София Дубнова-Эрлих - Жизнь и творчество С М Дубнова Страница 19

Печатая свои "Сообщения", историк стремился оживить сухой материал, сделать его доступным рядовому читателю. Он не признавал замкнутой цеховой науки, предназначенной для специалистов. Во вступлении к новому циклу статей, рассчитанному на несколько лет, он отмежевывается от "ученых с узким умственным кругозором, которые стремятся живейшую из наук... превратить в музейную мумию". "История - пишет он - есть наука о народе и для народа, и потому она не может быть наукой цеховой... Мы работаем для целей народного самопознания". "Живейшая из наук" владела душой молодого историка не только в силу своей познавательной и идеологической функции: одушевление прошлого творческой фантазией давало исход той тайной потребности, которая жила в нем с ранних лет и безуспешно пыталась найти выражение в незаконченных стихах, рассеянных по страницам дневника ...

Историческую работу приходилось прерывать для писания критических обзоров. В 1893 году начал печататься ряд статей под названием "Литература смутных дней". Автор указывал на появившиеся в еврейской публицистике признаки новых форм национального самоопределения. Наиболее серьезной представлялась ему инициатива Ахад-Гаама, пытавшегося создать идеологию "нео-палестинизма". В основу этой идеологии положена (94) была мысль, что Палестина, не могущая превратиться в надежное убежище для евреев, должна стать духовным центром еврейства. Ахад-Гаам в скрытой форме полемизировал с тезисами статьи "Об изучении истории", предостерегая от излишнего увлечения прошлым народа в ущерб будущему. Такие скрытые споры между друзьями нередко возникали и впоследствии; лишь спустя четыре года вылились они в открытое единоборство между духовным сионизмом и автономизмом.

Сдержанно полемизируя с отцом духовного сионизма, С. Дубнов давал волю темпераменту, когда ему приходилось выступать против реакционных идеологов, вроде В. Явеца, истерически вопившего: "назад, домой" и требовавшего отречения от европеизма и возвращения в лоно раввинской ортодоксии. Эта полемика, в которой все чаще повторялся термин "духовная нация", не удовлетворяла писателя; неоднократно возникало у него желание подробнее развить взгляды, явившиеся плодом изучения еврейской истории. "Сознаю - пишет С. Дубнов в сентябре 1893 года - что мой синтез слишком сжат и краток. Мечтаю еще развить его в применении не только к прошедшему, но и к настоящему в ряде "Писем о еврействе". Сюжет этот давно не дает мне покоя, но надо погодить".

В этот период, который автобиография называет "периодом синтеза", окончательно окрепло в душе писателя сожительство ищущего правды историка с ищущим справедливости публицистом. Темперамент общественника требовал более широкого, интенсивного и непосредственного общения с людьми, чем то, которое могло удовлетворить кабинетного ученого; С. Дубнов вынужден был выйти за пределы тесного литературного кружка. Двери его заставленного книгами кабинета широко распахнулись для новых людей, по преимуществу молодежи. Со свойственной ему методичностью писатель отвел беседам с посетителями постоянные часы, введя их в обиход своей трудовой жизни.

Самыми частыми гостями в доме Дубновых были в ту пору юноши-"экстерны", выходцы из глухих углов, недавние питомцы хедеров и иешив. Молодежь, покидавшая родные очаги, обрекала себя на голод и холод не только во имя знания: она стремилась уйти от косного провинциального быта. Глядя на этих исхудалых, оборванных юношей, смущенно вытирающих в передней дырявые (95) сапоги, Семен Дубнов вспоминал голодную патетическую пору Двинска и Смоленска. Среди писателей, вошедших в Комитет по оказанию помощи самоучкам, он один по настоящему понимал молодежь и жил ее волнениями. Абрамовича "экстерны" мало интересовали: эгоцентрическое любопытство художника влекло его только к оформленным, законченным людям. Желчный Бен-Ами, глядя на добровольных мучеников науки, сердито бормотал: "когда эти парни берут в руки учебник арифметики, они читают на первой странице: Бога нет". С. Дубнов понимал, что застенчивые посетители приходят к нему не только за материальной, но и за духовной помощью, и вел с ними долгие беседы о смысле жизни, о служении народу.

Встречи с новыми людьми происходили и на другой почве. Весной 1894 года писатель прочел в Харькове несколько лекций перед обширной интеллигентской аудиторией. Впервые изложил он в связной форме теорию культурно-исторического национализма. - "Я начал - пишет он в автобиографии - с определения национальности, как коллективной индивидуальности... Далее я говорил о четырех стадиях еврейской национальной идеи, от примитивного расового единства, через государственное и религиозное, до современного культурного единства в свободном национальном союзе". В заключении автор развивал мысль, что современное еврейство переходит от тезиса традиции через антитезис ассимиляции к синтезу прогрессивной национальной идеологии. Лекция вызвала содержательные прения. Еще более оживленным был обмен мнений на собеседовании, организованном студенческой молодежью различных направлений. Возражения сыпались с разных сторон. Одни находили национальный идеал без Палестины слишком абстрактным, другие отрицали самую идею борьбы за национальное самосохранение, противопоставляя ей социальную борьбу и участие в общерусском революционном движении.

