М Пришвин - Мы с тобой (Дневник любви) Страница 19

Нет, я не пойду в те леса искать дупло, в котором Олег прятал когда-то свою рукопись. Я сам напишу свою "Песнь Песней".

6 марта. (Неотправленное письмо).

"Раз в году бывает у нас как на высокогорном снегу: в солнечных лучах можно раздеться и жечь тело в присутствии снега. Встаю радостный, каким бывал только мальчиком утром в Светлый праздник, и не слышу обычного голоса какого-то сурового и страшного Бога: "можно ли теперь радоваться?"

Спрашиваю себя:

-- Отчего таким прекрасным мне кажется наступающий день?

И начинаю искать причину моей радости, как утром в праздник искал спрятанный родными подарок. Обежав, ощупав свою радость со всех сторон, я догадался... Как будто в согласии с догадкой моей, с утра полетели сверху откуда-то на снег золотые капели. В полной силе пришла весна света, и голубеют в лесу на белом снегу следы зверьков: везде двойные следы, везде гон! И уже не пинь-пинь, как зимой, аполным брачным голосом распевает синица.

Медленно, с какого-то случайного облака спускаются и садятся на темно-зеленые ели снежные пушинки. Как раньше я любил весну света, это святое целомудрие любви Мороза и Солнца! Бегая на лыжах по голубым следам пушных зверьков, сколько в жизни своей надышался я этим целебным воздухом весны света. Но теперь больше не завлекает меня неведомая сила бежать вперед по следам. Для меня теперь где-то сходятся в одну точку нити от всего мира, и там эта моя весна сияет как маленькая подробность всего прекрасного.

Мои старые и вечно юные боги весны, неизменно прилетающие каждый год с южных морей,-- синие, голубые, зеленые боги,-- теперь тоже, как я, стремятся в наш общий дом.

Вот теперь и открывается все, отчего я сегодня как мальчик в праздничное утро: сегодня я тоже спешу в тот дом, куда стремятся все прекрасные силы весны. Сегодня иду я к нему. И когда я приду туда, пусть попробует тогда голос сурового и самого великого и страшного Бога упрекнуть меня:

-- Можно ли теперь радоваться?

Пусть позовет и, может быть, даже покажет огненный Лик, тогда я сам загорюсь и Ему покажу свой возмущенный лик и скажу:

Отойди от меня. Сатана! Единственный и настоящий Бог живет в сердце моей возлюбленной, и от Него я никуда не пойду.

Отступление

"-- Вы меня любите?

-- Люблю. Вы верите?

-- Верю. Но я вас не люблю.

-- Как же быть?

-- Мы люди подходящие, и я знаю, что могу быть вам бесконечным источником, неисчерпаемым...

Мы переходили с ней в это время Москву-реку по Каменному мосту.

-- Да, конечно,-- попробовал я отшутиться, сам не понимая еще, шутит она или всерьез говорит,-- конечно, эта река текла и при Грозном, и какие-то мамонты дочеловеческие к ней приходили напиться...

Она отклонила шутку и строго мне ответила:

-- Но вы для меня можете исчерпаться!

-- Интересом ко мне как к писателю?

-- Нет! -- я в человеке не уверена: вы слишком писатель... Олег был тоже такой: он стремился тоже по прямой, а жизнь наша круглая. Вы напрасно думаете, что ваша линия кривая,-- вы обманываете себя.

-- Что же делать?

-- Если любите -- берите какая есть: рискните.

-- А вы?

Я тоже рискну".

"7 марта. Я при Павловне сказал Р. В-чу, что взято три билета на концерт, а если он не пойдет, мы пойдем вдвоем. Павловна вдруг накинулась на меня: "Знаю, знаю, не погуляешь, все разрушу и ляпну в самое место!"

Р. В. был изумлен:

-- В шестьдесят лет? Это нервы!

После Р. В. нападение возобновилось. И тут я выказал неизвестную самому в себе твердость. Я сказал: мои условия -- до гроба к ней мое внимание и благодарность, а если у меня будет связь -- я откроюсь.

Чувствую, как потупел в своем чувстве жалости к людям: я слишком много жалел..."

"8 марта. Если бы она любила меня просто и как надо -- чего бы ей стоило, увидев меня смущенным, сказать: "Затворите дверь",-- а потом: "Ну что с вами, милый?"

Она же холодными изучающими презирающими глазами смотрела на меня, и нарочно заставляла пугаться, и нарочно мучила. Это жестокость, а не любовь... И если ей отдаться, как "подходящей", возможно, и полюбит, но, возможно, меня, старика, просто замучит".

Если б он мог подозревать тогда, с какой дрожью в сердце я дожидалась к назначенному часу его приезда, замерев в неподвижности на диване в его кабинете. Он вошел, мне показалось, смущенный...

Как желала я от него простого движения,вошел бы, закрыл дверь, стал бы рядом на колени, обнял, сказал: "Ну что с тобой, милая?"

