Владимир Сорокин - Роман Страница 19

А вокруг уже пели "Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ", отец Агафон ходил по церкви с кадилом и громко сообщал радостно расступающемуся народу чудесную весть: - Христос Воскресе!

И народ - мужики, бабы, Антон Петрович, супруги Красновские, девушка с зелеными глазами, - все отвечали радостно: - Воистину Воскресе!

Это радостное, искреннее, почти детское согласие этих разных по уму и по положению людей захватило Романа с прежней, хорошо знакомой в юные годы силою, и вместе со всеми он радостно отвечал:

- Воистину воскресе!

С каждым новым ответом светлый дух праздника все глубже и глубже входил в него, напрочь вытесняя все дурное, ненужное, мешающее, так что к концу службы Роман был совсем уж другим. Все неприятные, нагоняющие тоску мысли покинули его, уступив место чистому и воодушевленному состоянию...

Выйдя из храма, полной грудью вдохнул он прохладный ночной воздух.

- Христос воскресе, Роман Лексеич! - раздался рядом знакомый глуховатый голос.

Роман обернулся.

Перед ним стоял Парамоша Дуролом. В темноте его лицо казалось молодым и благообразным.

- Воистину воскресе, - ответил Роман и, приблизившись, трижды поцеловался с Парамоном.

Почувствовав, что Дуролом кладет ему в руку прохладное крашеное яйцо, Роман безотчетным движением достал бумажник, вынул пять рублей, отдал Дуролому и пошел прочь.

Расправя бумажку на грязной ладони, Дуролом поднес ее к лицу, вздрогнул и размашисто перекрестившись, стал истово кланяться вслед Роману, бормоча:

- Спаси Христос, Спаси Христос...

А Роман быстро шел в темноте, не разбирая дороги, поглядывая на звезды и улыбаясь ночному миру, только что встретившему Светлое Христово Воскресение.

VIII.

Главным событием первого дня Пасхи, как и всегда, был праздничный обед у отца Агафона.

Роман слегка опоздал и вошел в просторную столовую, являющуюся в то же время и гостиной, когда человек тридцать уже сидели за огромным дубовым столом. Отец Агафон сидел во главе стола в лиловой праздничной рясе, красиво оттеняющей его белые волосы и бороду. Заметив вошедшего Романа, он приподнялся и, умилительно качая головой, направился к Роману.

Роман подошел к о. Агафону и, проговорив "Христос воскресе", трижды поцеловался с ним, вдохнув запах ладана, одеколона и лимонной водки. Обняв Романа за локоть и, не переставая умилительно повторять: "воистину воскресе, голубчик, воистину воскресе", о. Агафон повел Романа к своему концу стола.

- Вот сюда, Ромушка, вот сюда, с нами рядышком, - зачастила сидящая также во главе стола Варвара Михайловна.

Роман поклонился обедающим и сел между попадьей и Надеждой Георгиевной Красновской, с которой он уже успел похристосоваться раньше. За Надеждой Георгиевной сидели жующий и улыбающийся Роману Петр Ишатьич, Зоя, выглядящая несколько усталой и отстраненной, Воеводин, делающий себе бутерброд с черной икрой, Рукавитинов и многочисленные родственники Огурцовых.

Напротив Романа в ряду по правую руку от о. Агафона располагались Лидия Константиновна, Антон Петрович и.... та самая девушка, привлекшая в церкви внимание Романа. Она сидела рядом с седовласым мужчиной, по всей видимости отцом, имевшим вид сумрачный и строгий. За ним начиналась череда родственников батюшки и попадьи, занимавших противоположный конец стола и оживленно беседующих между собой. Роман не успел еще опустить взгляд на стол, как массивная белая длань, могущая принадлежать только одному человеку, властно протянувшись, наполнила хрустальную рюмку, стоящую перед Романом, золотистой лимонной водкой.

- И не спорь, брат! - пробасил Антон Петрович, наливая о. Агафону и себе, - Наливочками пусть дамы балуются.

И действительно, почти у всех дам в рюмках светилась рубиновая вишневка. Отец Агафон приподнялся с рюмкою в руке, обвел собравшихся взглядом ласковых, слезящихся от водки и умиления глаз:

- Дорогие братья и дети мои во Христе. Коли уж первый раз изволили мы пить в честь великого праздника, так позвольте теперь провозгласить здравицу за всех нас, ныне собравшихся, за скромных, но достойных сынов и дочерей, исповедующих веру, надежду и любовь!

- Браво! - качнул головой Антон Петрович и первый стал с трудом приподнимать со стула свое грузное тело.

Все встали и, оживленно выражая благодарность о. Агафону, стали чокаться и пить. Роман выпил залпом холодную, приятно отдающую лимоном водку, успев заметить, что Зоя пригубила вишневку, со все тем же отрешенным выражением держа рюмку перед собой, в то время как соседи тянулись к ней чокаться, а Воеводин так просто непрерывно терся своей рюмкою о ее.

