарем Московского горкома комсомола, затем вместе с Харитоновым служил в штабе Московского военного округа.

Харитонову пришелся по душе этот боевой политработник, не утративший комсомольского задора. Главное, чего Харитонов требовал от начальника политотдела, — это чтобы вся пропагандистская работа в частях строилась на живых примерах.

— Сейчас всю эту работу надо нацелить на один вопрос, который занимает каждого бойца. Если затянешь к нему в душу, то увидишь среди множества волнующих его вопросов главный: могу ли я, советский пехотинец, одолеть танк? Нужно ликвидировать еще имеющуюся в среде наших пехотинцев танкобоязнь. Как это сделать? Созовите слет лучших истребителей танков. Распространите их опыт. Начните с коммунистов и комсомольцев сто тридцать шестой дивизии!

Отпустив начальника политотдела, Харитонов вызвал секретаря партийной организации штаба и, как член партийного бюро, предложил собрать внеочередное собрание коммунистов.

Собрание коммунистов штаба происходило в шахтерском клубе. Все оборудование шахты было эвакуировано, в том числе и клубное имущество. Комнаты, еще не так давно ласкавшие глаз коврами и картинами, как бы обнажились.

Собрание не начинали оттого, что Харитонов был вызван на узел связи. Когда он, окончив разговор со штабом фронта, торопливо проходил по клубному коридору, его остановила пожилая женщина. В руках у нее был портрет Ленина.

— Вот, — проговорила она. — Ленина вам принесла… Просил у меня ваш секретарь. Собрание же у вас… Вы только с собой не увозите. Я здешняя уборщица. Получила расчет. Так что меня уже нет. Но я тут! Готовлюсь пережить извергов. Я их в гражданскую пережила… Все, что им глаз колет, спрятала… Для вас достала!

Как ни торопился Харитонов на партийное собрание, он приостановился и с удивлением посмотрел на уборщицу. Он хотел было заверить ее, что враг будет отброшен от Новошахтинска, но женщина взглянула на него таким твердым взглядом, что Харитонов промолчал. Взгляд этот как бы говорил: "Глаза мои лучше видят беду. Не я нуждаюсь в вашем утешении, а вы нуждаетесь в моей ласке, в моем благословении!"

— Да! Видно, для этой старой шахтерской матери все они были только сыны ее, еще не знавшие как следует, что такое жизнь, а она знала! На ее глазах родилась эта жизнь. И все эти годы ее не покидала тревога за судьбу этой жизни, когда только пробивались первые ростки ее и когда она расцвела ярким цветом…

Харитонов передал портрет секретарю партийной организации и сел в первом ряду. Секретарь открыл собрание. Выбрали президиум. Харитонов тоже был избран и занял место за столом рядом с председателем.

Председатель объявил повестку дня. Харитонов взял слово.

— Товарищи коммунисты! — начал он. — Все мы понимаем, что партийная организация штаба армии призвана помочь командованию обеспечить выполнение боевой задачи с честью! Но одного этого сознания мало! Надо, чтобы каждый коммунист ясно представлял себе, какая именно нужна помощь от него, учитывая сложность предстоящей операции в связи с особой обстановкой на участке нашей армии.

И Харитонов просто рассказал о занимавших его все это время мыслях.

— Все дело в том, — продолжал он, — чтобы каждый из вас перестал себе представлять эту войну книжно. То, что вы выучили по учебникам, никуда от вас не уйдет. Надо живо соображать свои действия, учитывая боевой опыт. Симфонии великих композиторов создавались из народных мелодий. Плохо будет, если вы, разъехавшись в дивизии, будете там только приказывать. Вы там должны быть творцами победы. А это значит: не выпуская из головы общего плана, координируя" боевые действия частей, чутко реагировать на все мельчайшие изменения обстановки. Не выполняйте механически моих приказов. В этом отношении я вам предо-"

ставляю инициативу. Правильно проявлять ее можно и должно, если исходить из общей цели! Победу творит солдат. Многие из вас только недавно вернулись из частей. Давайте коллективно осмыслим живой боевой опыт. Возьмем ценное, отбросим ненужное.