А он: "изучающими презирающими глазами..."

"Нам обоим до смерти хочется любить, и от этого мы ужасно спешим и "выпрыгиваем", как рыба из воды. Я это во всем чувствую, ее "не люблю" понимаю как последнее сопротивление разума. Избежать этого я считаю преступлением против жизни. Эта наша связь должна стать связью с землей, Л. должна почувствовать примирение с тварью, и милость, и страстную радость милующего внимания. Этот священный момент (мы должны сделать, чтоб он был священным), при условии полнейшего разгрома моего быта, из-за спешки может не только не сделаться священным, а изуродовать все наше чувство. Вот почему "отсрочка" сейчас необходима, и самое лучшее, если она будет проведена в деловой работе дружной. Кроме того, надо работать над созданием возможности жить вместе без помех. Ум же должен сказаться в ритме: не надо спешить, но не надо и зевать.

Ее задушевная мысль -- это поэзия любви, что для акта любви нужен тот же талант, как и для поэмы... На свете мало таких озорниц, и как раз мне такая нужна.

9 марта. Она ненавидит размазывать разговор по телефону: "Говорите только что нужно!" Почему?"

Потому что говорю по чужому телефону от соседей, и они слушают.

А ты по невниманию к моей жизни и это делаешь "загадочным".

"И вот звонок:

-- Не приду завтра. Не пускайте Аксюшу в Загорск.

Написал письмо в тревоге. Мне кажется, что письмо настоящее. Тревога же моя вот в чем: в последний раз за ужином после вина, уходя, она прошептала: "Нехорошо". И я только сейчас понял: нехорошо, что я отпускаю ее куда-то одну на улицу после всего... И после того на другой день взамен пропущенного мгновения -- рассуждения.

...Есть опасность, что Л. предложит разделиться хотя бы на время. Тогда я могу предаться писанию, увлечься этим -- и так нарушится здоровый ход нашего сближения.

Если бы Л. умерла у меня на руках -- как это легко, как это богато в сравнении с тем, что ушла!

Тревога, что "уйдет". Эта тревога коренится в самом же чувстве. Потому что и она, когда обрадовалась "Весне света", сказала мне, вся в слезах: "Не бросайте меня!" Тревога эта противоположна "счастью", то есть приятности остановки после достижения.

Однако в чем же ее тревога, почему этот странный звонок? Узнаю, а пока обещаюсь: ни одного намека никому, о чем мы говорим. Вот когда только я понял то, чему она меня учила: беречь нашу дружбу от "сглазу"!"

"10 марта. И вот, поди тут! Написал "обещанье" и прямо после этого Р. В-чу рассказал о своем намерении писать "Песню Песней", в смысле том сказал, что новым человеком собираюсь жить и на старом ставлю крест. Прочитал ему "Весну света".

Очень сильная вещь,-- сказал Р. В.

Но, через несколько времени, говорит:

-- Март, апрель -- в мае все будет готово.

-- Что? -- спросил я.

-- А "Песнь Песней".

Набрав в себя воздуху, говорю:

-- Как бы хорошо я ни написал "Песнь Песней", она ведь будет даже в самой лучшей удаче не больше как свидетельство того, что человек ее спел: важен сам человек, а не его песня.

Тогда Р. В. вдруг меня понял. Я же его наставлял дальше о том, что вот в этом смысле и должна расходиться Церковь с искусством, то есть что если на чаше весов сам Бог, а на другой Его изображение,-- что тяжелей? Был бы Бог -- Рублев явится. А нет Бога -- и Рублева не будет.

...Странно, что даже Р. В. не может отделаться от этой многовековой борьбы верующих и неверующих художников с попами за свободу искусства.

Завет себе: для духовной связи с В. и через нее со всем миром хороших людей -- обрести свободу от предрассудков интеллигенции в отношении Церкви, равно как и от предрассудков Церкви в отношении живого, настоящего искусства. Словом, чтоб мне самому ни с той, ни с другой стороны не мешали.

Ознаменовать этим мой переход к новой жизни.

11 марта. Р. В. рассказывал, что Павловна знает о каком-то письме Аксюши. Вот она, Аксюша-то! И вдруг стало ясно, почему В. позвонила вчера, и не пришла, и не велела Аксюшу в Загорск пускать.

Так что Аксюша всем насолила: мне, Павловне, В. и стала главным героем романа. Поймал ее с поличным. Покаялась, поклонилась в ноги, обещалась превратиться в камень или уйти.

-- Конечно, если бы меня стали теснить, я имею право жить на своей площади. Но добровольно -- уйду.

-- А как же ты обещалась уйти по первому слову, только чтоб не ставили тебе "антихристову печать" в трудовую книжку?

Молчит. Но через несколько часов сообразила, что я узнал о ее доносе не от Павловны, а от Р. В., и набросилась на бедного Р. В. со слезами.