Опустившись на стул. Роман поставил пустую рюмку и обвел глазами стол, раскинувшийся перед ним во всем своем великолепии. Каких только закусок не было здесь! Красная семга и нежно-розовая осетрина, паюсная икра и копченый окорок, заливной судак и фаршированная щука, соленые помидоры, рыжики, грузди, белые грибы, моченые яблоки, квашеная с клюквою капуста, - все это теснилось на тарелках, блюдах, одно к другому, образуя причудливый ландшафт, посреди которого то тут, то там высились разноцветными хрустальными башнями графины с водками, настойками, винами и наливками.

И, как всегда, с легкой руки Варвары Михайловны и ее трех неизменных кухарок, вместо хлеба подавались пироги с капустой, луком, грибами, вязигой и картошкой.

Подцепив на вилку соленую шляпку белого гриба. Роман отправил ее в рот и потянулся к семге, но сидящий напротив Антон Петрович нравоучительно поднял палец:

- Не тем интересуетесь, юноша. Всему свое время...

И этим же пальцем указал на небольшую посудину, где лежали в густом томатном соусе тушеные раковые шейки.

- Роман Алексеевич, вы что-то совсем ничего не едите, прямо как индус. Позвольте-ка! - проговорила Надежда Георгиевна и проворно положила в его тарелку кусок заливного судака.

- Ромушка, голубок, ну-ка наших грибков-то гладеньких, - запричитала справа Варвара Михайловна, накладывая ему грибов деревянной расписной ложкой.

- Окорочек, окорочек. Рома, - бормотал о. Агафон, снова наполняя рюмки. Роман улыбнулся. За ним опять все ухаживали словно за мальчиком, как много лет назад. Его тарелка нагружалась незатейливыми, но любовно приготовленными, а поэтому и вкусными закусками; рюмка, казалось, сама собой наполнялась желтой жидкостью, нежные раковые шейки, пропитанные томатным соусом, таяли во рту.

Третий тост провозгласил Антон Петрович за хозяйку дома, назвав ее, как и всегда, "славною Ксантиппой", и, как всегда, слезы покатились из добрых глаз Варвары Михайловны, когда десятки рюмок поднялись в ее честь.

Четвертую пили за дам, и приподнявшись с места, как и положено джентльменам, Роман снова взглянул на Зою. Она, казалось, почувствовала его взгляд и, слегка повернувшись, посмотрела на него. Ее лицо было не то чтобы грустным, а каким-то равнодушно-усталым, будто она выполняла скучную и ненужную работу, или разуверилась в чем-то близком и некогда дорогом.

Воеводин непрестанно что-то тараторил ей на ухо, усиленно предлагая вино и закуски. От выпитой водки его округлое лицо раскраснелось, а движения сделались суетливыми и смешными.

"Странно видеть их вместе", - думал Роман - "Зоя с ее острым светлым умом, горячим сердцем, свободолюбивой душой - и этот пухлощекий жокей".

Выпивая и закусывая вместе со всеми, он думал о Зое, о Воеводине, о себе, о прошлом, но уже без надрыва, а как-то спокойно и рассудительно, словно разглядывая всю эту ситуацию со стороны, а не участвуя в ней. Что-то произошло за эти сутки в его душе; словно впущенный в нее яд потерял свою силу, перестал действовать. Он видел выразительный Зоин профиль, видел, как заискивающе наклоняется к ней Воеводин, и это уже не будоражило его, как день тому назад.

Теперь ему было просто жалко ее, он понимал, он чувствовал всем своим существом, что она не любит Воеводина, и при этой мысли ему уже не больно было сознавать, что она не любит и его самого. А вокруг уже пили просто так - без тостов; застольный разговор висел над простыми огурцовскими яствами густым облаком, в нем было трудно разобраться, в него надо было просто нырять, как в омут:

- Отец Агафон, что же это дьячок ваш, будто ногу подволакивает?

- А он, спаси его Христос, на Крещенье напился, пошел с бабами танцевать, да ногу подвихнул...

- Прянишников, батенька вы мой, пел с пятилетнего возраста. Мне доподлинно известно от его покойной тетки, что, сидючи, pardon, в спальне на горшке, он выводил такие glissando, что нянька стояла и слушала, открыв рот...

- Тройную-то ушицу, матушка, сварить все одно, что три акафиста прочесть: сперва ершей да окуней в марлице вываришь до крошева, потом в этой же водице судака, пока не развалится, а потом уж и осетринку белую варишь с перчиком, да с петрушечкой, да с лучком невторопях...

- Ксения гостила у нас прошлым летом и, представьте себе, не то чтобы искупаться, - к воде ни разу не подошла. Оказывается, она страшно боится пиявок...