Мне недостаточно того, что вы пишете в своих донесениях. Бумага не в силах заменить устную речь!

То, что говорил Харитонов, было близко и понятно всем и всех располагало рассказать о том, что наблюдал каждый в только что прошедших боях, чему раньше не придавал значения. Теперь это казалось важным и нужным. Каждый спешил высказаться, и много крупиц нового ценного опыта борьбы с танками противника выявилось на собрании. Харитонов слушал и запоминал, широко раскрыв веселые карие глаза.

Из дневника Володи Ильина

"…Сегодня улетел в Москву Подлесков. За то время, что я ездил с ним, я многому у него научился. По его совету, решил прежде всего научиться хорошо писать короткие корреспонденции.

Я их пишу, прочитывая донесения в политотделе армии, и диктую девушке-связистке, которую зов'ут Зина. Всякий раз чувствую себя неловко, когда она выстукивает сухие строчки моих информации.

Так и кажется, что она ждет большего, как-то настораживается, готовясь передать такое, что растрогает ее, но не выказывает разочарования, когда я вновь и вновь диктую свои сообщения.

Она как бы приучила себя ничему не удивляться.

"Видно, так надо!" — можно прочесть в эти минуты на ее милом лице.

Я как-то спросил ее:

— Понравился вам очерк Подлескова о Карташове?

Она смутилась:

— Мне там понравилось чувство автора. А я бы хотела узнать, что чувствовал Карташов.

Я рассказал ей о своей встрече с Карташовым. Она слушала,

широко раскрыв глаза.

— Отчего же вы так не напишете, как рассказываете? — спросила она.

Я замялся.

— Это потом, после войны. Если останусь жив!

Она взглянула на меня с недоумением.

На узел связи вошел командующий армией и, увидев меня, пригласил к себе. Несколько минут он пристально меня разглядывал, потом медленно заговорил:

— Можете вы сочинить письмо, в котором надо нечаянно проговориться о том, где мы, вероятнее всего, ждем удара противника? Пусть это будет село восточнее Таганрога. Сочинить надо с умом, желательно немедля, вот в той комнате, — указал он на раскрытую дверь в столовую. — И сами понимаете, что ни одна живая душа не должна знать об этом!

Уединившись, я долго думал, как написать письмо.

Я старался представить себе автора письма. Боец? Сержант?

Офицер? Откуда родом? Кому пишет? Матери? Сестре? Подруге?

Кто и в каком состоянии может так проболтаться?

Когда я уже совсем отчаялся отыскать лицо, которое способно было на такое дело, я вдруг обрадованно вскрикнул: в моем воображении возник Шиков.

Как только я представил себе этот характер, я понял, что письмо будет.

Сочинив письмо, я показал его командующему.

Он очень смеялся.

— Я думал, что вы газетчик, а у вас есть писательская жилка.

Письмо — портрет! Вам надо писать рассказы! Как выглядит человек и как выглядит место, где он работает и живет, это я и сам вижу. А вот о чем он думает, об этом хочется прочесть. Годам к сорока, когда жизнь узнаете, напишите роман-он и она. Как они понимают себя, как понимают друг друга и как понимают жизнь.

Командующий вынул из кармана блокнот и, полистав, остановился на одной записи.

— "В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, — прочел он, — основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: "Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне рассказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?" Если же это старый, уже знакомый писатель, то вопрос уже не в том, кто ты такой, а "ну-ка, что можешь сказать мне еще нового? с какой стороны ты теперь осветишь мне жизнь?" Вот эти слова Толстого не забывайте! — заключил он, убрал блокнот и, сняв со стены старую полевую сумку, начал нагружать ее различными предметами солдатского обихода. — Да-а, — деланно сурово проговорил он, — нечего сказать — тип, которого вы мне придумали! Мало того, что выдал в письме военную тайну, еще и сумку забыл во время ночного поиска! Водку, наверно, пьет — и перепил! А? Давайте положим флягу с водкой. Все будет понятно!