Спустя некоторое время такие собеседования стали организовываться и в Одессе. Писатель, несмотря на переобременение литературной работой, считал своим долгом постоянное общение с колеблющейся, ищущей молодежью. "Чувствую писал он - что в такое время я одной литературной деятельностью не исполняю своих обязанностей по отношению к народу: нужно (96) будить мыслящих работников - пусть поддержат, пусть спасают дух народа". Возник план организации историко-литературного студенческого кружка, но спешная работа надолго отвлекла С. Дубнова от участия в собраниях молодежи, а тем временем члены кружка рассеялись - одни примкнули к сионистской партии, выработавшей свою конституцию на первом Базельском конгрессе, другие - к только что зародившемуся Бунду.

В статьях этого периода, печатающихся в "Восходе", развиваются подробно и всесторонне те мысли, которые были темой собеседований. Писатель доказывает, что идея строительства культурных центров в диаспоре вполне осуществима; ее сторонники исходят из существующего и тянут далее многовековую нить истории еврейства, в то время как сионисты создают утопический идеал новой Иудеи; созданная историей духовная территория реальнее, чем несуществующая земельная.

Дань, которую писатель платил общественности, не мешала ему продолжать собирание материалов. Самым верным сотрудником в этом деле был Владимир Дубнов: часто наезжая в Одессу из соседнего города, где он работал в качестве школьного учителя, Владимир прилежно рылся в городской библиотеке и делал выписки из старинных русских изданий. Младший брат делился со старшим своими литературными планами и всегда находил чуткий отклик. Неудачник в личной жизни, Владимир умел всецело проникаться волнениями близких людей и помогать им бескорыстно и самоотверженно. Семен ценил это; дни, которые брат проводил в его доме в серьезных беседах или играх с детьми, он считал самыми лучшими в своей одесской жизни.

Обсуждая планы работы, братья неоднократно возвращались к вопросу - имеет ли смысл обработка одной какой-либо области истории, если до сих пор нет общего курса еврейской истории на русском языке. Попытка перевести Греца закончилась в свое время провалом; но на Западе существовали наряду с крупным трудом Греца более скромные работы, как, например краткая "История еврейского народа" д-ра Бека и двухтомный курс М. Бранна, профессора бреславльской семинарии. Обе эти книги нуждались в переработке: Бек был слишком элементарен, Бранн сводил историю народа к истории раввинской науки. С. Дубнов в конце концов решил издать однотомный сжатый курс еврейской (97) истории, в основу которого были бы положены труды обоих ученых. Но чем больше он втягивался в работу, тем сильнее становилось желание сбросить тесные путы и излагать историю по источникам и специальным монографиям. Объем книги расширился, и вместо одного тома материал пришлось расположить в двух. Когда книга вышла в свет, Ахад-Гаам заметил, что имена немецких ученых оказались псевдонимами настоящего автора.

Усердно работая над компилятивным трудом, автор старался урвать время для оригинальных исследовательских работ. Очерки о ритуальных процессах и о евреях в эпоху реформации в Польше основаны были на новых материалах. Статья о франкизме, напечатанная в "Восходе" в 1896 году, являлась коррективом к давней юношеской работе; постоянному читателю становилось ясно, какой большой путь пройден писателем с 1883 г. Десятки новых увлекательных тем копошились в мозгу, но для них не хватало времени: издание двухтомного труда требовало типографских и экспедиционных хлопот. С. Дубнов с горечью сознавал, что он неприспособлен к выполнению этих деловых задач. Материальные его расчеты тоже не оправдались: низкая цена книги свела к минимуму авторский гонорар. Напряженная двухлетняя работа не избавила писателя от острых материальных забот и сильно подорвала его здоровье. - "Припадки головокружения, - пишет он в автобиографии - чередование нервного возбуждения с угнетенным состоянием и каким-то болезненным безволием - все это свидетельствовало о глубоком нервном расстройстве и необходимости продолжительного отдыха. Я чувствовал такой упадок сил, что не мог даже совершить ту научную экспедицию по черте оседлости, которую наметил себе раньше в виде отдыха по окончании большого труда". В конце концов, писатель решил использовать для лечения небольшую субсидию, ассигнованную Обществом Просвещения в связи с пятнадцатилетием его литературной деятельности. Накануне поездки заграницу он уехал на несколько недель в родной город.